«И дольше века длится век…». Пьесы, документальные повести, очерки, рецензии, письма, документы - Николай Сотников

Н.А. Сотников. Памятные встречи на дорогах судьбы. Очерки, стенограмма беседы, творческий портрет, этюд

Виктории полтавской юбилей

Три было у меня устных рассказа, которые всё никак не превращались в очерки из цикла «Памятные встречи». О чём они? На это самое «о» в литературе ответить крайне сложно! Ну для простоты, в рабочем, так сказать порядке, темы условно обозначить можно так: о том, как я видел последнего русского царя и его фамилию, о том, как я в годы блокады Ленинграда получил спецзадание написать сценарий и провести всю работу от «А» до «Я» над документальным фильмом о сборе средств ленинградскими верующими на танковую колонну имени Дмитрия Донского и эскадрилью имени Александра Невского и посему имел весьма необычного консультанта и во многом организатора съёмок – митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия (Симанского); о том, как я делал по заказу Совета по делам религиозных культов при Совете Министров СССР документальный и одновременно научно-популярный фильм «Буддисты в СССР» и на сей раз в резиденции главы буддизма в СССР в посёлке Иволга под Улан-Удэ встречался с бандидо-хаба-ламой Еши Доржи Шараповым. Всё это такая экзотика (да к тому же всё увидено своими глазами и услышано своими ушами!), что эти устные мои рассказы слушали буквально «взахлёб». Правда, кое-кто сомневался, не верил, многократно переспрашивал, стараясь тщательно выведать, где проходит граница между правдой и вымыслом. Я клялся слушателям, а теперь клянусь и тебе, читатель, что вымысла не было. Но не было, конечно, и протокольного занудства, канцелярской описательности. А вот вдохновение было всегда! Если бы не вдохновение, то я бы вообще не взялся бы за свои «Памятные встречи».

Однако почему же именно эти три устных рассказа так долго не ложились на бумагу?

Об экзотичности я уже сказал. Но это особого рода экзотичность. События, со мною происходившие, все были на грани правдоподобия. Поразительна жизнь и деяние в сфере научной и литературной народовольца академика Николая Александровича Морозова, но моё с ним знакомство носило довольно обычный характер, двери у него, конечно, нараспашку открыты не были, но нелюдимым его назвать тоже нельзя! Представителей знаменитой династии Дуровых я видел на арене, с Юрием Владимировичем дружил, его дочку – дрессировщицу и писательницу Наталью знал с детства. Редкая, разумеется, профессия (даже факультета и отделения такого «дрессировочного» в цирковом училище нет), но я так давно знаю мир цирка (и кулис, и арены), что мне в этом ничего экзотического не видится. С тигроловами Богачёвыми в посёлке под Хабаровском беседовал запросто, как со многими своими героями очерков, творческих портретов, документальных и научно-популярных кинофильмов. Иллариона Певцова видел на театральной сцене и на киноэкране, знакомствовал с ним как театральный критик…

А тут совсем иное дело! Существовало и некое табу на такого рода воспоминания. Высшие лица в православии (ведь Алексий стал патриархом Московским и всея Руси) и в буддизме были очень труднодоступны. Увидеть их ещё удавалось. С большими (если не сказать – с огромными!) трудностями согласие на официальную беседу по делам кинематографическим, в которых они были оба крайне заинтересованы, получить оказалось возможным. Но добиться откровенного, простого, светского (не в смысле утончённости и пиетета, а в плане содержания) разговора? Это уже казалось всем моим слушателям фантастикой.

А где фантастика, там сказки и легенды! Задуманные же мною очерки из цикла «Памятные встречи» должны быть строго документальными. Таков был мой замысел, и я не хотел от него отступать.

И всё-таки я решился написать эти три очерка! Начал с царя. Почему? Меня как читателя очень заинтересовала документальная повесть М. К. Касвинова «Двадцать три ступени вниз», напечатанная в журнале «Звезда»[28]. Бывал я и на встречах писателей с историками, которые часто проходили в залах Центрального дома литераторов. Все наши гости-историки так или иначе касались в своих лекциях и в ответах на вопросы из зала самодержавия в России, династии Романовых, характера и образа последнего самодержца… После таких встреч непременно в писательской среде завязывались бурные споры, дискуссии, особенно, когда мы, после лекций переходили в дубовый зал. Для непосвящённых скажу просто, что это теперь цедеэловское название ресторана. Зал действительно дубовый. На моей памяти он был и конференц-залом, и местом митингов, и горьким местом прощаний с ушедшими навсегда друзьями. И вот дружескими компаниями за столиками мы продолжали вести исторические беседы. Кто-то прикидывал, какие исторические темы могут быть лично ему как автору полезны и интересны, кто-то (как правило, критик, теоретик) уже словно обкатывал будущую статью или главу из монографии об исторической теме в литературе, театре и кино. А я просто и простодушно заявлял, что лично видал царя и катался на велосипедах с его дочерьми!

