Слово и мысль. Вопросы взаимодействия языка и мышления - А. Кривоносов

«Свойства данной вещи не возникают из её отношения к другим вещам, а лишь обнаруживаются в таком отношении» (К. Маркс). До «отношения» друг с другом эти вещи (чай – железо; чай – сукно) имели те же свойства, были самими собой, но поставив их в «отношения», мы обнаружили их взаимную ценность. Так и в языке, тут та же картина. Материя слова коса остаётся в любой ситуации неизменной. Но вне структуры предложения знак коса не имеет определённого значения, мы не знаем этого до тех пор, пока не поставим его в соответствующую синтаксическую структуру. И только в синтаксическом отношении к другим словам этот знак обретает своё значение. Только после того, как мы поставили этот знак в определённое синтаксическое окружение, он приобрёл своё значение или свою «субстанцию».

Это синтаксис, оказывается, дешифрует разные предметы в знаке коса. Эти вещи обозначены в языке общим материальным знаком коса и общим для них идеальным образом (фонемой к-о-с-а), но до включения их в определённые структуры их субстанция – неопределённая. Этот знак и его фонемная структура символизируют три разных предмета, в зависимости от тех отношений, в какие условия мы поставили материю коса и, следовательно, её идеальный образ, фонемный ряд. Эти разные отношения для одного и того же знака вылились в его разные семантические окружения и, следовательно, в разные семантические «субстанции». Как развести эти разные предметы в сообщении? Они распознаются как различные логические понятия, только будучи поставленными в разные языковые структуры.

Следовательно, один и тот же языковой знак сам по себе, вне синтаксической структуры предложения, нераспознаваем. Но будучи поставленным в определённую грамматическую структуру, он, например, коса становится знаком трёх различных предметов. Это значит, что один и тот же материальный знак, имеющий свою материальную и идеальную структуру ассоциативно соотнесён в сознании с тремя различными идеальными образами трёх материально различных предметов.

Действительно, вопрос этот не праздный: что главное – субстанция, т.е. отдельные слова вне их грамматического (морфологического и синтаксического) употребления, или отношения между этими словами в грамматической конструкции? Если бы главным была субстанция, то каждое слово, до его употребления в тексте, было бы самодостаточным, самостоятельным, свободным от морфологических и синтаксических маркеров. Нет слов, а, следовательно, и понятий грамматически бесформенных. Это значит, далее, что за каждым словом была бы закреплена строго определённая вещь, определённое качество или действие, т.е. все слова были бы строго определёнными «вещами» или «признаками» и не могли бы обозначать собою никаких иных вещей или признаков; не существовало бы ни «избыточности» в языке, ни структуры языка. Вообще человек лишился бы языка как определённой структуры (язык был бы у него бесструктурный, как у животных, у которых каждый сигнал обозначает лишь строго определённое действие или событие, обусловленное только наличной ситуацией), следовательно, лишился бы человеческого мышления и сознания и тем самым исчез бы сам, на его место встала бы материя, может быть даже «сознательная», но не выше уровня животных.

Но поскольку язык – это система условных (не отражающих свойства реальной вещи) знаков, а если система – то каждое слово должно иметь своё место в этой системе, которое и определяет условную, но прочную, связь с соответствующей вещью. Отсюда – главенство отношений, структурных связей между словами, которые и делают каждое слово значимым, т.е. наделённым тем или иным понятием. Многие лингвисты рассматривают язык как набор лишь материальных знаков в живом мозгу человека, как набор разрозненных слов, живущих вне системы, структуры языка. Конечно, словам в полной мере свойственны «физические свойства вещей», потому что само слово как звуки и как буквы тоже есть вещи, природная материя. Но, в отличие от материи знаков языка реальные материальные вещи не наделены знаковой функцией. Спор о «первичности субстанции или отношений» в языке есть спор вообще о сущности и природе языка.

