КОТАстрофа. Мир фантастики 2012 - Мария Ема

А падение все длится, хотя прошло уже столько времени, что вроде бы больше некуда падать. Но падение продолжается, оно не имеет границ, и ужас его безграничен тоже, и безгранична черная боль. Наверное, в нее можно падать вечно. Все ниже и ниже. Только давит на грудь и потихоньку становится все труднее дышать. Как под водой, он это тоже помнит, хотя под водой и не был ни разу. И сердце колотится где-то под самым горлом.

А падение все длится… и длится… и длится…

* * *

– Обрати внимание на его пульс. Еще немного – и не выдержат стенки сосудов.

– Не паникуй! Они гораздо крепче, чем кажутся! Ты что – до сих пор не понимаешь? К ним нельзя подходить с человеческими мерками! Они давно уже не люди!

* * *

Боль может быть вечной.

Но страх – не может.

Даже страх перед болью.

Падение продолжалось, и острые иглы-лучи никуда не делись, и черный ужас вокруг тоже был по-прежнему беспросветен. И трудно было дышать – что там трудно! Почти невозможно! Сердце билось уже не под горлом даже, о стиснутые зубы билось оно изнутри, и казалось, что, разомкни он челюсти хотя бы на миг – сердце выскочит, так тесно ему там, за зубами…

Но что-то изменилось.

Не снаружи – там по-прежнему только черная боль и ужас вечного падения.

Внутри.

Словно отбивающее бешеный ритм сердце гонит по жилам уже не только кровь, но и что-то другое, чему нет названия. Что-то такое же черное, как боль. И такое же вечное.

Оно не смешивается с кровью, это черное, чему нет названия. Оно не растекается, растворяясь и теряя силу. Оно собирается внутри, где-то под ребрами, словно туго завинченная пружина или напрягающаяся перед прыжком Быстрая Смерть. Оно уже почти готово, и от этой его готовности немножко щекотно в груди. Изнутри щекотно. И хочется смеяться от внезапно раскрытой Великой тайны.

Боль-то, оказывается, вовсе не всесильна!

И ужас – тоже!

С ними можно бороться! Еще чуть-чуть – и он поймет, как это сделать. В груди медленно-медленно разворачивает тугие длинные усики черный вьюнок-колокольчик, дрожит пушистыми лепестками, вибрирует от наполняющей его энергии и восторга – ему тесно в клетке из ребер! Он вот-вот прорвется наружу – и тогда мир опять перевернется, потому что не сможет вместить в себя столько восторга! И не будет больше ни боли, ни страха, ни преград! Нужно только понять… Еще совсем чуть-чуть, ведь это так просто, он уже почти понял, почти разгадал, почти…

– Эри, уймись.

– Ладно, как скажешь… Хотя я уверен – ослабь мы защитную оболочку капсулы еще хотя бы на пару делений – и вожделенное доказательство получили бы на блюдечке с голубой каемочкой…

– Получили бы инвалида на выходе. Его реакции ничем не отличались от реакций остальных – боль и страх по экспоненте. Никаких отклонений.

– Ты ничего не понимаешь, а я чувствую, что это – тот самый! Он особенный. Он бы смог. Лучшая линия, понимаешь?

– Кто-то и в прошлый раз говорил то же самое.

– В прошлый раз, в прошлый раз… С кем не бывает! Ну и что? Не ошибается только тот, кто ничего не делает!

– Я – не ошибаюсь, Эри.

– Вот-вот! Именно что!..

– Готовь следующего.

– Да готова она уже давно, можно начинать. Слушай, давай хоть с нею, а? Она той же линии, с того же помета… Если чуть-чуть поднажать – наверняка все получится! А-а, черт с тобой, давай хотя бы по верхней границе, а? Они лучшие, смотри, какая лапушка, и сквотит не хуже братца! Должно сработать…

– Превысить не дам.

– Кто бы сомневался! Зануда. Поехали!

ПОЧЕМУ?

Он заскулил. Тявкнул отчаянно, снова срываясь на визг.

Руки вернулись, черная боль исчезла, руки были мягкие и заботливые, они растирали сведенные судорогой крохотные мышцы, вытирали слезы, гладили, просто ласково гладили. Они были добрыми, эти руки, а ему так хотелось вцепиться в них зубами и рвать, рвать, рвать, рыча от бессильного бешенства.

ЗА ЧТО?!

Он уже не помнил боли и ужаса – их смыло последнее воспоминание о невозможно огромном восторге. Боли больше не было, не было и страха, и черный цветок медленно умирал в груди, печально роняя иссыхающие лепестки. Он не мог жить без боли и ужаса, этот до невозможности прекрасный, но так и не распустившийся черный цветок.

ТАК НЕЛЬЗЯ!!!

Показать самым краешком такую прекрасную игрушку, дать уже почти что в руках подержать – и отобрать. Он ведь понял уже! Он не мог понять неправильно – слишком ярок (именно ярок) был черный цвет, чтобы не понять! Он на самом деле понял! Правда-правда! Это сейчас он с каждым мигом забывает все больше и больше из понятого тогда, когда рвался наружу сквозь путаницу ребер восторженный черный бутон, это просто сейчас, под ненавистными ласковыми руками он забывает, забывает, забывает, и совсем скоро забудет все, но ведь тогда-то он понял! Ведь правда же понял?! Ведь мяу же, да?!

МЯУ?..

* * *

Солнце еще не вылезло из-за края далеких гор, когда Ксант выбрался на опушку. Серые предрассветные сумерки, в которых все выглядит одинаково призрачным, наконец-то сменились утренним многоцветьем. И панические вопли разнообразных пернатых доносчиц, по чьей территории он проходил, стали не слышны за разноголосым птичьим гамом и пением – крылатые встречали новое утро, уверившись, что этот отдельно взятый представитель опасного ночного племени вышел в лес вовсе не для очередной охоты.

А может быть, они просто там, у себя наверху, увидели солнце и забыли о Ксанте. Они ведь совсем безмозглые, эти упакованные в красивые перья комочки вкуснятины, они не могут думать о двух вещах одновременно.

Утро было ранним и довольно промозглым, от водопада тянуло сыростью. Ксант поежился, думая, будет ли ему теплее в сквоте. Решил, что птичка прыжка не стоит. Сквот, хоть и хорошая штука – а временами так и вообще незаменимая! – отупляет изрядно, и без особой нужды лучше в него не ходить. Потому что те, кто думает иначе, со временем вообще перестают оттуда вылезать. А оно нам надо?

Свою любимую ветку он нашел быстро.

Он мог бы ее найти и в полной темноте. Не просто ночью, когда видно, в принципе, ничуть не хуже, чем днем, просто по-другому, а именно в полной темноте. На ощупь. Автопилотом. Слишком часто он уходил сюда за последнее время. Если узнает кто из старших Леди, ему наверняка серьезно влетит за подобную глупость – настоящий представитель Коварного и Опасного племени не может быть настолько предсказуем.

Коварного и Опасного…

Ха!

Кого они хотят обмануть своими громкими воплями, эти старые шлюхи?!

Быстро забравшись по наклонному стволу старого какбыдуба, Ксант привычно улегся в широкой развилке. Он не боялся, что его обнаружат свои, – до очередного зажжения Сигнального Маяка еще четверть сезона, а в другое время мало кто из правобережных ходит в эту сторону. Это было не то чтобы совсем запрещено, просто не принято. Да и неприятно – слишком мокро, слишком противно, слишком нервирует близость левого берега.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});