Салам тебе, Далгат! (сборник) - Алиса Ганиева

Ну вот, в этом пионерском лагере было много подростков моего возраста, тринадцати-четырнадцати лет. Они сбивались в кланы, влюблялись, объявляли друг другу бойкоты и снова мирились. А я, как дура, кормила брата витаминами и читала на пляже шолоховскую «Поднятую целину».

На вечерние детские дискотеки приходили пахнущие бензином рыбаки и браконьеры. Днем они ловили осетровых, вспарывали им брюхо и, вынув черную икру, выбрасывали осетров гнить на солнце. Так что пляж был усеян костями и тушками незаконно пойманной рыбы.

На дискотеках особенно отличалась одна девушка, которая была младше меня на год, но выглядела на все восемнадцать. Она хвасталась, что у нее уже есть парень. Так что девушки, открыто встречающиеся с молодыми людьми, стали в Дагестане появляться уже в девяностые. Но сейчас их, конечно, гораздо больше. Раньше, к примеру, на улицах трудно было встретить идущую в обнимку и тем более целующуюся парочку. А сейчас – вполне. Но этот «прогресс» прекрасно сочетается с модой на религиозность. К примеру, почти каждый молодой дагестанец, едва познакомившись, считает своим долгом спросить, молюсь ли я и знаю ли я такие-то и такие-то суры, а все дагестанские форумы завалены темами вроде «адат или шариат», «я верю в бога в душе, но не ношу платок – решение Ислама касательно таких людей» и так далее.

Многие девушки и юноши пишут, что надо отрекаться от национальности, что национальность на тот свет не возьмешь, что нужно быть мусульманином. Они с пеной у рта спорят о словесных формулах, которые нужно проговаривать после посещения туалета, о том, является ли борода сунной, то есть примером пророка, о том, где начинается аврат (часть тела, запретная для чужого взора) у мужчин: с груди или все-таки с пупка… Когда молодежь вдается в такие теологические мелочи, то дело пахнет жареным. Хорошо хоть дагестанцы в брюках не купаются. У чеченцев, кстати, это довольно частое явление.

Летом на дагестанских пляжах вообще много чеченцев. Сами дагестанцы отдыхать не любят и не умеют. Горцы ведь вообще никогда не купались в море ради удовольствия, хотя периодически спускались на равнину для торговых и прочих сделок. И, конечно, не загорали. Считается, что загар не красит девушку. Однажды летом из-за моего загара меня не узнала родная бабушка (та самая, которая выкинула пионерский галстук). А когда узнала, сказала, что я почерневшая и некрасивая. Впрочем, у аварцев, например, есть целые колена «смуглых». Это значит, что среди предков там оказались арабы, тюрки или кто-нибудь еще. А у некоторых народностей, к примеру у лезгин или кумыков, вообще не найдешь белокожих и светлоглазых. Это потому, что лезгины много контактировали с персами, а кумыки и есть тюрки, потомки самых разных кочевников (гуннов, половцев, печенегов), которые застревали в «дагестанском коридоре» и смешивались с автохтонным населением.

«Дагестанский коридор» – это как раз то пространство между Тарки-Тау и Каспийским морем. Через этот стратегический путь из Азии в Европу прошли десятки народов, а теперь там Махачкала.

В Махачкале, кстати, не один, а два городских пляжа. Есть еще загородный. Автомобильную дорогу, заворачивающую к этому пляжу, какие-то живущие поблизости люди перегораживают канатом и с каждого проезжающего самочинно берут по сто рублей. А дальше, к югу, около железнодорожной станции Манас вам встретится довольно чистый песчаный пляж, а еще дальше на юг вдоль побережья – частные территории и базы отдыха, принадлежащие различным предприятиям. Встречается и совсем дикий берег, вроде того, у которого мы как-то жили во время археологической экспедиции. С гигантскими черепахами и крупными ящерицами. Но это уже в поясе полупустыни. Дагестан ведь пересекают несколько климатических поясов. А в горах к тому же на каждом шагу – свой микроклимат.

Погода в горах мне нравится: днем там в меру жарко, ночью прохладно, а воздух – целебный. А вот в Махачкале летом совершенно невозможно оставаться. Особенно гипертоникам. После обеда температура воздуха может подниматься до сорока градусов в тени. Да плюс к этому высокая влажность воздуха, неуемные комары и вездесущая саранча. Спасает только море. Оно не всегда чистое и не всегда спокойное, зато там все еще водятся тюлени.

Это ведь удивительно – в южном море, и вдруг тюлени, разве нет?