Теоретические споры и практические прикидки, что и как написать, затухали, и все с открытыми ртами слушали рассказ о том, что мог видеть мальчишка из рабочей семьи в 1909 году в Диканьке близ Полтавы.

Рассказ мой был простым, бесхитростным, не побоюсь сказать – простодушным: ведь я старался поведать о впечатлениях, запавших в душу девятилетнего мальчишки. Однако эффект был поразительным! Как правило, самые заядлые спорщики умолкали и после моего рассказа либо переходили к другим темам, либо наступала долгая пауза.

Думаю, что главную роль играл эффект достоверности. Перед слушателями проходили неизвестные страницы минувшего, от которых не оставалось живого следа. Всё сгорело в пламени. Официальная историография и до революции и после давала информацию иначе: первая рассыпалась в любезности, вторая клеймила, жгла, разила и негодовала.

Я тоже негодую. Меня никак нельзя упрекнуть в монархизме. Подобный упрёк меня бы не разозлил, а рассмешил. Мне хочется показать, как что было, на самом деле, без прикрас. А многое в обыденной, повседневной жизни было и прекрасным, и волнующим и вовсе не нуждалось в том, чтобы смести его с лица земли. Например, – дивный парк вокруг дворца Кочубея в Диканьке. Вы в этом сейчас убедитесь.

И ещё одна оговорка. Повторяю, мне было всего лишь девять лет. Теперь я прекрасно понимаю, что это значительно больше того, что такое современный аналогичный возраст. Но и делать ребёнка пророком тоже не стану. Тот мальчишка запомнил всё очень хорошо. В чём-то он был удивлённым, озорным, немного бесшабашным, общительным, приветливым, довольно для своего возраста начитанным, любящим легенды и поверья, предания и сказки родной Полтавщины. Однако местничеством этот мальчишка не страдал. Он ещё не очень себе представлял, что такое Украина в целом, но Россию знал не только по карте – недаром вырос в семье железнодорожника, деповского токаря! Сколько славных рассказов я от друзей отца о российских просторах слышал! С бывалым железнодорожником поговорить порою не менее интересно, чем со старым моряком. А к беседам в нашем доме всё располагало: и уют, и отцовское и материнское гостеприимство, и уединённость на окраине Полтавы нашей маленькой усадебки с садиком и огородом, и трезвый характер нашего застолья. Мать моя, Васса Григорьевна, была кулинарка отменная, сочетавшая в своих познаниях кухню украинскую и русскую. Сама она из русской семьи, вышла замуж за украинца, привыкала долго ко всему, однажды даже вызвала гнев свекрови тем, что в самоваре яйца сварила – спешила отцу в дорогу снеди собрать. Сама она из мещан, крестьян недавних, а отец мой – рабочий в первом поколении, все в прошлом в его роду украинские крестьяне, до отмены крепостного права – и крепостные. Что правда, то правда, хотя очень горькая. Так от 1861 года до времени Екатерины Второй, которую на Украине «вражьей жинкой» прозвали за то, что потомков славных запорожцев в рабство обратила. Об этом и в думах сказано, и в песнях, и в сказаниях. Зато запорожские века – вечная наша гордость! У нас в семье очень те времена и люди почитались. Вот тот вольный казацкий запорожский дух помножился на пролетарскую солидарность и сознательность, и привёл моего отца в ряды активных участников горловских событий 1905 года. И я никогда не забуду, как казаки, только другие во всём – донские, плетьми отца и товарищей его терзали и меня, малолетку, пикой сбросили с моста! За веру, царя и отечество!

По мосту шагом двигались три «донца-молодца»[29]. Завидев молодую женщину, мою бабушку Вассу Григорьевну, которая в корзинке несла обед в депо моему отцу Афанасию Григорьевичу, и пятилетнего мальчонка в белой рубашонке, они с типично разбойным гиканьем и свистом подскочили к нам, один из донцов поддел пикой малыша за рубашонку и, раскрутив в воздухе, швырнул в обмелевшую речку на камни. Рубашонка сразу покраснела от крови, и моя бабушка ринулась к берегу спасать сына. Рядом стирали и полоскали белье украинки и русские женщины. Они, не жалея белоснежного своего белья, обмыли мальчонке раны и перевязали его быстро и умело. Когда Васса Григорьевна к ним подбежала, они вручили ей сына, который ещё не пришёл в сознание.