Такая долгая полярная ночь. - Мстислав Толмачев

Моя жизнь и медицинская работа были омрачены одним скверным эпизодом. Петров, начальник ЛЗУ — 4, частенько, подбодрив себя изрядной дозой спирта, вечером ходил по лагпункту и придирался к заключенным, ища предлога посадить в изолятор. Конечно, охранники ему помогали. Думаю, что они также «помогали» ему в уничтожении спиртного. Однажды вечером, закончив прием больных и сделав необходимые перевязки, я с пустой миской пошел в столовую за причитающимся мне «ужином», т.е. порцией лагерной баланды. Конечно, остатки этого супа уже остыли, и я нес свою порцию к себе в медпункт, где я жил, чтобы разогреть и съесть с куском хлеба. И тут на меня наскочил Петров. Осыпая меня отборной руганью, он кричал, что я «окусываюсь» в столовой, получая там что-то особо вкусное. На это я ответил, что он ошибается, и что мы можем вернуться в столовую, и он сам может проверить содержимое моей миски. Ударом кулака он выбил из моих рук миску с супом и, выкрикивая угрозу посадить меня в изолятор, набросился на меня, схватил за горло. «Плохо, — подумал я, — так я потеряю сознание, и он меня бесчувственного затащит в изолятор, в эту морозилку». Злоба закипала во мне, и я, вспомнив, что когда-то занимался боксом, вырвался из рук Петрова, вцепившегося мне в горло, и нанес ему правой удар в челюсть. Он упал в снег. Мне так хотелось станцевать на нем «танец Шамиля», но стояли люди, смотрели, а мне не нужны были лишние свидетели.

Расстроенный, я вернулся в медпункт, зажег керосиновую лампу и, присев на топчан, не снимая шапки и рукавиц из овчины (их лагерники за их фасов называли «краги»), задумался о перспективе отношений с начальником ЛЗУ. Кто-то вошел в тамбур, что-то там поставил, потом резко ворвавшись ко мне в медпункт, ударил меня кулаком в ухо. Это был, конечно, Петров. Злость хлынула мне голову. Здесь уже не было свидетелей. Не сбрасывая рукавиц я нанес Петрову несколько ударов правой и левой рукой в голову, в лицо и по корпусу, в солнечное сплетение. К счастью, печка моя, маленькая, железная не топилась. Ее мы в драке свернули на бок. Петров под моими ударами пятился в угол, где были сложены коротенькие круглые поленья для моей печки. Кругляки катались под его ногами, а он, перейдя в атаку, пытался, нагнувшись после очередного полученного удара «под вздох», ударить меня головой. Но я уже когда-то такой удар получил от Счастного, и, отступив, поймал сцепленными руками его затылок и ударил его лицо об свое колено. Он вырвался и кинулся в тамбур, там в углу он оставил свое ружье, а я, одержимый ненавистью к этому подонку, схватил топор с длинной ручкой (топор «канадских лесорубов»), стоящий в углу. Петров с ружьем в руках при виде поднятого над ним топора кинулся вон из тамбура. И тут не знаю, молитвы ли матери моей, или случай, но рукоять топора в моей руке повернулась, и я нанес спешащему уйти Петрову удар обухом топора меж лопаток. Он «выпал» в снег вместе со своим ружьем. Я поспешно закрыл тамбур на засов. «Убью», — услышал я дикий крик Петрова. Погасив керосиновую лампу, я нырнул под свою койку, так как Петров орал уже под окном, которое вместо стекла имело вставленную льдину из колымского льда. Долго раздавалась матерщина и угрозы, но выстрела не последовало. А я потом зажег лампу, установил как надо железную печку, затопил ее и долго не мог от волнения заснуть. Утром я пошел в контору, Петров был там, там же был заключенный бухгалтер и нарядчик. «Чего тебе?» — спросил Петров. Я, не соблюдая вежливость, потребовал пропуск: «Я ухожу в Зырянку», — сказал я. «Жаловаться, гад, пойдешь — злобно произнес он, — не дам пропуска, а самовольно пойдешь, стрелки тебя пристрелят, как беглеца». При этом он ухмыльнулся, чрезвычайно довольный, что выразил так свою злобу. А я с удовольствием разглядывал синяки на его харе.

Глава 43

«И что б ни случилось, —Себе говорю я, —Беда приключилась,Ее поборю я».

М.Т.

Конечно, о случившемся, о незаслуженной попытке Петрова насильно водворить меня в изолятор я написал рапорт начальнику санчасти Никитину. Но как его доставить по адресу? Петров, предвидя мои действия, стал очень осторожен и тщательно сам (не охрана!) обыскивал каждого больного, отмороженного или травмированного, отправляемого в центральный лагерь, в Зырянку. Он искал мою докладную или иначе — рапорт начальнику. Люди, работяги, над которыми измывался этот негодяй, получивший волей своего барина Ткаченко над ними власть, ненавидели его. В лес, где валили огромные лиственницы, т.е. в лесосеку, он выходил всегда в заряженным ружьем, кроме того, где-то неподалеку находился охранник — конвоир бригады.

