Луки и арбалеты в бою - Григорий Панченко

Ибрахим-бек крикнул: „Хай! Хай!“ – и проехал мимо; тот в упор пустил мне стрелу под мышку. Стрела пробила два листа моей калмыцкой кольчуги. Стрелявший пустился бежать, я выстрелил ему в спину. В это время один пеший бежал по валу; я выстрелил и пригвоздил его шапку к зубцу стены. Шапка повисла, прибитая к зубцу; тюрбан его обвился вокруг руки. Другой конный проскакал мимо меня, к той улице, куда убежал Шейх-Баязид. Я кольнул его мечом в висок. Он уже падал с коня, но оперся об уличную стену и не упал. С большим трудом он убежал и спасся (Обратим внимание, что Бабур, так никого не сумев убить ни стрелой, ни клинком, все-таки считает, что провел этот бой очень хорошо. И он действительно прав: в тесной круговерти уличной схватки, когда приходится стрелять и рубить „навскидку“, почти не успевая увидеть противника, такие неприцельные действия помогают не только выжить, но даже и победить. – Авт.)».

«Оттого ли, что конь Ибрахим-бека был слаб, или оттого, что он сам был ранен, но он сказал мне: „Мой конь утомился!“ У Мухаммеда-Али-Мубашшира был нукер по имени Сулейман. При таких обстоятельствах, хотя никто его не заставлял, он спешился и отдал своего коня Ибрахим-беку. Очень благородное сделал дело!»

«Поставив людей в укрытие, я сам, пеший, взошел на какой-то пригорок и стоял на страже, как вдруг на один из холмов позади нас вскачь поднялось множество конных. Проверить, сколько их, не удалось. Мы сели на коней и пустились вперед. Преследователей было, верно, человек двадцать-двадцать пять, а нас – всего восемь, как уже упомянуто. Если бы мы сразу точно узнали, сколько их человек, то хорошо бы подрались с ними, но мы думали, что за этими преследователями идет еще другой отряд. Поэтому мы продолжали уходить. Бегущему войску, будь его и много, нельзя тягаться даже с немногочисленными преследователями. Ведь говорят: „Разбитому войску приличествует крик „хай“ (в данном случае – горестный возглас. – Авт.)!

Хан-Кули сказал: „Так не годится! Они заберут нас всех! Выберите двух хороших коней и скачите быстрей вдвоем с Мирза-Кули-Кукельташем. Может быть, сможете уйти“. Он говорил разумно: раз боя не вышло, то таким образом можно было бы спастись, – но согнать кого-нибудь сейчас с коня и оставить среди врагов было бы неблагородно.

В конце концов враги, один за другим, все отстали. Конь, на котором я ехал, был слаб. Хан-Кули, спешившись, отдал мне своего коня; я перескочил прямо со своей на его лошадь, а Хан-Кули сел на моего коня.

Между тем Дуст-Насыра и Абд-аль-Куддуса, сына Сиди Кара, которые остались сзади, сбили с коней. Хан-Кули тоже отстал; защищать его и оказывать ему помощь было не время.

Мы ехали дальше, куда везли сами кони. Чей конь не шел, тот отставал. Лошадь Дуст-бека, обессилев, отстала. Конь, что был подо мной, также начал слабеть. Камбар-Али спешился, отдал мне своего коня и, пересев на моего, отстал.

Ходжа-Хусейни был хромой. Отстав, он потащился к холмам. Остались я и Мирза-Кули-Кукельташ; кони уже не могли скакать, и мы трусили рысцой. Конь Мирза-Кули начал заметно слабеть. Я сказал: „Если брошу тебя, куда пойду? Едем! Живые или мертвые – будем вместе“. Я ехал и несколько раз оглядывался на Мирза-Кули; наконец, он сказал: „Мой конь притомился, он не может идти. Не беспокойтесь, глядя на меня; поезжайте, может быть, вам удастся уйти“.

