Сами мы не местные - Ю. Жукова

В тот же момент, как мы вошли, навстречу нам из глубины дома вышел хозяин. Он не очень высокий, зато в плечах пошире Азамата, с огромными ручищами — закатанные рукава вот-вот лопнут.

— Чего желаете? — осведомляется он с крокодильей улыбочкой.

— Ниток для гобелена, — отвечает за меня Азамат, потому что я несколько замешкалась при виде этого Кинг-Конга.

— Эт' легко, — он делает широкий жест правой лапищей, едва не снеся пару этажерок. — Вот тут у нас гобеленные живут. Смотрите-берите, чистый цвет, запаха нет, весь дом одет.

Мне становится немного смешно. На Муданге вообще часто появляется ощущение, что участвуешь в юмористической инсценировке народной сказки.

Нитки у него и правда очень красивые. Мягкая овечья шерсть поблёскивает в ярком свете, от пестроты кружится голова. Я, конечно, набираю вагон этого дела, а потом до кучи ещё прихватываю пару поясов и сапоги. Ещё в отдельной витринке у него насыпано немножко цветного бисера, но очень уж дорого. У меня, конечно, найдётся и на него, а у Азамата и подавно, но что ж такие бешеные деньги платить, если можно попросить маму прислать мои залежи, которые у меня ещё в школьные годы скопились?

Азамат как-то тоскливо косится на куртки, но ничего не берёт.

— О чём задумался? — спрашиваю его, пока счастливый торговец упаковывает мне товар. — Куртку хочешь?

— Да хотеть-то хочу… — протягивает он, подходя поближе к предмету вожделений. Я никак не могу понять, что его смущает. Обошёл два раза, пощупал подкладку, подёргал швы. По-моему, даже если эта штука не очень хорошо сделана, тут за одну красоту заплатить не жалко. Тёмно-коричневая кожа с выдавленными растительными узорами, да и покрой такой изящный… Видимо, Азамат приходит к тому же выводу, потому что внезапно с видом отчаянной решимости подзывает меня.

— Лиза, слушай, можно тебя попросить об одолжении?

Я только глаза таращу.

— Ты меня можешь просто попросить, без одолжения.

Он вздыхает и снимает куртку с крюка, чтобы показать мне поближе.

— Понимаешь, у нас ведь не принято покупать одежду, сделанную вручную. Но мастеров по коже не так много, а спрос на изделия очень большой. Поэтому кожаную одежду всё-таки продают, но как бы недоделанную. Вот тут, видишь? По рукавам и спереди такие сеточки вставлены? Это чтобы вышить узор, не протыкая кожи. Так вот… Ужасно неловко о таком просить, но тебе ведь неоткуда узнать об этих тонкостях…

И стоит, с ноги на ногу переминается. Я фыркаю.

— Ну конечно я тебе вышью! Тут делов-то на два вечера. И вообще, не стесняйся, а то я могу ещё десять лет не узнать, что тебе чего-то такого хочется.

Азамат сияет и кидается к продавцу. Мне еле удаётся его удержать и заставить померить куртку, а то вдруг не тот размер. И очень кстати, потому что она и правда маловата. Хозяин, поняв, что кроме всего прочего мы прицелились на дорогое штучное изделие, улыбается в полтора раза шире и кидается в дом за нужным размером. На том экземпляре немного другие узоры, даже благороднее, чем на витринном. Азамату как раз впору — в плечах не жмёт, и на талии плотно. Он даже несколько удивляется.

— Вы как на заказ делали, — говорит он хозяину. — Мне обычно вся одежда в поясе широка, а тут точнёхонько.

— Да уж, что же вы, семейный человек, а такой тощий, — мимо вопроса отвечает хозяин. Потом знающе подмигивает: — Жена, небось, все соки выпила?

Азамат как-то неприятно криво улыбается, что с учётом особенностей его физиономии, выглядит уж вовсе зловеще. Хозяин тут же извиняется за фамильярность. Азамат расслабляется и, как ни в чём не бывало, продолжает разговор.

— Жена-то наоборот только что с ложки не кормит, да мне всю жизнь еда впрок не идёт.

Мы расплачиваемся муданжскими смешными квадратными монетками. Их делают из какого-то редкого и очень ценного, но также и очень лёгкого сплава, так что можно носить с собой целый капитал, и это не тяжело. Они коричневатого оттенка с искрой и гремят в кошельке, как орехи. Единственное неудобство — они работают по двенадцатеричной системе. То есть, не десять, а двенадцать мелких монет (них) составляют одну покрупнее (хёр). Всего есть восемь монет, но восьмую, самую ценную (мингь), с собой не носят, а хранят дома про запас. За один масштабный заход по рынку я трачу пять-шесть монет пятого калибра или одну-две шестого, если покупаю решительно всё. Собственных банков на Муданге нет, но в каждом Доме Старейшин стоит терминальчик, через который можно снять деньги со счёта где-нибудь на том же Гарнете, а можно и положить. Не знаю уж, кто заправляет терминалы, но, наверное, Старейшины…

Азамат относит покупки домой и отправляется руководить строительством моего «дворца». У меня, конечно, руки чешутся тут же что-нибудь сделать со всем принесённым богатством, но в дверь стучат. Открываю — там какой-то неизвестный мальчик.