Выход был найден: к старым, весьма неказистым валенкам (если бы они выглядели новее, их Петров бы заменил на рванье), были сапожником подшиты старенькие подошвы, а под ними мой рапорт и накопившиеся докладные. И мой больной с отморожением пальцев рук, в этих валенках был отправлен в Зырянку. Внезапно действие моих докладных о произволе, творимом Петровым, нашло довольно странное решение в голове начальника санчасти Никитина: он направил мне замену в лице фельдшера Мотузова. Предполагаю, что он своим умом начальника и человека, вынужденного неизвестно (мне!) за что находиться на Колыме, рассудил, что вольнонаемный Петров всегда более прав, нежели заключенный Толмачев. Значит, надо убрать Толмачева. Моя дальнейшая судьба совершенно не интересовала Никитина. Вот почему Сергей Мотузов имел на руках бумагу о его назначении на медпункт ЛЗУ-4 и ничего о моей дальнейшей судьбе. Получилось, что меня не отзывали в Зырянку, и я оставаться должен уже в качестве лесоруба. Петров заявил мне и Мотузову, который сказал, что я должен вернуться в Зырянку в распоряжение санчасти, что раз бумаги нет, «ты, гад, вкалывать в тайге будешь, кубики мне ставить будешь». Петров тут же распорядился, чтобы я переходил в барак к работягам. Мотузов ему заявил, что спешить с этим нельзя, что я должен передать ему по описи все инструменты и медикаменты, оформить передачу актом.

Была суббота. Я знал, что по воскресеньям Петров и охрана «празднуют», глотая спирт. Мы с Мотузовым решили, что в воскресенье я, конечно, без пропуска ухожу в Зырянку. «Мою постель и вещи пришлешь мне», — сказал я Сергею. В воскресенье, узнав, что пьяный Петров поехал кататься в санях, запряженных лучшей якутской лошадью, которая вывозила даже по глубокому снегу спиленные деревья, я «рванул» в Зырянку. Фактически это был побег, так как заключенный без пропуска, идущий по колымским просторам, легко мог получить пулю как беглец. Я шел тайгой по тропе зайцелова, по бокам тропы высились сугробы снега, да и сама тропа была изрядно засыпана снегом. Я внимательно всматривался в тропу и окружавшее меня снежное пространство с кустами, густо покрытыми снегом. Но что это? На тропе поперек ее свежий след росомахи. Место довольно открытое, след ведет в сугробы. Возвращаюсь по своим следам шагов на 20. Так и есть: росомаха идет по моему следу. Забегает вперед, выискивая удобное место для засады и внезапного нападения сзади, на спину. Она опередила меня и выбрала уже укрытое за снежными кустами место около тропы, по которой я должен пройти. Нет, ты просчиталась, милая! Сворачиваю с тропы на снежную целину и, увязая в снегу чуть ли не по пояс, выбирая более открытые места и держа наготове финку, держу «курс» на берег Колымы. Выйдя на лед Колымы, я спасался от внезапного нападения росомахи, но здесь была другая опасность — встреча с пьяным вооруженным Петровым. Такая встреча была вполне возможна, так как катался этот произвольщик, конечно, не по тайге, а по ровному льду Колымы, плотно покрытому снегом. Придя в Зырянку, я опять стал работать на общих работах — разгрузке кокса.

Глава 44

«Что будет дальше, знаем по картинке:Крылом дырявым мельница махнетИ будет сбит в неравном поединкеВ нее копье вонзивший Дон Кихот».

С. Маршак «Дон Кихот»

И вдруг однажды меня вызвали в районный отдел МВД. Тревожно стало на душе. Возникли вопросы: за что? Почему? Пошел к Кнорру, и он ничего не знал и ничего посоветовать не мог. Вызов к «куму» всегда для честного заключенного неприятность. Делать нечего. Пошел и даже без конвоира. Оперуполномоченный Белахов встретил вежливо. А я весь в напряжении ожидаю, что будет дальше. Белахов дает мне несколько листов бумаги и спрашивает: «Это вы писали?» Эти бумаги — мои докладные и рапорта. «Я, — отвечаю, — только они были адресованы не вам». «Нам их передали», — сказал Белахов, потом добавил: «Здесь все правильно написано?» Я ответил, что раз на этих бумагах стоит моя подпись, то все изложенное правда. Белахов с нескрываемым уважением посмотрел на меня. Далее он сказал, что за умышленное издевательство над людьми, повлекшее нетрудоспособность и даже инвалидность рабочих из лагконтингента, а также за потерю в пьяном виде убежавшей неизвестно куда лошади, Петров находится под следствием. Наивное сердце мое возрадовалось — есть еще справедливость! Белахов сказал, что завтра он со мною выезжает на лесоповал в ЛЗУ-4. Я буду в роли кучера, и так должен говорить, когда прибудем на место.