Меня создала Англия - Грэм Грин

Кейт внимательно перечитала меморандум. Сначала она не придала ему значения. Об АКУ она знала только, что это самый процветающий бумажный синдикат в Швеции и одно из самых удачных капиталовложений Крога, причем инвестицию он провел на свой страх и риск, не советуясь с директорами. Оказались лишние деньги, он поместил их в дело – только и всего, и поэтому продажа АКУ компании «Баттерсон» ровным счетом ничего не значила. Он продавал, чтобы развязать себе руки для чего-то другого. Откуда же эта тревога?

На душе было неспокойно. Тревожили краткосрочные займы. Что-то неопрятное есть в снующем малыми долями капитале, это раздражает, как захватанное зеркало. Хочется видеть чистое отражение. В дверь постучали. Она думала: не может случиться ничего плохого, это все надежно – кабинеты из стали и стекла, интерьер редкой породы дерева, обои с рисунком восемнадцатого века в директорской столовой, заводы в Нючепинге, эта ваза с дорогими цветами. Она думала об АКУ. В меморандуме приводились цифры: годовая продукция – 350000 тонн, из них 200000 на экспорт; бумагоделательные фабрики: производство древесины – 300000 тонн, целлюлозы – 1300000 тонн; лесопильни: 15000 миль лесозаготовочных полос, 50 миллионов ежегодно сплавляемых бревен. Это все есть, это реальность. – Встречай блудного брата, – сказал Энтони.

Кейт подняла на него глаза. Вот реальность, подумала она; то были цифры, я видела, что делает с цифрами Крог, а это – я сама. Он улыбался. – Я опоздал. Великий человек гневается?

– А что случилось? – спросила она. Он был оживлен и одновременно сдержан. Охорашиваясь перед зеркалом, он ждал, что она сама догадается, где он пропадал. Ему достались слабости, полагавшиеся ей: нерешительность, тщеславие, обаятельная взбалмошность опрометчивых поступков. Кажется, все ее желания исполнились: он здесь, в одной комнате с нею, можно спорить с ним, дразнить, уступать. Ближе бывают только любовники, но уж тут ничего не поделаешь.

– Я встречался с Лу, – сказал Энтони.

– С какой Лу?

– С той девушкой, Дэвидж.

– Вижу, – сказала Кейт. – У тебя все пальто в пудре. – Она хочет, чтобы я уехал отсюда. – Неловко пояснил:

– Считает, что у меня неприличная работа. – Он картинно оперся на ее стол; живое воплощение нашей морали, подумалось ей. В зеркале за его спиной она поймала свое отражение: бледный сосредоточенный профиль, подведенные веки смягчают жесткий взгляд, позволяя думать, что в конечном счете она не такая уж непреклонная, какой кажется. Красивая внешность и привлекательный моральный облик, думала она, вот принадлежность и украшение нашего класса. Мы сломлены, разорены, у нас все в прошлом, нас хватает лишь на то, чтобы тянуться к чему-то новому, что сулит нам выгоду. Крог стоит нас обоих, но она не могла оторваться от этой грациозной позы, от накладных плеч нового пальто – что ни говорите, собой любоваться приятно. – Да, – продолжал Энтони, – в ее словах что-то есть. Пожалуй, такая работа не к лицу… ну, ты понимаешь.

– Отнюдь нет.

– Ладно, если нужно это слово, – не к лицу джентльмену.

– Ты сам ничего не понимаешь, – сказала Кейт. – У нас нет выбора.

– Я не говорю про твою работу. Это другое дело. – У нас нет выбора, – повторила она. – Другого будущего у нас нет. Наше будущее здесь.

– Да ну, – отмахнулся Энтони, – громкие слова. В конце концов, мы здесь иностранцы.

– Конечно, конечно, мы с головы до пят англичане, – сказала Кейт. – Но сейчас национальность не имеет значения. Крог не разбирает, где чья граница. Ему нужен весь мир.

– Минги говорил о краткосрочных займах, – сказал Энтони.

– Это временное.

– Выходит, это правда? – поразился Энтони. – Неужели так плохо с деньгами? Дело дрянь. Ты уверена, что нам ничто не грозит? Отлично понимаю корабельных крыс. Лично я не желаю погибать на капитанском мостике. – Ты пойми: люди нашего склада никогда не одолеют Крога, – сказала Кейт. – Что нам дала твоя и моя Англия? Пустой кошелек, пыльные конторы, мой Хэммонд, твои забегаловки, Эджуэр-роуд, случайные подружки в Гайд-Парке. – Она сознательно прогнала мысль, что в их жалком английском прошлом уважали честность, каковым качеством космополитическая современность не дорожила. Конечно, и тогда не молились на честность, но, по крайней мере, в их сословии были порядочные и добрые люди. – Все-таки родина, – сказал Энтони. На его мальчишеском лице сиротливо светились глаза. – Тебе не понять, Кейт. Тебе всегда нравился этот современный хлам. Тот фонтан, например.

