Время дикой орхидеи - Фосселер Николь

– Можешь меня поздравить, – сказал Пол Бигелоу, тяжело ворочая языком. – Вот уже полчаса я являюсь официальным совладельцем фирмы. Отныне она называется Финдли, Буассело и Бигелоу. Твой отец сообщил мне об этом за последним бокалом.

– Поздравляю, – пролепетала Георгина.

– Да, мне можно позавидовать. – Он встал и подошел к ней. – Обо всем этом я не мог и мечтать, когда приехал сюда. Соучастие во владении процветающей фирмой, да еще и такая жена.

Она старалась не встречаться с ним глазами в зеркале, когда он гладил ее по волосам, потом по плечам, которые ночная рубашка с широкими бретельками оставляла обнаженными.

– Ты красивая, – хрипло шептал он.

Георгина увернулась от его рук, скользнула по пуфику и вскочила на ноги.

– Тихо, тихо! – смеясь, он взял ее за плечи и развернул к себе. – Ты не находишь, что настало время для настоящего поцелуя?

Обвив ее одной рукой, он прижал ее к себе. Улыбающимся ртом прижался к ее губам, горячим и влажным; его язык скользнул по ее губам и протиснулся между ними. Он был теплый, как земля, напоенная дождями, и на вкус был почти сладким, с примесью алкоголя и сигарного дыма.

Георгина закинула голову, отстраняясь.

– Не надо пугаться! В конце концов, это не первый твой поцелуй. – Забавляясь, он поднял вверх бровь. – А я-то ожидал чуть большей отдачи от моей жены в первую брачную ночь.

– Я не хочу! – Георгина попыталась вырваться.

Он жестко схватил ее за локоть, уставился ей в лицо:

– Я не чудовище, Георгина. Но и не святой. И уж подавно не добродушный болван. Я поставил на карту свою должность в фирме и свое доброе имя, чтобы помочь тебе выбраться из твоего неприятного положения. Твой отец с таким же успехом мог прогнать меня с проклятьями и позором, и после этого я бы уже никогда не занял хорошего положения в коммерции. Ни в Сингапуре, ни где-либо еще. Но я пошел на этот риск, потому что я делал это для тебя. Но за это я вправе и потребовать чего-то. – Его хватка слегка ослабла. – Ты не считаешь, что ты передо мной в долгу?

Загнанная в угол, Георгина повесила голову.

Он нежно провел костяшками пальцев по ее щеке, вниз к линии подбородка.

– Если бы ты только знала, как давно я об этом мечтал. Пожалуй, с того момента, как приехал забирать тебя с причала и ты взглянула на меня своими красивыми синими глазами.

– Ребенок, – прошептала Георгина. – Я не хочу повредить ребенку.

Ложь. Она не хотела иметь ребенка, еще нет. Не в замужестве с человеком, который ей нравился, но которого она не любила и тем более не вожделела.

Он напрягся.

– Разумеется. – Это прозвучало трезво, почти холодно. – Я постараюсь быть осторожным.

Он взял ее за руку и повел к кровати, на ходу расстегивая пуговицы жилета.

Она плавилась от стыда, что он видел ее голой. Она стыдилась этого другого, чужого тела, которое было намного грузнее тела Рахарио. С узловатыми мускулами и кожей, поросшей золотистой шерстью. Стыдилась его восторженного бреда, бормотания ласкательных слов, которые каплями стекали с ее кожи.

Он старался быть осторожным, хотя дрожал от вожделения, и все-таки не мог избежать того, что делал ей больно в своем возбуждении, был груб и неуклюж; каждое прикосновение к ее груди, тугой, как медовые дыни, для которой и тонкая ткань кебайи была слишком жесткой и шершавой, причиняло ей боль. Он следил за тем, чтобы своим сильным телом не слишком нагружать маленькое полушарие между ее острыми тазовыми костями, но оно горело, когда он вторгался в нее, неприятно натиралось, когда он в ней двигался. От аромата жасмина, исходившего от простыней, изминавшихся под ними, от терпкого запаха его кожи, от его учащенного дыхания и от жара, источаемого его телом, ей становилось дурно.

Но хорошо, что это быстро кончилось, он откатился на другую половину матраца и погасил свет. Она забралась под простыню, а его семя липко сочилось у нее между ног.