Я оказался в трудном положении: Мирза-Кули тоже отстал, я остался один. В это время показалось двое врагов: одного звали Баба-Сайрами, другого – Бенде-Али. Они подъехали ко мне ближе; моя лошадь выбилась из сил. На расстоянии около куруха (примерно 2 км. – Авт.) была гора. По пути мне встретилась груда камней. Я подумал: „Конь утомился, до горы еще далеко. Куда пойду? В колчане у меня штук двадцать стрел. Сойду с коня и буду стрелять с этой груды камней, пока хватит стрел“. Еще мне пришло в голову, что, может быть, удастся добраться до горы: когда достигну ее, то заткну за пояс пучок стрел и вскарабкаюсь на гору. Я очень полагался на крепость своих ног.

Задумав такой план, я поехал дальше; мой конь не мог больше скакать быстро; преследователи приблизились на полет стрелы. Жалея стрелы, я не выстрелил, а те, остерегаясь, не подходили ближе и шли за мной на прежнем расстоянии. (Дальше события развивались так: преследователи не решились ни вступить с Бабуром в перестрелку, которая скорее всего закончилась бы гибелью для всех троих, ни вернуться к своему начальству без Бабура. Пришлось им… перейти к нему на службу! – Авт.)»

«…Смелый муж он был, Омар-шейх-мирза: дважды он вырывался впереди всех своих йигитов и бился мечом: один раз – у ворот Ахсы, другой раз – у ворот шарухии. Стрелы он метал посредственно, обладал сильным кулаком. Ни один йигит не мог не упасть от удара его кулака».

«Раньше он (один из высших аристократов. – Авт.) вел скверный образ жизни, но теперь раскаялся и обрел хороший путь. К писанию, к рисованию, к изготовлению стрел, наконечников стрел и колец для натягивания лука – ко всему его руки были ловки. Дарование к стихам у него тоже есть».

«Когда один афганец бросился на Баба Кашка с саблей, тот смело остановился, натянул лук, выстрелил в этого афганца и свалил его (смелость заключалась в том, что свалить всадника в хотя бы рядовых доспехах с одной стрелы очень трудно – и видимо, этот младший командир войска Бабура демонстративно подпустил афганца на близкое расстояние. В случае промаха он и сам бы оказался в большой опасности. – Авт.)».

