Майндсайт. Новая наука личной трансформации - Дэниел Сигел

Стюарт сам заговорил о том, как днем раньше Эдриен положила руку ему на плечо. «Наверное, мне никогда не хотелось чувствовать, что я нуждаюсь в ней. Мне было проще все эти годы обходиться самому. Как, наверное, ей это тяжело давалось… и я так благодарен Эдриен, что она всегда оставалась со мной».

Через год после нашей последней встречи, незадолго до своего девяносто четвертого дня рождения, Стюарт прислал мне весточку: «Я не могу описать, как мне хорошо. Теперь у моей жизни появился смысл. Спасибо». И я благодарю Стюарта за то, что он показал мне и всем нам, насколько эмоционально устойчивым бывает наш мозг в состоянии интеграции.

7

Парализованная ниже шеи

Восстановление связи между сознанием и телом

Энн впервые пришла ко мне в дождливый день, которых в Лос-Анджелесе бывает не так много. Вероятно, она забыла зонт, потому что ее длинные черные волосы были совершенно мокрыми. Они были небрежно закручены в узел на боку, и капли дождя стекали на куртку, образуя темное пятно. Я никак не мог оторваться от этого темного пятна, которое все разрасталось, но Энн, казалось, ничего не замечала. Вскоре я узнал, что отсутствие интереса к собственному телу – не временное состояние Энн.

Энн оглядела комнату, уселась на диван и вздохнула: «Ну, вот я и здесь, только не уверена зачем». Ей было сорок семь, она работала врачом, и у нее были две дочки-близняшки одиннадцати лет. Она сказала, что уже больше года откладывает повторный визит к терапевту. Во время рутинного обследования сердца у нее выявили повышенное давление, поэтому он попросил ее снова прийти через несколько недель, но ей никак не удавалось найти время. Энн считала, что из врачей действительно получаются самые ужасные пациенты. При этом ей казалось, что никаких проблем с сердцем нет и ей не нужны повторные обследования. Сейчас давление пришло в норму, а на редкие случаи учащенного сердцебиения ей удавалось просто не обращать внимания.

Тут я спросил себя: если сердце действительно ее не волнует, почему она об этом говорит? По словам Энн, работы у нее было очень много, и без того долгие смены плавно перетекали в выходные, которые она проводила в офисе, руководя группой рентгенологов. Я удивился – как тогда она нашла время прийти ко мне? – и задумался над истинной причиной ее визита. Энн выглядела потерянной, у нее в глазах читалась какая-то отстраненная грусть и стремление к чему-то, что она не могла найти. Правосторонний режим уловил смутное ощущение боли в ее присутствии, но на тот момент я не способен был определить ее происхождение, поэтому просто взял это на заметку.

Энн рассказала, что даже несмотря на профессиональные успехи она не чувствовала никакого удовлетворения, и жизнь представлялась пустой. Помимо работы у нее почти ничего не имелось. Она развелась с мужем шесть лет назад, потому что «у них просто было мало общего». Она не слишком интересовалась поисками потенциального партнера, и сейчас у нее никого не было. Ее дочки половину времени проводили с ней, а вторую половину – с бывшим мужем, поселившимся неподалеку. Когда я спросил ее об отношениях с девочками, она ответила, что они «становятся подростками», которым «не слишком интересны их родители». Она с гордостью добавила, что они «очень независимы». Энн замолчала почти на минуту, и я ждал продолжения разговора. Она посмотрела на меня в растерянности: «Ну, в любом случае я здесь… и я подозреваю, что в жизни все-таки есть нечто большее, чем то, что имеется у меня сейчас». Я воспринял ее слова как выражение потребности в психотерапии.

Тогда я попросил Энн рассказать о детстве.

Когда Энн было три года, ее мама умерла от рака легких, и ее отец погрузился в сильную депрессию. Ее отправили жить к маминым родителям в соседний город, и она почти год не видела отца. Он попал в больницу, а когда вышел, то стал жить с Энн, ее бабушкой и дедушкой. Когда я спросил Энн, как прошел тот год, она ответила: «Они были очень заботливые, теплые и любящие люди. Но это длилось недолго. Мой папа вернулся, и все изменилось».

Ее отец повторно женился, когда Энн было пять лет, и ее новая семья переехала на другой конец страны, обосновавшись близ Сиэтла. Она не видела дедушку с бабушкой, пока не поехала учиться в колледж. У отца и мачехи Энн родилось двое активных мальчиков, в которых родители не чаяли души. По словам Энн, она любила своих братьев, но чувствовала, что отец ее игнорирует. А что касается приемной матери, Луизы, она была «робот, а не женщина» и к тому же установила жесткую дисциплину и безжалостно критиковала Энн. Отец никогда не вмешивался.