2010

Приморские раскопки

Когда мне было одиннадцать лет, а моему брату четыре, мама взяла нас с собой в археологическую экспедицию в окрестности селения Великент на юге Дагестана. Археологи копают там уже полвека и находят все больше и больше сокровищ: битком набитые склепы, поселения пятитысячилетней давности, горшки с пиктографическим письмом и многое другое. Лагерь располагался в получасе езды от раскопа на заброшенной базе отдыха. Там были две огромные столовые с тяжелыми чугунными газовыми плитами и несколько, разделенных на комнатки, саманных сараев.

Раскапывать древности приехало много иностранных ученых. Целая делегация из Америки, а еще профессор из Шотландии с ирландской аспиранткой, две испанки и молодой ученый, не помню из какой страны. У него были длинные кудрявые волосы и индейская кровь. Кажется, он страдал депрессией на личной почве, много пил и вскоре уехал, хотя наша повариха, эффектная женщина и последовательница Саи Бабы, стирала ему рубашки и всячески завлекала своей красотой.

Лагерь располагался на песчаном холме, откуда вела тропинка на огромный и пустой пляж. Здесь по белому песку ползали гигантские черепахи, а море было настолько чистым и прозрачным, что было видно, как много в нем дафний и других рачков. К лагерю примыкал обнесенный проволокой лагерь пограничников. Целыми днями пограничники стояли на вышке и глядели в бинокль на американок. Американки были довольно молодые и целомудренные. Они очень скучали по своим бойфрендам и писали им длинные письма со множеством крестиков в конце. Сколько крестиков – столько поцелуев.

Я помню, как любовалась Колин, которая была антропологом. В день ее рождения я сделала поздравительную стенгазету и сочинила стихотворение, которое начиналось словами: “Coleen has wonderful profession / She is busy with skeletions”[90]. На самом деле надо было написать “skeletons”, но я этого не знала. Между прочим, в тот год они копали городище, так что находили в основном керамику и кости животных. Костями занимались археозоологи. Но вдруг неожиданно в катакомбе нашлись кости людей. Скелеты людей, захороненных в городище, а не в могильнике, – это очень странно. Помню, как женщины склеивали черепа из осколков и определяли пол, возраст и даже болезни, которыми страдали при жизни их обладатели.

Я занималась в основном тем, что плавала в море, а потом мыла в тазу добытые за день находки и складывала их сушиться на солнце. Довольно скучная и монотонная работа. Деятельность моего брата была гораздо интереснее. Он изучал насекомых и всякую разную живность. Мучил щенков и закидывал гусят в пруд. Как-то раз он бросил в колодец, из которого мы все брали питьевую воду, дикую кошку, которая фыркала и шипела и никак не могла вылезти. И когда вокруг колодца собралась целая толпа, озадаченная тем, как же вытащить кошку, брат махнул рукой, чтобы их успокоить, дескать, когда он бросал кошку в колодец в прошлый раз, она вылезла сама, по трубе.

А еще брат все время дискутировал на аварском с художником Магомед-Али. Потому что русского тогда еще не знал. Пограничники его, конечно, тоже интересовали, но они были строгие. В казарме они держали кур. Как-то американка Кэтрин решила купить у пограничников яйца. Мама отправилась с ней в качестве переводчика. Но военные только угрюмо повторяли «с иностранцами разговор запрещен» и яиц не продали.

В особенности мне нравился шотландский профессор Стронах. Он говорил, что его фамилия переводится, как «крепкий нос», и что они, шотландцы, – тоже горцы. И постоянно цитировал известные строки Роберта Бёрнса: “My heart's in the Highlands, my heart is not here” («В горах мое сердце»). А еще профессор пел шотландские арии. Его младшая дочь была актрисой в Лондоне, а старшая зачала сына через пробирку. Я тогда впервые узнала, что можно взращивать детей искусственно, а Стронах говорил: «Передо мной стояло несколько пробирок, и я мог выбрать себе внука: этого, другого или третьего…»

Мама профессора Стронаха, к которой он был очень привязан, жила в респектабельном санатории для пожилых под покровительством королевы. И вот как-то раз в наш приморский археологический лагерь пришла телеграмма от королевы Британии. Королева сообщала, что мама профессора скончалась. Сначала профессор горевал в одиночестве. Он держал телеграмму в руках и метался взад-вперед от дерева к дереву. Наконец, дагестанцы узнали, в чем дело, и стали подходить к нему, обнимать и выражать соболезнования, как положено. Стронах был очень тронут и даже расплакался. Он не ожидал такого сочувствия. А прочие иностранцы соболезнований не выражали, у них это не принято.