– Ошибаешься, – ответила Кейт. – У меня тоже есть родина. – Она грустно протянула к нему руки. – Это ты. С тобой для меня везде родина. Ты мой «дамский бар», Энтони, мой скверный портвейн. – А кроме того, – продолжал он, занятый своими мыслями и не слушая ее, – ты любишь Крога, тебе и тут хорошо.

– Никогда я его не любила. Полюбив, мне пришлось бы его презирать. Некоторым любовь не на пользу. Это трудно объяснить. Нужно думать вместе, чувствовать. Он думает цифрами, а людей вообще не понимает. – Вчера он был вполне нормальным человеком, – сказал Энтони. – Отдай его мне. Я его перевоспитаю.

– Упаси бог, – сказала Кейт. – Спасать вас обоих у меня уже не хватит сил.

– Я пробужу в нем человека. – Какой ужас, он действительно ничего не понимает.

– Мне кажется, – продолжал Энтони, – он даже не знает своих сотрудников. Я тут поговорил с людьми. В отделе рекламы сидит молодой парень. Так он в глаза не видел Крога! Между прочим, они недовольны. Заведующим дана слишком большая власть.

– Тебе много порассказали, я вижу, – сказала Кейт. – Только те, кто знают английский язык. Конечно, они надеются, что я могу им помочь. Они знают, что у меня хорошие отношения с Крогом. – Ты, конечно, не смолчал об этом?

– А что? От дружбы не бегают.

– Мне нужно повидать Эрика, – сказала Кейт. – Может, пообедаем потом? Я бы показала, где можно…

– Послушай, старина, – замялся Энтони, – нескладно получается. Я обещал пообедать с папочкой и мамочкой, если Крог отпустит. – С папочкой и мамочкой? – И почти без паузы:

– А, конечно. Прости, отвлеклась. Я понимаю, о ком ты. – Но оправдание опоздало, он успел рассердиться. Сдерживаясь, он объяснил:

– В конце недели они уезжают. Я должен отплатить им любезностью. Отвести куда-нибудь покормить. – Безысходная грусть сдавила сердце: я-то думала покормить его самого. – Ты хоть знаешь, где можно поесть?

– Да, – сказал он, – примерно. Я говорил со здешними ребятами. Хорошие ребята.

– У тебя масса знакомых, я вижу.

Оправдываясь, он повторил:

– От дружбы не бегают. Старик Хаммарстен еще не звонил?

– С какой стати?

– Вчера в Тиволи Крог обещал ему деньги на шекспировскую постановку. Про Гауэра.

Она изумленно уставилась на него. – Деньги на постановку? Сейчас? – Упрекнула:

– Без тебя и тут не обошлось? – Рассмеялась:

– Как тебе удалось? – В ее глазах была настороженность. Он сама слабость, но слабость может пересилить силу. Она вспомнила его первую службу в Уэмбли и письмо, которое перехватила не с целью уберечь отца от волнений, а чтобы внести нужные поправки в последующие показания Энтони. Мальчик умный, писал директор, отлично соображает, жалоб особенных нет, но очень дурно влияет на окружающих. – Как тебе удалось? – спросила она, тронув его за рукав; какое мокрое пальто. Пропуская ее, он отступил от стола, оставив на его полированной поверхности пятно. Она вытерла его рукой. Похоже на плесень. – В озере купался? – спросила она.

– Туман был очень густой. Я встречался с Лу перед завтраком. – Тебе надо выпить корицы с хиной, – забеспокоилась она. – После того плеврита у тебя очень слабая грудь.

– Перестань, – взмолился Энтони. – Ты все про меня знаешь, Кейт. Прямо как жена, честное слово.

– Ну, прости. Мы слишком затянули разлуку. Наверное, сейчас ты стал крепче. Я же ничего про тебя не знаю. Не знала, что ты хорошо стреляешь. – Она сдалась – глупо ударяться в амбицию, никакая сила не выстоит перед этой замкнутой упрямой слабостью. – Давай пообедаем завтра. Мне нужно многое, – нет, не спросить, нельзя пугать его этим словом, – услышать от тебя. Почтовые открытки в один вечер в Гетеборге – согласись, это мало. Прежде мы знали друг друга лучше. – Когда, скажем, я стояла в углу классной комнаты, думала она, и слышала его крик, и не в том даже дело, что в ту пору они знали друг друга лучше, а просто было чувство, что носишь в себе громадного ребенка, и он сопит, смеется, плачет в матке. И в те годы я бы согласилась на аборт; но сейчас… Не это ли чувствуют после удачной операции? Боли нет, ничто в тебе не шевелится, бояться нечего и надеяться не на что. Все тихо до отчаяния.

– Извини, Кейт. Боюсь, что завтра… В конце концов, – оборвал он себя, – я теперь никуда от тебя не денусь. Уступи меня пока Лу. – Ладно, – сдалась Кейт, – освободи для меня день-другой на будущей неделе.