Однажды, будучи одиннадцатилетней, Энн получила особенно болезненный выговор от Луизы. После она пошла гулять в яблоневый сад позади дома и твердо решила, что «никогда больше ничего не почувствует». Пока она рассказывала мне это, ее лицо становилось еще более безучастным, и она провела указательным пальцем поперек горла. Большинство людей понимают такой жест как «все кончено». Я не был уверен, заметила ли Энн свой жест.

«И это сработало. Нет, я не подвергалась никакому физическому или сексуальному насилию, но я не позволяла им сделать мне плохо, независимо от высказываемых претензий. Отец и приемная мать исчезли из моей жизни. С того момента я перестала замечать их. Я отдавала все силы учебе, и учителя обожали меня. Окончив колледж и медицинский факультет, я знала, что не пропаду. Думаю, что во многом этот опыт помог мне стать успешным врачом. Наверное, я должна поблагодарить их… но я не поддерживаю с ними связь».

На этом наша сессия закончилась. Энн согласилась вернуться и вышла обратно под дождь.

Забытое тело

Во время второго визита Энн мне вдруг вспомнилась цитата из рассказа Джеймса Джойса[38]: речь шла о мистере Даффи, который жил на некотором отдалении от своего тела. В случае Энн это проявлялось в ее движениях, в зажатой походке, в том, как неподвижно лежали ее руки на коленях. На этом фоне жест перерезания горла казался еще более заметным.

Энн рассказала, что она была творческим ребенком: прекрасно рисовала карандашом и красками, хотя долгие годы у нее «не хватало времени на подобные вещи». В отличие от моего пациента Стюарта, ее правое полушарие развилось нормально: об этом свидетельствовали ее художественные способности и яркие автобиографические воспоминания. Более того, сидя со мной в одной комнате, Энн активно использовала невербальное общение: смотрела в глаза, меняла выражение лица и тон голоса, повествуя о различных ситуациях. Ее левое полушарие тоже было неплохо развито: ей легко давалась наука, а в школе нравилось решать математические задачки. То, что она стала успешным рентгенологом, доказывало присутствие хотя бы некоторой степени горизонтальной интеграции: в ее профессии требовалось распознавание пространственных изображений, за которое отвечает правое полушарие, и аналитическая объективность левого полушария.

В нашей первой беседе Энн лишь вскользь упомянула свою реакцию на смерть мамы: «Она умерла, я была маленькая, и я не знаю, как без нее жить». Такое смешение прошедшего – «я была» – и настоящего времени – «я не знаю» – навело меня на мысль, что она все еще остро переживала утрату. Я задумался, как болезнь мамы повлияла на их отношения еще до ее смерти: какое замешательство и страх Энн испытывала из-за того, что мама не могла заботиться о ней. Потом Энн внезапно потеряла и отца, который исчез и вернулся только для того, чтобы навсегда оставаться на расстоянии; затем ее увезли от бабушки с дедушкой, искренне заботившихся о ней на протяжении двух лет.

Затем последовал поворотный момент ее детства – решение ничего не чувствовать. Когда я начал расспрашивать Энн о текущей жизни, отчужденность ее тела стала еще очевиднее. Например, она ела, только чтобы поддерживать силы, и получала от этого мало удовольствия. Она также с уверенностью заявила, что «никогда не являлась особенно сексуальным человеком» и не увлекалась спортом.

Но разобщение с телом не было абсолютным: оставалось периодически возникающее учащенное сердцебиение. Я спросил Энн о качестве, частоте и интенсивности таких эпизодов. Она уточнила, что они случаются пару раз в неделю, кажутся «несильными», но достаточно «тревожными». Она не могла определить, что именно служило причиной. Я задал вопрос, чувствует ли она свое сердце, когда оно бьется нормально, и Энн ответила отрицательно. Но внезапные приступы беспокоили ее, так что я долго уговаривал Энн сходить на прием к терапевту. Она была специалистом по анатомии, но отказывалась уделять внимание собственному телу.

Убежать от боли

Энн приспособилась к травмирующим обстоятельствам, отключив сигналы, поступающие от ее чувств. Что в этом такого, спросите вы? Если такие механизмы позволяют нам выжить, зачем отказываться от них? Проблема в том, что болезненная ситуация, в которую попала Энн, будучи ребенком, уже не существовала. Энн не получила никакой поддержки, чтобы справиться с утратами, ни тогда, ни сейчас. Поэтому ее адаптация, первоначально придавшая сил и позволившая двигаться дальше, на самом деле лишила ее свободы и препятствовала процветанию.