Феликс Дзержинский. Вся правда о первом чекисте - Сергей Кредов

«…Пусть все те, которым поручено произвести обыск, лишить человека свободы и держать его в тюрьме, относятся бережно к людям, арестуемым и обыскиваемым, пусть будут с ними гораздо вежливее, чем даже с близким человеком, помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в нашей власти. Каждый должен помнить, что он представитель советской власти рабочих и крестьян и что всякий его окрик, грубость, нескромность, невежливость – пятно, которое ложится на эту власть…

1. Оружие вынимается только в случае, если угрожает опасность. 2. Обращение с арестованными и семьями их должно быть самое вежливое, никакие нравоучения и окрики недопустимы. 3. Ответственность за обыск и поведение падает на всех из наряда. 4. Угрозы револьвером и вообще каким бы то ни было оружием недопустимы.

Виновные в нарушении данной инструкции подвергаются аресту до трех месяцев, удалению из Комиссии и высылке из Москвы».

Автор этих инструкций, несомненно, мысленно еще с теми, кого обыскивают и арестовывают.

К сотрудникам, бросающим тень на ВЧК, Феликс Эдмундович беспощаден. Заведующему отделом по борьбе со спекуляцией он поручает:

«Пузыревский третьего дня и вчера напился до того, что проделал ряд безобразий, компрометирующих нашу комиссию. Стрелял в гостинице, а затем болтал всевозможные глупости, свидетельствующие о том, что этот человек с нами ничего общего не имеет. Кроме того, вчера напился при исполнении обязанностей, захватил автомобиль председателя больничных касс, сказав ему, что он член нашей комиссии и т. д. Прошу его немедленно уволить, отобрав у него все удостоверения, и уведомить меня».

…27 мая Дзержинский отправляет в Цюрих письмо жене – первое после Октябрьской революции.

Из предыдущих его посланий, отправленных еще в прошлом году, Софья Сигизмундовна не могла понять, хочет он или нет, чтобы они с сыном приехали в Россию. В августе 1917-го пришла от него открытка: «В настоящее время условия настолько трудные, что, может быть, и хорошо, что вы не приехали. Нужно ждать конца войны». Почти следом – другая: «И снова не знаю, советовать ли тебе приехать с Ясиком… Мы переживаем тяжелые времена, но у меня столько веры в будущее, что я не пессимист. Только сам я потерял много сил, постарел, и это меня мучает. Молодость прошла». В то время Дзержинский как член ЦИК получал зарплату, он нашел возможность переслать семье 300 рублей. Перед самой революцией Феликс Эдмундович отправил в Цюрих письмо, в котором сообщил, что взялся за работу, превышающую его силы…

Через полгода Софья Сигизмундовна узнает, что ее муж в Москве, на передовой, польские дела отошли для него на второй план:

«Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого нет отдыха, ибо нужно спасать наш дом. Некогда думать о своих и о себе. Работа и борьба адская. Но сердце мое в этой борьбе осталось живым, тем же самым, каким было и раньше. Все мое время – это одно непрерывное действие…

Кольцо врагов сжимает нас все сильнее и сильнее, приближаясь к сердцу… Каждый день заставляет нас прибегать ко все более решительным мерам. Сейчас предстал перед нами величайший наш враг – настоящий голод. Для того чтобы получить хлеб, надо его отнять у тех, у кого он имеется, и передать тем, у которых его нет. Гражданская война должна разгореться до небывалых размеров. Я выдвинут на пост передовой линии огня, и моя воля – бороться и смотреть открытыми глазами на всю опасность грозного положения и самому быть беспощадным…

Физически я устал, но держусь нервами, и чуждо мне уныние. Почти совсем не выхожу из моего кабинета – здесь работаю, тут же в углу, за ширмой, стоит моя кровать. В Москве я нахожусь уже несколько месяцев. Адрес мой: Б. Лубянка, 11».

Восстание авантюристов

6 июля левые социалисты-революционеры Яков Блюмкин и Николай Андреев убили германского посланника графа Мирбаха. В Москве вспыхнул мятеж левых эсеров.

В те же дни на верхней Волге подняли восстание заговорщики Савинкова. В Муроме и Рыбинске выступления быстро провалились. А в Ярославле полковник Перхуров с силами примерно в тысячу человек удерживал центр города две недели. Стреляла артиллерия, пострадало много памятников старины. Сотни жертв с обеих сторон.

10 июля в Симбирске заявил о неподчинении Совнаркому командующий Восточным фронтом Муравьев. Он провозгласил Поволжскую республику с правительством из эсеров и анархистов, призвал «вместе с братьями чехословаками» вести войну с Германией. На другой день в суматохе был застрелен.