— Привет, — говорю, — тебе чего?

Он робко поднимает голову и вдруг отскакивает на два метра.

— Да что случилось? — недоумеваю я.

— Б-б-б… Белая госпожа, простите за беспокойство, отец заболел, кланяться слал, не откажите…

А, так это вызов.

— Не откажу, — говорю, — а чем заболел?

— Рукой… — растерянно отвечает мальчик, который явно не ожидал такого скорого согласия.

— А что именно с рукой?

Молчание.

— Сломал, что ли? — допытываюсь.

— Да! — энергично кивает мальчик. Кажется, когда я на него не смотрю, он меньше меня боится.

— Ладно, — говорю, — Сейчас возьму лекарства и пойдём. Далеко живёте-то?

Оказалось, что в двух часах на лошади. А лошадь припаркована за углом.

— Нет уж, — говорю, — поедем на машине, а лошадь ты свою потом заберёшь. Гони вон в наше стойло, и поживее.

В машине он забивается в самый дальний от меня угол и говорит только если я спрашиваю. Я заезжаю за Оривой, и мы выкатываем на тракт вдоль реки.

Орива приходится как нельзя кстати, потому что я бы из путанных объяснений юнца никогда в жизни не поняла, куда ехать.

Молодой мужик с глухим именем, отец кучи детей. Читай, работает руками и работает хорошо. Перелом для него — практически конец света. Сидит бледный, только что губы не трясутся. Смотрит на меня с подозрением.

— Госпожа целительница… — выговаривает неуверенно. — Я не знаю, сможете ли вы что-нибудь сделать…

Что в мои способности никто заранее не верит, я уже привыкла. Так что вместо законного возмущения перехожу сразу к допросу и осмотру. Перелом предплечья оказывается не свежий, уже больше недели как. Получил на стройке кувалдой, с кем не бывает, ага. Конечно шину никто не накладывал, типа само срастётся, а оно что-то не срастается, и вообще как будто кость исчезла. Приставляю Ориву держать мне сканер, чтобы я видела, куда тыкать спицы от экзоскелета. Процесс довольно утомительный, а пациент, которому с обезболивающим совсем не больно, всё время норовит тоже заглянуть в экран и страшно мешается. Наконец рука собрана. Я строго грожу ему пальцем: полмесяца руку не нагружать, ещё полмесяца корсет не снимать, в процессе звонить мне и ездить на осмотр. Мужик несколько обалдевает от моего уверенного тона, но обещает всё исполнить, лишь бы руку сохранить.

Когда я спешу на вызов, я почти не замечаю, что происходит вокруг, так что по выходе из дальней комнаты, где располагался пациент, я внезапно обнаруживаю себя в окружении кучи народа. Все эти друзья и родственники кидаются на меня с благодарностями, едой и подарками, что совершенно выбивает меня из колеи. Орива потешается, глядя на мою ошарашенную физиономию.

— Да что вы шарахаетесь, Лиза, они же от чистого сердца! — Сама она уже получила пару браслетов и меховую жилетку и жуёт пирожок.

— Да я как-то привыкла деньгами…

— Деньгами само собой, но если подарки не взять, хоть несколько, то они обидятся, — шепчет она мне.

— А есть тоже обязательно?

— Можете сказать, что муж требует, чтобы вы ели дома. Так часто бывает, они поверят.

Так что я беру вышитый головной платок, серьги, одеяло и какие-то бормол, а потом долго и старательно вру: сначала про требовательного мужа, потом про контракт. Наконец удаётся им втемяшить, в какой форме я хочу получить вознаграждение. Домой я возвращаюсь в полном обалдении. Мальчишка на заднем сиденье (ему же надо лошадь забрать) всё так же молчит. Орива хрустит какой-то едой и очень довольна жизнью.

Стоит мне притормозить около дома, парнишка выскакивает через борт и бегом мчится к стойлам, а потом — ни спасибо, ни до свиданья — галопом на лошади через забор и прочь отсюда.

— Чего он так испугался? — недоумеваю я.

— У вас глаза ненормального цвета, все дети боятся. Ирих сначала тоже боялась, но ей Унгуц объяснил, что это не плохо.

— А что ж ты этому не объяснила?!

— Да станет он слушать чужую тётку! Тем более, я же с вами заодно, — и она снова покатывается со смеху. Я всегда считала смешливость хорошим качеством, но сегодня что-то призадумалась…