Салам тебе, Далгат! (сборник) - Алиса Ганиева

Недалеко от лагеря находилось село Морское. На любом море то и дело встречаются сёла с таким названием. «Морские» часто сидели на вершинах песчаных бархан и разглядывали нас оттуда, так же, как и пограничники с вышки. То были даргинцы-переселенцы. Еще в том районе жило много смуглых теркеменцев, переселившихся из Туркмении. Их нанимали рабочими на раскопки. Теркеменцы особенно любили одного наивного американского специалиста. Они стреляли у него Camel и учили его русским ругательствам под видом совершенно невинных слов. Повариха и ее мать в это время читали молитвы и обливались холодной водой. Это было одним из необходимых отправлений культа Саи Бабы. С поварихой жил сын Ваня, с которым я дружила. Вместе с ним я рассматривала мертвых тюленей, выкинутых на берег после бури, и панцири мертвых черепах, съеденных дикими прибрежными собаками. А вечерами (которые были очень звездны) он рассказывал мне сочиненные на ходу страшилки про жуткого Крюгера. Взрослые в это время что-то бурно обсуждали. Я помню, что один наш крупный ученый читал свои переводы Пушкина на аварский язык. Повариха с матерью пели казацкие песни.

Как-то к руководителю американской экспедиции приехали жена и дочка. Их багаж потерялся в пути, поэтому дочка, Мирра, носила папины футболки и шорты, которые ей подкалывали булавками. Мы играли с ней в игру «Марко Поло». Правила ее таковы, что один игрок ловит других с завязанными глазами и кричит при этом «Марко», а убегающие отзываются «Поло».

Мирра с родителями даже съездила в горы, в село Гуниб, и там им подарили новорожденного щенка кавказской овчарки. Они назвали щенка Шашлык, потому что им нравилось звучание этого слова. Шашлыка рано оторвали от матери, он был беспокойным и требовал постоянного ухода. На следующий год американский руководитель приехал уже без семьи и рассказывал, что Шашлык вырос слегка нервным.

Кстати, на второй год в экспедицию приехала уже другая повариха. Это была интересная дама с маленьким внуком Фатмиром и с огромным догом. Сама дама была полурусской-полуякуткой. В свое время она вышла замуж за перса и родила двух дочерей. Одна из ее дочерей вышла замуж за полударгинца-полуаварца и родила Фатмира. Официально Фатмир считался даргинцем. А пограничников в этот раз не было. Казарма стояла пустая, вся исписанная солдатскими слоганами. Было странно, что в таком тесном бараке умещалось двадцать человек.

Еще в тот год на раскопки приехал курс студентов-практикантов. Они занимали один из саманных корпусов, целыми днями крутили песню «Крошка моя, я по тебе скучаю» и совсем не хотели работать. А работы было много. Часть экспонатов отправлялась заграницу на радиоуглеродный анализ, и тот показывал какие-то сенсационные датировки.

А еще через год в Дагестан пришли Басаев и Хоттаб, и поэтому американцы не приехали. В школе мы писали сочинения о мужестве земляков-ополченцев и ежедневно смотрели сводки о боях на высоте Ослиное Ухо. Учительница обсуждала с нами героический поступок сельского мальчика-дурачка, не помню из какого селения, который пригласил целую банду вооруженных боевиков к себе в дом, зарезал для них барана, а потом, пока они ели, подорвал и себя, и недобрых гостей. С одной стороны – нарушение закона гостеприимства, с другой стороны – подвиг. Маму этого мальчика позвали в Кремль и вручили ей медаль за сына. Она стояла в золоченом зале маленькая, бедная, в черных шароварах.

Мы с братом смотрели на эту почти старушку и всё заводили игрушку, подаренную шотландским профессором: заколоченный ящик, в котором бьется кто-то невидимый и громко просится наружу.

2010

Послесловие

Разумеется, я успела рассказать не обо всём. Это слишком трудная задача, потому что тема неисчерпаема. Думаю, что людям, живущим в России, было бы интересно узнать этот край не таким, каким его преподносят средства массовой информации. «Дагестанские очерки» – моя попытка рассказать о Дагестане непритязательно, через маленькие сценки и личные воспоминания.

Приехав в Москву, я все больше убеждалась в том, что Северный Кавказ для живущих здесь людей покрыт мраком неизвестности, в котором смутно различаются бурки, кинжалы и террористы. Самые распространенные вопросы о Дагестане, которые мне приходилось слышать:

– А это Россия?

– А какая там валюта?

– А ты знаешь дагестанский язык?

– А у вас ведь там война?

– А на русском в Махачкале говорят?

Это благожелательные вопросы людей, которые просто не знают, что Дагестан – часть российского государства, что средством общения там является русский язык (пускай слегка испорченный), что местных языков там десятки. И войны в республике, несмотря на нагнетание паники в СМИ, пока еще, к счастью, нет.

