Цугцванг - Ария Тес

нет его любимого «будет-так-как-я-хочу», Максимилиан ждет. Он меня не касается, не пытается прижать или принудить, он просто ждет моего решение — самое ценное, что я могу получить.

Я смотрю на его губы, снова в глаза, снова на губы, не могу решиться, но потом прикрываюсь мыслью о том, «что его лучше не злить», встаю на полупальчики и целую. Максимилиан отвечает сразу, обнимает за талию, прижимает. Он пытается контролировать свой напор, чтобы меня не спугнуть, и я улыбаюсь, слегка прикусывая его губу, чтобы дать понять — я не сбегу. Он сразу понимает, подхватывает меня под бедра и сажает на кухонную тумбу. Здесь в полумраке нет ничего, кроме нас. Снова это чувство «вакуума», которое я думала больше никогда не испытать рядом с ним, но оно живо. Ярко. Полностью.

Максимилиан смотрит мне в глаза, проводит кончиками пальцев по щеке, задевает волосы, слегка хмурится, ведет дальше. Я не шевелюсь, а разглядываю его в ответ и поражаюсь тому, какой он на самом деле красивый. Каждая черта его лица, так тщательно подобрана к другой, будто кто-то наверху собирал мозаику из «идеальностей». А еще он так сосредоточен — это даже забавно. Мне нравится за ним наблюдать, читать, изучать. Находить то, что я уже знаю: например небольшую морщинку между бровями, которая появляется, когда он увлечен настолько сильно, как сейчас. И то, чего я себе и не представляла: слегка касаюсь его волос. Они такие короткие, и это так непривычно.

«Интересно, зачем он это сделал? Проколол ухо, подделал татуировки, прическу…Если глаза я и могла бы понять, то это? Совершенно точно нет. Хотя что глаза? Они у него не такие, как у Петра Геннадьевича…»

— Зачем это нужно было? — вопрос таки срывается с губ, и Максимилиан становится еще серьезней.

Он пристально смотрит на меня, словно взвешивая допустимость правды на внутренних, невидимых весах, но потом слегка улыбается и пожимает плечами.

— Что конкретно? Постричь или отрастить?

— Всё.

— Я не могу ходить с длинными, отец против. Он консерватор.

— Он тебя с ними не видел?

— Видел, но на тот момент это еще было допустимо.

— В смысле «на тот момент»?

— Я не выходил в свет.

— А сейчас выходишь?

— Пока нет, но я гораздо ближе к этому, чем был год назад. Мне почти двадцать шесть.

— То есть не двадцать четыре?

— Прости, — снова смотрит твердо, но с опаской, будто так и ждет, что я сбегу.

Конечно, это могло бы быть в моем списке, только не сегодня. Ночь творит чудеса, к тому же я давно смирилась с тем, как всё было, и как всё обстоит. Сейчас я хочу понять «зачем»? Поэтому жду продолжения, и когда он это тоже понимает, продолжает.

— Отрастил, чтобы…ты меня не узнала.

Эм…Смотрю на него, нахмурив брови.

«В смысле?! Я его никогда не видела, чтобы "узнать" и…А-а-а…Наверно он намекает на свою схожесть с Властелином мира. Поняла…»

Пару раз киваю и веду кончиками пальцев ниже, к щеке. Она слегка колет меня из-за щетины, но я улыбаюсь — мне нравится это чувство. Особенно нравится, когда он берет меня за запястье и целует в ладонь так интимно и нежно, что я перестаю дышать. Сердце быстро-быстро бьется, когда он приближается и осторожно целует в губы, отводит руку, упирая ее в столешницу, где сплетает пальцы в замок.

Я растворяюсь, пусть щеки и пылают, когда пальцы второй руки доходят до тонких лямок ночнушки, и он опускает взгляд. Плавно, еле касаясь, шелк скользит по моей коже ниже, ниже и еще ниже, оставляя меня полностью безоружной. Но страха нет. Его просто нет! Раньше я сгорала от стыда и неловкости, а сейчас кажется, что этого либо вообще не было, либо было так давно, что и не вспомнишь. Мне наоборот нравится, потому что нравится его реакция…Максимилиан снова смотрит мне в глаза, и в них нет ничего, кроме желания. Я хорошо знаю этот взгляд, который заволокла «дымка», он часто на меня так смотрел, и это тоже никуда не делось. Я знаю, что он хочет меня, мне даже не нужно его касаться, чтобы это понять, и я не удивляюсь силе его эрекции, когда он подходит ближе и упирается ей мне во внутреннюю часть бедра. Через мягкую ткань спортивок я чувствую каждый миллиметр, а потом представляю, что совсем скоро буду чувствовать их в себе, и бегут мурашки.

Дальше все происходит быстро, словно больше нет сил тянуть. Он покрывает мою шею поцелуями, параллельно стягивая с себя спортивки, за которым стягивает мои трусики. Они летят в неизвестном направлении, а подол ночнушки и вовсе постигает «порванная» участь. Я тихо смеюсь, он цыкает, коротко смотрит в глаза, словно спрашивает разрешения, и я приближаюсь, чтобы поцеловать, давая его. Выходит страстно настолько, что я задыхаюсь, а внутри так сильно бьет пульсация, что уверена, я снова кончу, стоит мне начать.

Так и выходит. Стремительно ворвавшись в меня, он дает пару мгновений привыкнуть, начинает двигаться, и через пару минут меня бьют конвульсии. Я прижимаюсь к нему сильнее, задыхаюсь, цепляюсь. Я хочу быть ближе, чтобы он был глубже, и если с последним нет проблем, в первом мне мешает его чертова футболка. Стягиваю ее, потому что хочу чувствовать его кожу, а не дебильную ткань, но замираю. Прихожу в себя резко, увидев белый, большой пластырь на левом плече, хмурюсь.

— Что случилось? — выпаливает, не понимает, но когда я слегка касаюсь сетчатой ткани, тихо цыкает, — Амелия…

— Было больно?

Смотрю в глаза, потому что он молчит. Понимаю, что глупый вопрос, но мне так вдруг страшно стало, что я могла действительно его убить…

«И его бы не было. Нигде. Никогда. Его бы больше не было, и я бы его не увидела…»

Две крупные слезинки скатываются по щекам, будто наперегонки друг с другом, я опускаю глаза.

— Малыш… — я только мотаю головой, стараюсь дышать, чтобы успокоится, но не получается.

Закрываю глаза руками. Максимилиан быстро разводит ладони и поднимает мое лицо за подбородок, мягко улыбается.

— Со мной все нормально, малыш, успокойся. Да, было больно, но я заслужил. Один: один.

Это не сильно помогает, и тогда он приближается и оставляет на губах короткий поцелуй с шепотом.

— Пуля прошла навылет, не было никакой серьезной угрозы. Все нормально, не думай об этом, все почти зажило. И я это действительно заслужил сам.

— Мне так жаль…

— Мне тоже.

Он сказал, что не станет извиняться, но делает это прямо сейчас. Я знаю, чувствую и вижу,