Управляющий ордой

В той части российской оружиеведческой науки, которая занимается монгольским военным искусством, сложилась традиция без малейшего пиетета относиться к «первооткрывателю» темы М. П. Иванину, автору книги «О военном искусстве и завоеваниях монголо-татар и средне-азиятских народов при Чингис-хане и Тамерлане». Признаться, эту работу есть за что критиковать, если воспринимать ее как научное издание (а можно ли ее воспринимать иначе, если первое полное издание вышло под эгидой Военно-ученого комитета?). Да, Иванин необоснованно «свалил в кучу» множество сведений о Чингисе и Тимуре (Тамерлане), преувеличил их преемственность, без комментариев приводил в качестве научных доводов раскавыченные цитаты из Карпини, дополненные… своими собственными соображениями о действиях степной конницы. Все это так. Но! Но генерал-лейтенант Михаил Игнатьевич Иванин был востоковедом, если можно так сказать, практикующим. Участник Туркестанских военных походов, в частности Хивинской экспедиции 1839–1840 гг. В 1853 г. он, в чине полковника, был назначен советником во Временный совет для управления Внутренней (Букеевской) киргизской ордой [18], а потом и вовсе занял странную для современного слуха должность «Управляющего ордой». Участвовал в Крымской войне, но не собственно в Крыму, а на Кавказе, где шли военные действиях против турок. Все это – места и даты, где память о боевом луке и тактике практикующих лучников была не просто свежа, но прямо-таки жива (разве что турки на войне уже луком совсем не пользовались, но вот у кавказских горцев он, хотя и как «пережиток», все еще существовал, пускай даже в ограниченных пределах). А вышеупомянутое полное издание, которое генерал понемногу дорабатывал и пополнял всю жизнь, было опубликовано лишь в 1875 г. – но первые публикации увидели свет еще в 1846-м. Как раз тогда лук в последний раз упоминается как оружие казаков (правда, к интересам Иванина этот случай отношения не имеет: он имел место на дальневосточной окраине России, и казаками в данном случае, видимо, именуются получившие казачий статус аборигены со своим «родовым» оружием). В эту пору можно было поговорить с еще совсем не старыми калмыками, казахами и киргизами, которые юношами служили в иррегулярных российских частях опять-таки с родовым, родным и привычным с детства оружием: кавалерийским луком. Когда полковник Иванин работал «Управляющим ордой», эти люди тоже не успели стать стариками… Так что книга «О военном искусстве и завоеваниях монголо-татар и средне-азиатских народов…». в определенном смысле сродни трактату Гваньини «Хроника европейской Сарматии». В последний раз автор может дополнять старые цитаты своими рассуждениями, потому что эти рассуждения относятся к предмету, виденному и изученному на практике. Хотя бы отчасти. Мы, конечно, такого права не имеем, поэтому приведем цитаты из книги Иванина без изменений: «Войска Тамерлана состояли из пехоты и конницы. Впрочем, пехота его в дальних степных походах была снабжена лошадьми; конница или по крайней мере значительная часть ее в случае надобности была приучена сражаться в пешем строю, следовательно, соответствовала нашим драгунам; она спешивалась в тех случаях, когда надо было вернее или сильнее стрелять из лука, но, без сомнения, вообще действовала лучше на лошадях, чем в пешем строю». «Тамерлан требовал, чтобы во время войны простые конные воины, или легкая конница, имели для похода лук, колчан со стрелами, меч или палаш, пилу, шило, иглу, веревки (ременные), топор, 10 наконечников для стрел, мешок, турсук (бурдюк), две лошади; сверх того каждые 18 человек должны были иметь кибитку (шатер из войлока). Отборные воины, или тяжелая конница, были вооружены шлемами, латами, мечами, луком и стрелами; каждый из них должен был иметь по две лошади, и каждые 5 человек – по одной кибитке. Кроме того, были осадные отряды воинов, вооруженных палицами, секирами, саблями, а лошади их покрыты тигровыми кожами. Эти воины, вероятно, составляли телохранителей Тамерлана. Тысячники и эмиры кроме лично присвоенного им вооружения должны были возить с собой значительные запасы оружия для снабжения им простых воинов. Запасы эти перевозились на вьючных лошадях и верблюдах. Пехотный воин должен был иметь меч, лук, несколько стрел, но в случае предстоящих сражений число стрел предписывалось особым повелением. Пехота была только легкая. Закон Чингисхана, повелевавший перед выступлением в поход или перед сражением осматривать войска, их оружие и вообще все, что воины должны были иметь с собою, Тамерлан соблюдал во всей строгости». «Для сражения выбиралось обширное и ровное поле; отряд ставился по возможности в такое положение, чтобы солнце не било ему в глаза. При движении на неприятеля требовалась точная выдержка направления и сила удара; легкие войска подготовляли его своим метательным оружием. Сражение начиналось с метания стрел и дротиков войсками аванпостов, затем авангарда. Если по обстановке оказывалось необходимым поддержать последний, в дело вступал авангард одного из крыльев, далее по порядку, одна из половин этого крыла и потом другая; при дальнейшем развитии боя в него подобным же образом вступало другое крыло. Если все эти усилия оказывались недостаточными, эмир должен был с главными силами, т. е. с резервом, броситься на неприятеля сам с полной уверенностью, что девятая атака, по своей сокрушительной силе подобная девятому валу разъяренной морской стихии, доставит победу». «Кочевая жизнь развивает необычайную память местности и изумительную зоркость. Нынешний монгол или киргиз за 5–6 верст замечает человека, спрятавшегося за куст или камень и выглядывающего из-за них. Он на дальних расстояниях распознает дым от разложенного костра, пар кипящей воды и т. п. Различает животных, людей за 25 верст на равнине, зверей, когда воздух прозрачен. Слух у кочевых народов также гораздо тоньше, чем у оседлых. При этих условиях из кочевников легко образовать превосходную легкую конницу, тем более что они не требуют обучения верховой езде и умению обращаться с лошадью. При Чингис-хане и Тамерлане в военных действиях принимали участие мальчики начиная с 12 или 13 лет, так как уже в этом возрасте они были отличными стрелками из лука и вполне пригодными для действий малой войны, для службы при обозе, при заводных лошадях…».