Эти очерки для неравнодушных читателей, которым небезразлично, кто живет на юге их страны. Для тех, кто готов к диалогу и не собирается отгораживаться от реальности стереотипами. Чем больше будет таких людей, тем скорее мы придем к взаимному пониманию.

2010

На полях литературы

Про прически, трубки и жилеты: как поэту выделиться в толпе?

С исчезновением сословий поэты, в общем-то, стали похожи друг на друга. Не стихами, а внешним видом: неформальный стиль одежды, блуждание во взоре, элегантность небрежности. Впрочем, разница все равно есть. Какой-нибудь Скакушкин или Синюшкин из нижнего буфета ЦДЛ обязательно предстанет в замусоленном пиджачке, или в кожаной курточке, или даже в галстуке, но таком, что это как бы и не галстук. Никаких излишеств.

А другой какой-нибудь стихослагатель, богемный житель, может скитаться по вечерам в интереснейших бахромах, перстнях и поясах. Да и вообще, вранье, что поэты у нас в России с виду похожи, вовсе нет: Максим Амелин, к примеру, всегда в аккуратнейшем маскулинном обличье (обязательно брюки, костюм), Дмитрий Воденников – больше в темных водолазках, а Евгений Евтушенко, он, понятное дело, в ярких лоскутах. Такого еще издали заметишь: вон идет известнейший поэт!

А еще поэты любят ходить в свитерах. Сергей Гандлевский очень часто ходит в свитере, очень красивом. А уж Герман Лукомников так вообще из свитера не вылезает – недаром его называют Бонифацием, тем самым львом из мультика, который все свои каникулы вместо отдыха развлекает детей в Африке, пока бабушка ему спицами шерстяной свитер вяжет. Жестокий, надо сказать, мультик, ну да ладно.

Вообще с возрождением эстрадной поэзии, живой литературной жизни, слэмов и прочего актуализируется мода. Одеянья наряду с голосом дают мощнейший дополнительный эффект. Внетекстовое, так сказать, знание. А тут еще кругом фотокамеры, Дмитрий Кузьмин обязательно придет с фотоаппаратом. С прекрасно уложенными длинными волосами. Волосы – тоже ведь штука ответственная. Вот Данил Файзов, к примеру, был шатен, а потом обесцветился. Поэт-блондин – это уже совсем другой коленкор. Особенно если он к тому же культуртрегер. И у Сергея Шабуцкого прическа – прелесть. Есть опасность моментально влюбиться.

Вот Дмитрий Тонконогов от природы рыж и голубоглаз – очень редкое поэтическое отличие. Такого поэта сразу запомнишь.

Аркадий Штыпель седобород и любит ходить в берете.

Евгений Рейн – это обязательно трубка.

Главное – деталь, поэты без деталей не запоминаются. Вот Игорь Караулов – самый обыкновенно выглядящий человек, а ему бы надо какие-нибудь вычурные бакенбарды, или накидку через плечо, или оправу для очков розовую, вот тогда бы все было как следует. И еще, к примеру, у Глеба Шульпякова лицо выразительное, сразу в мозгу отпечатается, а что делать, если лицо как лицо?

Можно, конечно, стихи свои декламировать особенным, эпатажным образом, ну а до выхода на сцену? Положим, сидит в кресле где-нибудь в московской «Билингве» замечательнейший поэт, а никто и не понимает, что поэт, да еще и замечательнейший. Проходят, да еще и ногами задевают. Как тут поступить? Стать себе стилистом. Продумать образ. Добавить загадки. Например, надеть шляпу с перьями или на худой конец перевязать себе глаз. Все будут смотреть и перешептываться: «А что это у нашего товарища пиита с глазом?» Вот и известность.

А кого обязательно сразу заметно, так это поэта Чемоданова. Даже если сразу непонятно, что это поэт, все равно ясно, что Чемоданов. Потому что колорит, господа, никуда не спрячешь. Длинные крашеные волосы, мощная комплекция, шляпа с заткнутым в нее кухонным ножом…

Даже если, к примеру, взять поэта Андрея Нитченко: вроде бы никаких экстремумов, а все равно есть изюминка. Скорее всего она заключена в чуть обозначенных усах и проборе, а может, и не там. Это уже предмет более глубокого анализа.

Впору уже завести дизайнерскую линию для поэтов, хотя вряд ли она будет иметь успех. Всяк поэт индивидуален и готовых платьев не потерпит. Экстерьер поэта обязательно носит печать его творческой неповторимости. Кабы Андрей Родионов начал писать другие стихи, то и внешне, наверное, изменился бы тоже: не был бы таким брутальным, небритым, не ходил бы с овально-голым черепом…