Мальчик - Фернандо Арамбуру

и, чтобы не мучиться сомнениями, поспешила к нему. Идти до его дома было всего пять минут.

Через два дня после падения старика прооперировали. Пока он лежал в больнице, Мариахе почти постоянно находилась рядом. Они с отцом разговаривали о том о сем, иногда – о каких-то довольно давних событиях. Так, однажды Никасио рассказал ей про свою встречу с Хосе Мигелем на другом краю города, под дождем. Твой муж был совершенно не в себе и жаловался, что никак не может заделать тебе ребенка. Неужели это он сам тебе сказал? Никасио усмехнулся: насколько Хосе Мигель силен телом, настолько же слаб характером. Потом Никасио не то в шутку, не то всерьез заявил, что, если у них что-то все-таки получится, лучше бы ей родить девочку, потому что другого такого мальчика, как Нуко, нет и быть не может. Но Мариахе ничего ему не ответила, погрузившись в свои мысли. И, глядя на ее сурово наморщенный лоб, нетрудно было догадаться, что она чем-то сильно озабочена, однако отец вряд ли мог догадаться, чем именно.

В больнице он провел девять дней. Перед выпиской Мариахе принесла ему трость, сделанную из покрытого лаком бука, с чудесной и удобной рукояткой. Ну и кого ты собралась этой палкой погонять? Тебе без нее не обойтись, ты ведь сам слышал, что сказал доктор. Лучше не зли меня, дочка. Трость – это хреновина для тех, из кого уже песок сыпется, а мне еще о-го-го сколько осталось до восьмидесяти.

Время было уже позднее. Вот ведь какое несчастье, сказал Хосе Мигель, сидя в кровати и опершись спиной об изголовье. Потом попытался ее утешить, обняв своими сильными руками, какие обычно бывают у рабочих-металлургов, но прежде, наивный дурак, хотел услышать, твердо ли она уверена в том, что ему сообщила. Видно, хотел бы узнать и какие-то подробности, но не решился расспрашивать.

Мариахе только что вернулась из ванной. Теперь, много лет спустя, она рассказывает, что между ней и мужем за какое-то время до того словно образовалась пустота. Не бескрайняя, конечно, а так, что-то вроде ничейной полосы шириной примерно в полметра, но эта пустота казалась непроницаемой и залитой мраком. Объяснить яснее она вряд ли сумеет. Что-то разделяло их даже тогда (вернее, было особенно заметно), когда они несколько поспешных минут посвящали ежедневному сексу. И вину за эту пустоту, которую Мариахе не была способна ни описать, ни назвать, но которую подсознательно чувствовала, она, разумеется, возлагала только на себя.

С улицы еще доносились крики и пение поздних гуляк. В эти весенние дни здесь праздновали дни святого Феликса, которого считали покровителем их города.

В субботу я от рыбалки откажусь. Почему? Как почему? Из-за того, что с тобой только что случилось. Сама подумай, сначала упал твой отец, а теперь еще и это. Злая судьба нас преследует. И тогда Мариахе, спрятав лицо у него на груди, сказала, что лучше бы ему, как всегда, отправиться с друзьями на рыбалку, ведь жизнь не кончается, а им не нужны новые драмы. Она приводила еще какие-то аргументы, но он молчал. На ближних улицах не утихала веселая суета, к ней добавлялась громкая музыка, летящая из соседнего бара.

Теперь в туалет направился Хосе Мигель. Куда ты? Он ответил, что ему срочно понадобилось. А когда вернулся в спальню, Мариахе, желая предупредить ненужные вопросы, поспешила сказать, что она там уже все привела в порядок. Он ничего не ответил и лег в постель.

Какое-то время спустя, словно разговаривая с самим собой, Хосе Мигель повторил: ну до чего же нам не везет! Но произнес это совершенно спокойно, и его слова меньше всего напоминали жалобу. Простая констатация факта. Вывод, сделанный отчаявшимся человеком.

Наверное, именно поэтому его слова так глубоко ранили Мариахе, она не смогла сдержаться и заплакала, уткнувшись лицом в подушку, но так тихо, что муж этого даже не заметил. А может, заметил, кто знает…

Мой автор обычно утверждает, что, работая над своими книгами, не берет на себя роль историографа. Он не раз это повторял – и даже публично, так как и вообще склонен твердить одно и то же. И неизменно добавляет, что рабочим материалом для него служит не голая правда, а совокупность самых разных деталей, и только это позволяет убедительно воспроизвести людские судьбы. Некоторые критики возражают ему, что из-за этого персонажи получаются у него неправдоподобными. Но такой упрек моего автора не задевает, поскольку он не видит художественной проблемы в том, что рассказанные им истории не отражают с зеркальной точностью происходящее за пределами текста, а вернее, то, как это, по мнению очередного читателя, произошло на самом деле. Естественно, когда автор имеет дело с подлинными событиями или использует сведения, полученные от конкретного человека, к такому материалу он относится с безусловным уважением, а иногда дополняет его еще и какими-нибудь документами. Именно так обстояло дело с тем поворотом этой истории, до которого мы с моим автором теперь как раз и дошли. Случилось так, что тут у него возникли сомнения относительно ряда фактов, поскольку героиня, названная здесь Мариахе, не сумела – или не захотела – вразумительно их прояснить.

Однажды она случайно, наводя порядок в спальне, обнаружила в тумбочке мужа конверт с прозрачным окошком. Открыла ящик, почувствовала укол любопытства, увидев этот распечатанный конверт, и вытащила лежавший внутри бланк с логотипом барселонской лаборатории, название которой ее заинтриговало, потому что такой бланк трудно было каким-то образом связать с Хосе Мигелем. Короче, она глянула на результаты анализа и, хотя термины были ей не совсем доступны, поняла главное.

Еще накануне конверта в ящике не было, а какое-то время спустя, когда вот-вот должен был исполниться год со дня трагедии в школе, случилось то, что случилось. Но теперь, по прошествии стольких лет, Мариахе не смогла точно повторить моему автору содержание медицинского заключения. Так что ему пришлось самому наводить кое-какие справки за спиной женщины, названной нами Мариахе. Он написал электронное письмо своему другу-врачу и спросил, проводили или нет в Испании в конце восьмидесятых годов прошлого века анализ под названием спермограмма, на что этот самый друг, в те далекие годы бывший еще только студентом-медиком, в свою очередь, навел для пущей уверенности справки у коллег и ответил, что да, проводили.

Никасио заранее сообщил им дату своей выписки из больницы. Ему так хотелось поскорее попасть домой, что он, даже чувствуя боль, старался это скрывать из страха, что врач велит сдать какие-нибудь дополнительные