Запрет на тебя - Елена Тодорова

мы ведь даже не ебемся… Ебать, ебать… Я попал, что ли? На хрен.

Зализываемся жаднее. Танец продолжается.

– Я тебя обожаю… – выдыхаю в какой-то момент.

В глаза ей смотрю. Жду, что ли… На хрен.

– А я – тебя…

Какая-то струна рвется. За ней что-то горячее по груди разливается.

Скидываю взгляд на распухшие розовые губы, но ненадолго. Кобра пляшет – я снова в глаза.

– Торчу от тебя, Марин…

– А я – от тебя…

Дыхание ­­– громче. Сердцебиение ­­– сильнее. Дрожь – чаще. Движения – отрывистее. И все это мы друг в друге улавливаем. Поцелуи становятся глубже, напористее, горячее… Пока нас не накрывает мощнейшей, будто штормовой, волной оргазма. Сливаю сперму как есть, прямо на пульсирующую плоть Маринки. Так колошматит, что дернуть ее в сторону попросту не соображаю. Напротив, стискиваю крепче. Целую жарче. Удерживаю максимально долго.

– Мне сорвало чердак, прости, – признаю чуть позже, когда выбираемся из джакузи. Сознательно не заостряя внимания на ее лице, достаю из шкафчика упаковку таблеток экстренной контрацепции. – Выпей это, чтобы не было проблем.

Она принимает, мельком изучает и сердито швыряет на пьедестал раковины. Отреагировать не успеваю, как с форсом покидает ванную.

Когда я, блядь, отмираю и нагоняю в спальне, уже одевается.

– Что ты творишь, Марин? – стараюсь не выказывать, но дерьмо уже подкипает. – Я серьезно, Марин. Прими долбаную таблетку.

Когда сталкиваемся взглядами, сходу друг друга поджигаем.

– Ты так часто делаешь, да? Дома, смотрю, держишь… Никаких проблем, да, Дань?!

– Прими долбаную таблетку, – жестко разбиваю по слогам.

Она замирает. Улыбается. Только эта улыбка, мать вашу, как шаровая молния.

– Пошел ты, Дань… – роняет с издевкой и стартует на выход.

Меня же плющит таким приходом паники, что я теряю всякую адекватность. Бросаюсь за Маринкой следом, перехватываю и, не обращая внимания на визги, тащу в ванную. Заталкивая в угол, вскрываю упаковку и силой пихаю таблетку ей в рот.

– Глотай, – рявкаю, давая понять, что иначе она отсюда не выйдет.

Натужно дышу. Грудь с каждым движением диафрагмы разрывает.

Слезы, которые в какой-то момент брызгают из Маринкиных глаз, по факту не трогают. Лишь добавляют жару в моем аду.

Отшатываюсь, теряя равновесие, когда она толкается, чтобы согнуться над раковиной и хлебнуть прямо с крана воды. Выпрямляясь, демонстративно вываливает язык, но я еще и пальцами лезу. Маниакально проверяю, не задвинула ли куда-нибудь за щеку.

– Все… Отвали… Отвали, сказала! – отбившись, утирает ладонями лицо. А после тычет в меня сердито пальцем. – Ты гребаный параноик?! Дебил, блин! Даже я понимаю, что вероятность беременности при таком раскладе ничтожна! Один процент?!

– Да хоть и половина процента, – горланю я в ответ. – Суть в том, что она существует! Плодить эти ебанутые гены?! – развожу руками, но имею в виду, конечно же, только себя. – Я скорее сдохну, чем подобное допущу!

Чаруша переваривает секунд десять. Все это время прожигает меня взглядом и взращивает какие-то страшные эмоции.

– На хрен тебя! – орет в итоге.

– На хрен тебя, Марин!

21

У тебя миссия ­– вынести мне мозги?

© Даниил Шатохин

Перерыв. Мы в провонявшейся пòтом раздевалке. Делаем вид, что внимаем бессмысленному ору Кирилюка.

– Не сравняете счет в течение минуты следующей четверти, я вас в первом же тайм-ауте поочередно на этом поле закопаю, – брызжет слюной долбанутый старик. – Бараны безмозглые!

Все это мы уже слышали. Давно не работает. Тупо ждем, пока тренер проорется и перейдет к конструктиву. Благо сегодня он с этим не затягивает.

– Шатохин! Георгиев! – смотрит на меня и Жору, будто реал каждого из нас ненавидит. Хотя к чему сомнения? Конечно, ненавидит. Из его звездной пятерки к пятому курсу остается только двое. Подозреваю, дома он, сука, из-за этого часами рыдает. – Вы – вдвоем разыгрываете мяч. Георгиев выбивает из центра. А ты, ебарь всея Руси, – сосредотачивает полный презрения взгляд исключительно на мне. Я шлю его мысленно на хуй. – На левую боковую, Шатохин. Попытайся провести свою знаменитую трехочковую атаку. И без рисовки, твою мать! Сучкам по очкам будешь вне игры пробивать. Помни, блядь, что тебя, как снайпера[6], изначально крыть будут. Ключник, ты страхуешь. Держись Шатохина. Нагибов! Правая сторона. Ольшанский, там же. Все! Можете хлебнуть воды и уронить свои задницы на скамейки. У вас две минуты, блядь!

Никто и не помышляет садиться, пока чокнутый профессор не покидает раздевалку. Только после этого припадаем на лавки.

– Пидор, – констатирую ровно по факту.

– Он просто жаждет, чтобы ты приходовал не сучек, а его очко, – гогочет Жора. А за ним и остальные. – Сделай уже всем одолжение, услади старого гондона. Тебе-то пофиг, кого ебать.

– Фу, бля… – морщусь я. Вдавив затылок в стену, закатываю глаза. – Не настолько. Соррян.

Взрываем раздевалку хохотом.

– Я думаю, он после развода был бешеный… – тянет навеселе Нагибов. – А нет, отход своего ненаглядного любимчика в разы ярче переживает!

– А кстати, у Чары симпатичная задница, – подтягивается юморист Ключник. Этот что не скажет, так интонации такие, что просто уссаться. – Есть по чему страдать.

Разбиваем воздух третьей волной смеха.

– Интересно… А Бойку-то он за что любил? – подкидывает дровишек Нагибов.

– За дикий нрав, – выдает Жора, копируя грубые повадки и агрессивные интонации самого Бойки. – Тот хотя бы фигурально его на хуй насаживал.

До слез, блядь.

– А Фильфиневича, верняк, за морду лица!

– О, да! Перед львиной гривой и лисьей рожей никто не устоит!

– Нет шансов!

– Сука… Сука, клиника…

В новую четверть жестко заходим. И тени той дури, что разыгрывали в раздевалке, не несем. Суровые двухметровые качки на максималках. Призваны и нацелены бомбить исключительно кольцо.

Важный период. Решающий.

Только вот я пилю на боковую позицию и вскидываю взгляд на трибуны.

Едва Маринка попадает в фокус моего восприятия, внутреннюю сторону моей груди заливает горючей смесью тех самых странных ебанутых эмоций, которым я так и не отыскал названий.

Взрыв. Сердце набирает скорость.

Черт знает, как так получается, что она… Она – не часть меня. Но она, блядь, мое слабое место.

Что за херня?

Завязал ведь с Маринкой. В ту гребаную ночь отвез домой и забыл. Избавился, как от пагубной