Пока смерть не разлучит нас.

В темноте она дала волю слезам, и лягушки квакали, потешаясь над ней и высмеивая ее.

– Я знаю, что ты меня не любишь, – услышала она его шепот через какое-то время, голос был утомленный после соития, язык тяжело ворочался после стольких бокалов шампанского и крепких напитков. – Но каждое слово моей брачной клятвы, которую я давал у алтаря, я произносил от всей души. И я знаю, что могу быть тебе хорошим мужем. Если только ты мне позволишь.

9

Пол Бигелоу сидел на веранде и смотрел в дождь. Несравнимо более легкий дождь, чем в минувшие месяцы, когда зимний муссон обрушивался на остров с насильственной мощью, но листья кустов и деревьев все равно часто кивали под ливнем, который низвергался с серого, озаряемого молниями неба.

Новый год для китайцев стоял под знаком железной свиньи. Что настраивало Ах Тонга на довольный лад; год, конечно, чудовищный, припасающий много рисков, но мужественным и исправным людям приносящий богатство, к тому же это год, на который впоследствии оглядываешься с добрым чувством.

Пол Бигелоу меж тем питал сомнения в многообещающих видах Ах Тонга на этот 1851 год, который начался так же бурно, как завершался предыдущий.

Могучие массы воды, сброшенные на землю в январе, вывели из берегов канал Брас Басах и реку Рохор и во время приливов устремлялись в город. Целые участки улиц стояли под водой, всю землю смыло, а обнажившиеся камни делали дороги непроезжими. На Бенкулен-стрит и Миддл-роуд снесло малайские дома, а рис и овощи из огородов находили потом прибитыми на отдаленных улицах. Дерево, кокосовые орехи, дохлых свиней и утонувших собак потом носило по городу, а береговые стены у Эспланады, которые должны были защитить от моря открытые площади, во многих местах обрушились. Понадобится еще немало времени, чтобы последние следы муссона сгладились.

На острове вновь вспыхнула холера, а индийских арестантов отвлекли от стройки, чтобы они охотились на тигров, которые повадились заглядывать на плантации в самом сердце острова и оставляли там кровавый след.

То были плантации, на которых выращивали перец и гамбир, единственные плоды, приносящие доход острову, на котором Конгси, китайские Триады, в феврале бесчинствовали не хуже тигров, и красная земля дочерна окрашивалась китайской кровью. Кровью бывших членов, которые выпутались из мелкоячеистой сети преступного сообщества, обращенные в католическую веру священником Жан-Мари Берелем, и стали хозяйствовать на свой карман, а не в общак банды, и теперь банда давала им почувствовать силу своей мести.

Пять дней длился красный штурм между Кранжи и Букит-Тимах, принесший сотни трупов и погнавший в город толпы беженцев, ночами в небе полыхало зарево от горящих плантаций, и в воздухе пахло дымом. До тех пор пока индийские арестанты и солдаты небольшого городского гарнизона не выдвинулись и при посредничестве могущественного тауке Си Ю Чина, короля гамбира, снова не водворили мир.

Хрупкий мир, ибо правительство во главе с губернатором Баттеруортом все еще медлило урезать власть и влияние Триад. Из страха, как считали некоторые коммерсанты города; из экономического интереса, как полагали другие, которые сами имели выгодные сделки с членами Конгси.

Из Китая тоже недавно пришли известия, внушающие тревогу. Добрых десять лет после окончания Опиумной войны, из которой британцы вышли победителями, империю сотрясали волнения: одно движение, называвшее себя Тайпин, восстало против Маньчжурского владычества и против влияния западных сил.

Гражданская война казалась неизбежной – с, возможно, катастрофическими последствиями для торговли. Ведь Нанкинский договор, который в свое время открыл китайские рынки и разрешил торговлю опиумом, привел в движение высокоприбыльный круговорот. Добываемый в огромных количествах и дешевый в британской колонии Индии опиум потек в Китай, и полученные в обмен за него желанные во всем мире сокровища могли теперь перепродаваться дальше. С гигантской дельтой прибыли – как раз для торговцев в Сингапуре. В том числе и для фирмы Финдли, Буассело и Бигелоу.