Укрощение королевы - Филиппа Грегори

– Не сомневаюсь, мы сможем показать им, что английский двор так же образован и элегантен, как и любой другой в Европе, – спокойно говорю я.

Наконец король переводит на меня взгляд, и я вижу, что сложившаяся с гримасой боли складка между его бровями постепенно исчезает, а на лице проскальзывает тень от его знаменитой чарующей улыбки.

– И обладает одной из самых красивых королев, – произносит он с внезапной теплотой. – Каким бы поломанным жизнью взбалмошным старым воякой ни был ее муж.

Я подхожу к нему, беру его за руку и тихо говорю:

– Нет, он не стар, мой вояка. И жизнь его не сломила. Вы хотите, чтобы я пришла к вам и показала свое платье перед тем, как встретиться с послом? Вы желаете увидеть меня во всем блеске и величии, которым вы меня осыпали?

– Да, приходи ко мне. И проследи за тем, чтобы на тебе не было места, не украшенного бриллиантами.

Я смеюсь, и Денни, увидев, что мне удалось привести короля в хорошее настроение, смелее поднимает голову и улыбается нам обоим.

– Я хочу, чтобы ты поразила… нет, испугала их моим богатством, – говорит король. Он сейчас улыбается, но видно, что он не шутит. – Каждый твой шаг, каждое слово, каждая цепь на твоем платье – все будет описано и отправлено в Испанию с докладом. Я хочу, чтобы они знали, что наше богатство превосходит их самое смелое воображение. Что мы достаточно богаты, чтобы пойти войной на Францию и согнуть Шотландию под свою волю.

– Это на самом деле так? – Я спрашиваю так тихо, что меня не слышит даже Денни, согнувшийся над столом неподалеку.

– Нет, – говорит Генрих, – но мы должны создать у них такое впечатление. Думай об этом как о театре. Королевское правление и война всегда держались на искусстве создавать видимость.

* * *

И я устраиваю настоящее представление.

– Королева-сорока, – замечает Нэн, когда крепит цепь за цепью у меня на талии и увивает мне шею и унизывает пальцы бриллиантами и рубинами.

– По-богатому? – спрашиваю я, видя в зеркале ее лицо с выражением почти ужаса.

– Говори как образованная женщина, а не как деревенщина! Нет, это не перебор, особенно если он велел тебе надеть на себя все украшения сразу. Он хочет заключить союзнический договор с Испанией, чтобы вместе пойти войной на Францию. Твоя задача сейчас – создать у них впечатление, что Англии по силам одолеть Францию и в одиночку. Вон, на одном твоем пальце уже целое армейское жалованье.

Потом она делает шаг назад и придирчиво осматривает меня.

– Прекрасно, – вынесен вердикт. – Самая красивая из королев.

Ко мне подходит Маргарита Латимер, держа в руках маленькую коробочку.

– Корона, – произносит она с благоговением и восторгом.

Огромным усилием я заставляю себя спокойно ждать, пока Нэн ее откроет, достанет оттуда корону Болейн и повернется ко мне. Я выпрямляю спину, чтобы корона сидела ровно, и смотрю на себя в зеркало. Старинное серебряное зеркало показывает мне незнакомую красавицу с серыми глазами, волосами цвета бронзы и длинной шеей, украшенной рубинами, поблескивающими в ушах бриллиантами и уродливой маленькой сверкающей короной на голове, из-за которой она кажется еще выше. Мне кажется, что я похожа на призрак королевы, на королеву во тьме, на вершине высокой темной башни. Я могу быть кем-то из своих предков, осыпанная милостями, как некоторые из них, и обреченная, как они все.

– Если хочешь, можешь надеть свою золотую арселе, – предлагает Нэн.

Не опуская головы, я говорю:

– Разумеется, я надену корону. Я же королева. Как бы то ни было, сегодня я королева.

* * *

Я ношу ее весь вечер и снимаю, только когда очарованный герцог молит о танце, и Нэн приносит мне арселе. Вечер удался: все прошло именно так, как велел король. Юноши очаровательны, шумны и веселы, дамы сдержанны и красивы. Леди Мария говорит с герцогом и послом по-испански, но всем своим существом являя воплощение настоящей английской принцессы. У меня появляется чувство, что я подошла на еще один шаг ближе к воплощению той жены, которая нужна королю. Той, которая может быть его посланцем и представителем, той, кто может править.

