Гении и злодейство. Новое мнение о нашей литературе - Алексей Щербаков

Тем более что на роль «единственно верного» направления претендовал и РАПП. «Пролетарских писателей» было много – и перли они боевым клином.

Между тем эпоха менялась. Революционный энтузиазм чем дальше, тем больше уходил в прошлое. Наступал период безвременья.

* * *

В родной группировке тоже все обстояло не лучшим образом. Она переименовалась из ЛЕФа в РЕФ (революционный фронт искусств), но лучше от этого не становилось. Журнал в конце концов умер от финансовой недостаточности. Потом, правда, возродился – но уже как «тонкий». То есть, по тогдашним понятиям, менее престижный.

Революционный авангард, замешанный на пафосе разрушения, выдыхался. Надо сказать, что в небольшом ЛЕФе-РЕФе существовали тем не менее свои внутренние «фракции». Одну из них, оппозиционную Маяковскому, возглавлял Сергей Третьяков, который довел идею «литературы факта» до полного абсурда. Что до поэзии – ее он отрицал в любом виде. В общем, «третьяковцы» потихоньку Маяковского из команды выперли. Будучи командным человеком, он, оказавшись в пустоте, подался к своим противникам – в РАПП, который к этому моменту набрал колоссальную силу. Эта «мафия», хоть и не являлась официально идеологической организацией партии, набрала такую мощь, что спорить с ней мало кто осмеливался. Обычная для двадцатых годов журнальная полемика перерастала в «игру в одни ворота». Проще говоря – в травлю рапповских противников. Подробнее об этом речь пойдет в главе о Михаиле Булгакове.

В РАПП Маяковского приняли. Но... там он оставался чужаком. Большинство старых друзей и товарищей по литературной борьбе от него отвернулись. Своим отчаянным стремлением слиться с властью Маяковский медленно, но верно загонял себя в угол.

Русская рулетка

«9 апреля 1930 года.

Маяковский вышел на эстраду с температурой около 38.

И глотать было больно, и слезились воспаленные глаза, и сморкался он каждые пять минут в клетчатый носовой платок размером с добрую старинную салфетку.

В зале сидели студенты Института народного хозяйства имени Плеханова, что помещался на Стремянном.

Они не встретили Маяковского хлопками, как всегда встречали теноров и певиц из Большого театра.

Искоса из-под бровей взглянув на студентов своими тяжелыми воспаленными глазами, Маяковский сказал:

– У меня грипп, болит горло, трещит башка. Очень хотелось поваляться дома. Но потом я подумал: чего только не случается на свете с человеком. Иногда он даже умирает. А вдруг и я отправлюсь, как писал, в мир иной.

Пустота...Летите,в звезды врезываясь.Ни тебе аванса,ни пивной...

Эта мрачная шутка студентами не принялась.

Маяковский закинул голову:

– А вот, товарищи, вы всю жизнь охать будете: «При нас-де жил гениальный поэт Маяковский, а мы, бедные, никогда не слышали, как он свои замечательные стихи читал». И мне, товарищи, стало очень вас жаль...

Кто-то крикнул:

– Напрасно! Мы не собираемся охать.

Зал истово захохотал.

– Как вам не совестно, товарищи! – истерически пропищала чернявенькая девушка, что стояла у стены слева.

– Мне что-то разговаривать с вами больше не хочется. Буду сегодня только стихи читать.

И объявил:

– «Во весь голос».

– Валяй!

– Тихо-о-о! – скомандовал Маяковский.

И стал хрипло читать:

– Уважаемые товарищи потомки!Роясь в сегодняшнем окаменевшем говне,Наших дней изучая потемки, вы, возможно, спросите и обо мне...

– Правильно! В этом случае обязательно спросим! – кинул реплику другой голос, хилый, визгливый, но тоже мужской.

Маяковский славился остротой и находчивостью в полемике. Но тут, казалось, ему не захотелось быть находчивым и острым.

Еще больше нахмуря брови, он продолжал:

– Профессор, снимите очки-велосипед!Я сам расскажу о времени и о себе.Я, ассенизатор и водовоз...

– Правильно! Ассенизатор!

Маяковский выпятил грудь, боево, по старой привычке, засунул руки в карманы, но читать стал суше, монотонней, быстрей.

В рядах переговаривались.

Кто-то похрапывал, притворяясь спящим.

А когда Маяковский произнес: «Умри, мой стих...» – толстощекий студент с бородкой нагло гаркнул:

– Уже подох! Подох!

Так прошел в Институте имени Плеханова последний литературный вечер Маяковского. На нем была моя сестра. Домой она вернулась растерянная, огорченная.

Еще драматичнее было после премьеры «Клопа» у Мейерхольда. Жидкие аплодисменты. Актеры разбежались по уборным, чтобы спрятаться от Маяковского. Шныряли взглядами те, кто попадался ему на глаза. Напряженные, кисло-сладкие улыбки. От них и со стороны тошнило.

Словом, раскрылась обычная картина неуспеха.

А у Маяковского дома уже был накрыт длинный стол «на сорок персон», как говорят лакеи.

Явилось же пять человек.

Среди них случайно оказалась актриса Художественного театра Ангелина Осиповна Степанова.

Ее увидал Маяковский в вестибюле и пригласил:

– Поедем ко мне выпить коньячку.

Отказаться было неловко.

За ужином он сидел во главе пустынного стола. Сидел и мрачно острил. Старался острить.

Непригодившиеся тридцать пять приборов были как покойники.

Встретив на другой день Николая Эрдмана, Ангелина Осиповна сказала ему:

– Это было очень страшно.

– Да. Вероятно. Не хотел бы я очутиться на вашем месте. И на его тоже. На его и подавно» (А. Мариенгоф).

К этому можно добавить и выставку «Маяковский, 20 лет работы». Приглашения на нее поэт разослал многим представителям советской элиты, в том числе и членам правительства. Никто не пришел. Кто ж его знает почему. Не пришли – и все тут. В общем, привыкший к успеху поэт вступил в «черную полосу». На самом-то деле ничего страшного в происходящем не было. У всех случаются временные неудачи. Но поэт плохо умел держать удар. Он очутился в пустоте – и перетерпеть это не сумел.

Добавились и личные проблемы. Поэт в это время сошелся с московской актрисой Вероникой Полонской и усиленно звал ее замуж. А та не слишком спешила, хорошо представляя тяжелый характер поэта. Именно после очередного объяснения, когда Вероника Полонская спускалась по лестнице от Маяковского, грохнул выстрел...

Понятное дело, существует версия, что Маяковского убили чекисты. Еще бы! У нас всех убивают. Только вот снова возникает вопрос: а кому это было нужно? И ответа на него нет. Да никому! К тому же ни в каких политических разборках между вождями он участия не принимал. К советской власти поэт был лоялен до самой последней степени. Да если б был нелоялен... Что он мог бы сделать? К тому же Маяковский в конце двадцатых – это не Владимир Высоцкий и не Джон Леннон. Популярность его была значительна, но ограничена в основном комсомольской средой. Так что никаких внятных объяснений мотивов, по которым чекисты решили бы его устранить, не видно. К тому же Маяковский и без того находился в тот момент в распластанном состоянии. Доходяг не убивают.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});