Почему мы знаем такое качество как зелёный? Потому что есть противоположные зелёному другие качества предметов – красный, чёрный, белый, жёлтый. Если бы всё на свете было зелёным, то исчезло бы и само слово зелёный, но физическая субстанция этого цвета осталась бы, будучи природной. Если бы все земные качества сводились только к одному качеству, то названия этих качеств ликвидировали бы самих себя, потому что не именовались бы никаким качеством – осталось бы лишь одно качество, – хотя сами по себе остались бы как реальность. Так происходит с любым физическим, материальным предметом, качеством, состоянием, процессом, если они выступают в «единичном экземпляре» и не противопоставлены чему-то иному в их ряду.

В словах языка, в противоположность реальным предметам, всё обстоит иначе. Слова – это условные знаки. Они сами по себе не обладают указанными качествами, они лишь условные знаки этих качеств, и обозначают только те качества, которые им условно приписаны людьми. А как знаки они не могут жить вне какой-либо структуры: они обладают фонологической и морфологической структурами, а их реальное функционирование возможно лишь в определённой синтаксической среде. Слова языка дом, бежать, сладкий, в, под, даже и т. д. – не реальные предметы, а произвольные звуковые или графические знаки, по договору обозначающие некие логические понятия (семантические значения). Объективное качество сладкое отличается от горького, белое – от чёрного, это обнаружит и безъязыкий дикарь, но homo sapiens приклеил к этим объективным качествам некие субъективные знаки, обладающие строгой системой функционирования, чтобы самому различать эти объективные качества «заочно», при их отсутствии в моём непосредственном, чувственном восприятии, и передавать их другим, не пробуя, не нюхая, не видя их. А без условной системы знаков сделать это невозможно.

Если свойства вещи сами по себе абсолютны, и эта их природа проявляется только из сравнения с другими абсолютными свойствами (белый – чёрный, сладкий – горький), то заложенные в материи языковых знаков идеальные понятия, значения слов не абсолютны, а условны, конвенциональны, закреплены человеком в строгой системе и структуре, в строго определённом сочетании фонем, морфем, словопорядке в предложении. Одно и то же сочетание фонем может обозначать также любые иные понятия, которые узнаются только в структуре семантических и грамматических значений – в предложении. А это значит, что главное в языке как системе и структуре знаков – отношения между его единицами. В новейшее время эта теория восходит к структуралистам во главе с Соссюром.

Таким образом, понимание сущности истинного языкознания должно состоять в том, 1) что слова не отражают свойств реальных вещей, что язык – это система условных понятийных, идеальных, логических знаков, понятий. 2) что свойства вещей не возникают из их отношений к другим вещам, а лишь обнаруживаются в этих отношениях, не относятся к языку и его системе: материальные внешние вещи (качества, отношения и др.) нечто совсем иное, чем идеальное, понятийное в словах языка. Поэтому искать тождество между реальными материальными вещами и идеальными понятиями об этих вещах – неверно.

Чтобы разобраться в вопросе о соотношении единиц языка и структуры языка («что главное – единицы или их отношения»), т.е. в вопросе о сущности языкового знака и, следовательно, языка, марксистские теоретики языкознания обращаются к Марксу, Энгельсу, Ленину (именно они были превращены в иконы «марксистского языкознания»), но раскрыть сущность системы языковых знаков или хотя бы аккуратно переписать этих авторов, им оказалось не по зубам. Маркс, Энгельс, Ленин пишут по-разному, но об одном и том же, – о знаковом характере языка, состоящего в том, что знаки языка, будучи лишь условными метками, не отражают свойств вещей. Это значит, что знак произволен, конвенционален (Соссюр) и может ассоциативно выражать любой предмет, любое действие, качество, состояние. Это означает, далее, что ни одно слово не имеет в своём семантическом содержании абсолютного значения, выражающего только данный предмет и никакой иной. А это означает, далее, что сама знаковость языка предполагает первенствующую роль структуры отношений между знаками, т.е. главенствующую роль реляционных отношений.