* * *

Король велит, чтобы я перенесла свою кровать ближе к нему, пока он страдает от бессонницы и боли. И моя красивая кровать с четырьмя столбиками и вышитым балдахином переезжает в уединенную комнатку, примыкающую к его спальне. За кроватью следуют мой стол, кресло и молитвенная скамья. Молчаливым жестом я велю оставить свои книги, письменные принадлежности и все, что мне необходимо для переводов псалмов Фишера, в моих комнатах. Я читаю только то, что одобрено королем и его Тайным советом, но я все равно не хочу привлекать излишнее внимание к моей растущей библиотеке теологических книг. Как и не хочу, чтобы кто-либо знал о моем интересе к учениям ранней Церкви и зарождению того, что случилось с нею за последние годы. Мне кажется, что этим вопросом должен интересоваться любой ученый человек нашего времени, потому что это центральный вопрос наших дней. Все великие обратили внимание на то, как Церковь отошла от простоты и благочестия ранних дней, и самые горячие споры и дискуссии ведутся вокруг того, как ей найти кратчайший путь к Христу: вместе с церковью Рима или независимо от нее. Сейчас переводится множество документов, повествующих об устройстве и деятельности ранней Церкви, и всплывает все больше свидетельств и записей в Евангелиях, говорящих о том, что праведную жизнь возможно вести и в миру, дабы показать мирским властям, что они могут править вместе с властями церковными. Я считаю, что король был абсолютно прав, забрав бразды правления церковью Англии в свои руки. Король должен управлять своими землями, церквями и принадлежащими ей строениями тоже. Не должно быть одного закона для народа, а другого – для священнослужителей. Да, Церковь должна управлять событиями в духовной сфере, святым и священным, а король должен править всем земным. Кто станет спорить с подобным укладом?

– Многие, – утверждает Екатерина Брэндон, самая ярая сторонница реформации из моих фрейлин. – И ко многим из них прислушивается король. Эти люди снова возвращают свое влияние. Они лишились своих позиций, когда король сблизился с архиепископом Кранмером, но Стефан Гардинер снова вернул себе расположение короля, и его влияние растет день ото дня. Возвращение титула принцессе Марии придется Риму по нраву, и мы укрепляем дружбу с Испанией, оказывая почести ее послу. Многие советники короля получали взятки от Рима, чтобы склонить его к возвращению церкви Англии под руку папы, как раньше, утверждая, что тем самым Англия встанет в один ряд со всеми остальными великими государствами. А здесь, в городах и селах, живут тысячи людей, которые не понимают ничего из этих политических игр и просто хотят снова увидеть восстановленные святилища у дорог и возвращенные иконы и статуи в церквях. Бедные глупцы, они не понимают и не хотят понимать и думать самостоятельно. Они стремятся вернуть монахинь и монахов, чтобы те заботились о них и говорили им, что думать.

– Ну, я не хочу, чтобы кто-либо знал, что именно я думаю, – прямо говорю я. – Поэтому храните мои книги в моих комнатах, и запертыми в сундуке. А тебе, Екатерина, я вверяю ключ от него.

Она смеется и показывает мне ключик, висевший у нее на поясе.

– Мы не так беззаботны, как вы, – говорю я, а она свистит, подзывая свою собаку, названную в честь епископа.

– Маленький Гардинер, глупышка, всегда приходит на свист и выполняет команду «сидеть»!

– Только не зови его и не отдавай ему именные приказы в моих комнатах. Мне не нужны враги, и тем более Стефан Гардинер в роли одного из них. Король уже благоволит ему, а если он продолжит расти во власти, тебе придется переименовать твоего пса.

– Да, боюсь, его не остановить, – честно соглашается она. – Он со своими традиционалистами уже одолевает нас. Я слышала, что Томас Ризли недоволен своей ролью секретаря и лорда Хранителя Печати при Его Величестве, а тоже желает стать лордом-канцлером.

– Это тебе сказал твой муж?

Она кивает.

– Он говорит, что Ризли – самый амбициозный человек среди приближенных короля со времен Кромвеля.

– Чарльз настраивает короля против реформ?

Она улыбается.

– Нет, что вы, такого он не станет делать! Говоря королю то, что ты на самом деле думаешь, не сможешь оставаться королевским фаворитом целых тридцать лет.

– Скажи, а почему твой муж не пытается тебя приструнить? – с любопытством спрашиваю я. – Он же видит, что ты назвала спаниеля в честь епископа, чтобы его поддразнить.

– Потому что, приструнивая супругу, не сможешь пережить целых четырех жен! – смеется она. – Я у него четвертая, поэтому он позволяет мне думать, что я хочу, и делать, что я хочу, пока это не начинает его беспокоить.

– Он знает, что ты читаешь и думаешь? И позволяет тебе это?

– А почему бы нет? – задает она мне самый вызывающий вопрос, который может задать женщина. – Почему мне нельзя читать? Почему нельзя думать? Почему нельзя говорить?