Все перечисленные мятежники – отчаянные авантюристы.

Савинков впоследствии уверял, что на преждевременное выступление его толкнули союзники, пообещав в те же дни высадить войска в Архангельске и идти на соединение. Но от Архангельска до Ярославля – восемьсот километров! После краха на верхней Волге, пишет военный историк генерал Головин, офицерство еще больше возненавидело эсеров, которые стали символом предательства и провокации.

Михаил Артемьевич Муравьев, подполковник, в свое время первым из царских офицеров встал на сторону революции. Он отражал наступление казаков Краснова и Керенского на Петроград. Командовал армией, воевавшей с Украинской Радой, и тогда был в фаворе, поскольку слал в Москву донесения такого рода (середина февраля 1918-го):

«Сообщаю, дорогой Владимир Ильич, что порядок в Киеве восстановлен… Как население, так и учреждения, все охотно идут к нам навстречу, о саботаже нет и речи. Это еще больше облегчает нам революционную работу. Вообще настроены чрезвычайно доброжелательно и, пожалуй, восторженно по отношению к успехам завоевания революции, конечно, тут сыграла роль моя тяжелая артиллерия… Относительно Киева скажу, что мы действуем решительно, но вполне организованно, всячески помогая советской власти скорее наладить и закрепить государственный аппарат. У Киевской буржуазии я взял 10 миллионов контрибуции, которая пойдет вся на организацию работ для безработных рабочих и для оказания помощи семьям убитых и раненых рабочих… Из части контрибуции даю вознаграждение войскам; все конфискованные деньги, золото и вещи сдаю в Государственный банк на имя Советов Украины. Всячески поддерживаю престиж новой власти».

Была у Михаила Артемьевича черта – заранее сообщать о своих победах. В феврале в центр ушла реляция: «Самый сильный оплот контрреволюции – Киев пал под ударами революционных советских войск. Другие гнезда врагов народа – Новочеркасск, Ростов – скоро падут. Российская революция зажгла пожаром все народы мира, всюду труд восстал на капитал, мы в авангарде мировой революции, и нас священный долг – подать руку помощи нашим братьям…» Бывший царский подполковник мог до бесконечности восхвалять мировую революцию. Но только в тот момент к штурму Киева еще не приступали.

Наконец Муравьев за свои художества был снят с поста, а в апреле арестован за злоупотребления. Дзержинский, инициатор ареста, 5 мая в наркомате юстиции рассказывал, как Михаил Артемьевич поддерживал престиж власти:

«Худший враг наш не мог бы нам столько вреда принести, сколько он принес своими кошмарными расправами, расстрелами, самодурством, предоставлением солдатам права грабежа городов и сел. Все это он проделывал от имени нашей советской власти, восстанавливая против нас все население. Грабежи и насилия – это была его сознательная военная тактика, которая, давая нам мимолетный успех, несла в результате поражение и позор. И я считал, что если советская власть не накажет его со всей революционной строгостью, то весь позор и вся ответственность за эту тактику падет на советскую власть».

Тем не менее Муравьева в июне освободили из-под ареста под поручительство видных военных. Он был назначен командующим Восточным фронтом, состоявшим тогда из полупартизанских частей. В июле фронт разваливался. Муравьев почувствовал себя накануне второго краха. И решил перейти на сторону «братьев чехословаков». Такова, по-видимому, подоплека этого мятежа.

С левыми эсерами – намного сложнее. Их авантюра имела глубокие последствия для хода революции.

…19-летний Яков Блюмкин узнал о том, что ему предстоит убить графа Мирбаха, за два дня до покушения. Он – сотрудник ВЧК по квоте левых эсеров. Правда, на тот момент без должности, поскольку отдел по шпионажу, который он недолго возглавлял, расформировали.

6 июля Блюмкин с Андреевым в 14 часов с минутами заходят в посольство в Денежном переулке, якобы имея поручение от Дзержинского переговорить с Мирбахом. Показывают удостоверение, подписанное руководителями ВЧК (за председателя подписался его заместитель Александрович, он же поставил печать). Немецкие дипломаты настороже, они знают, что против них готовятся провокации. Но Блюмкин настойчив. Наконец Мирбах их принимает. Примерно в 15 часов в здании посольства раздается пальба, затем взрыв, от которого вылетают оконные рамы. Из окна выпрыгивают двое. Второй, с трудом перебравшись через ограду (одна нога сломана, в другой – пуля), доползает до машины, которая с заведенным мотором ждет террористов.