Жернова истории 3 - Андрей Колганов

Глава 10

Станки, тракторы, алмазы

Сентябрьский Пленум ЦК ВКП(б), помимо принятия постановления о политике в отношении частного капитала, имел и еще одно последствие. После резких нападок Пятакова на политику ЦК и на своего непосредственного начальника он был снят с поста заместителя председателя ВСНХ и на это место Дзержинский предложил меня. Совнарком утвердил, еще раз напомнив, что на мне лежит ответственность за подготовку Генерального плана на пятилетие, в той части, которая касается промышленности. Что же, от ответственности я бегать не привык. И Планово-экономическое управление с головой ушло в разработку программы по развитию станкостроения и точного машиностроения. Но тут я не спешил с раздачей ценных указаний о целевых установках программы. Здесь очень многое зависело от технических знаний, которых мне явно недоставало (несмотря на образование, полученное Осецким в Брюсселе). Поэтому первое совещание группы было проведено с участием специалистов Государственного комитета по науке и технике и начальника отдела научно-технической разведки ОГПУ Слуцкого. Во-первых, надо было досконально разобраться в том, что мы собираемся выпускать на тех станках, которые будет производить наша станкоинструментальная промышленность. Во-вторых, надо было понять, что из станков, инструмента и оснастки мы можем произвести своими силами, для чего потребуется закупать импортные комплектующие, а что целиком придется приобретать за рубежом. Луцкой порадовал: их отделом была получена и уже экспериментально опробована технология получения сверхтвердых инструментальных материалов на основе карбида вольфрама и карбида бора (но я-то знал, что львиную долю работы в этом случае выполнило РУ РККА). Собственным достижением нового отдела ОГПУ была добыча технологии получения карборунда (самого твердого, после алмаза, абразивного материала) в графитовых электропечах Ачесона. Были у наших разведчиков, как подозреваю, и другие технические "находки", но к станкоинструментальной промышленности отношения они не имели. Однако гораздо больше порадовал Троцкий. Его организаторские способности оказались отнюдь не легендой. В кратчайшие сроки он собрал всех виднейших отечественных специалистов по станкостроению, и даже сумел с их помощью пригласить несколько авторитетных зарубежных консультантов. — Нам предстоит обеспечить огромный объем работ, рассчитанных на весьма длительную перспективу. Если говорить коротко, то нам нужно научиться производить все, — едва закончив эту фразу, слышу в зале заседаний нарастающий недовольный гул. — Разумеется, получить все и сразу — нереально, — успокаиваю собравшихся, чтобы меня не приняли за поверхностного авантюриста. — Поэтому надо определиться с ключевыми направлениями машиностроения, которые мы должны обеспечить современным станочным парком в первую очередь. Во-первых, это само станкостроение. Во-вторых, производство автомобильных, авиационных, тракторных, танковых и судовых двигателей. Конечно, и сами автомобили, самолеты, тракторы и т. д. мы тоже будем производить. Но двигатель — сердце этих транспортных машин, и от него в первую очередь зависят их технические характеристики. В-третьих, производство электромоторов, электрогенераторов, турбин, трансформаторов. В-четвертых, производство оборудования для основной химии, нефтехимии, промышленности искусственных удобрений, лакокрасочной промышленности и для производства синтетического каучука. В-пятых, производство строительных машин и механизмов. В-шестых, производство материалов и комплектующих изделий для применения современных индустриальных методов строительства. И, наконец, в-седьмых, производство современной военной техники и вооружений. Оглядев собравшихся, подвожу промежуточный итог: — Вот так мне видятся приоритеты, которые мы должны обеспечить станочным парком. Но это только первая приблизительная оценка. Поэтому готов выслушать ваши возражения и дополнения, — и почти сразу у меня мелькнула мысль, вскоре нашедшая зримое подтверждение, что ляпнул я это предложение сгоряча и не подумавши. "Тут тогда началось — не опишешь в словах…". Первый раз Высоцкого вспомнил. Но и в самом деле, с таким яростным накалом страстей мне еще сталкиваться не приходилось. Всю свою силу воли я мобилизовал на то, чтобы удержать этот неописуемый гвалт в рамках как-то допустимого, принуждая господ (а так же и некоторых товарищей) специалистов говорить хотя бы по очереди. И то, без помощи харизматического рыка и мечущих молнии глаз Льва Давидовича, наверное, не справился бы. По итогам этого бурного обсуждения в список приоритетов было добавлено еще два: оборудование для черной и цветной металлургии, а так же прокатные станы, и оборудование для легкой и пищевой промышленности. Можно было дописать к получившемуся перечню еще много всякого, — недаром же в начале своей речи сказал, что нам нужно все, — но на этом моим волевым решением список был закрыт. Понятно, что будем и полиграфическое оборудование выпускать, и для целлюлозно-бумажной промышленности, и для оптико-механического производства, и для радиопромышленности, и для фармацевтики… Перечислять можно до бесконечности. Но то, что попало в список приоритетов, надо дать — кровь из носу! Без этого полноценной промышленной структуры не создать. Будет перечисленное — подтянем и все остальное. Начиная с этого этапа, главную скрипку играли инженеры и конструкторы. Без них разобраться в структуре необходимого нам станочного парка, инструментов, оснастки и т. д. было невозможно. Единственная нота, которую я внес в обсуждение программы по станкостроению — настоял на необходимости разработать и начать производство кузнечно-прессовых машин, предусмотрев обеспечение их соответствующим листовым прокатом. Другой путь обеспечить заметную экономию металла в машиностроительном производстве пока не просматривался. Да, еще сверхточное литье — но это уже не по линии станкостроения. После того, как структура выпуска была, после чрезвычайно горячих многодневных прений, как-то согласована, настал черед специалистов Планово-экономического управления. Надо было вписать эти замыслы в балансы кадров, металла, электромоторов, капитального строительства, финансов и всего прочего, без чего станки не выпустишь. И опять, как и в нашей первой программе — размахнулись чересчур широко, и пришлось свои аппетиты урезать. Нашу программу по станкостроению принимали на Совнаркоме уже ближе к зиме. Тоже спорили и ругались, но не так, как по предыдущей программе. Далеко ведь не все из наркомов знали, что такое, например, координатно-расточный станок, или для чего нужен карбид бора. Страсти вскипели по другому поводу. Троцкий выступил за значительное увеличение заложенных в программу ассигнований на прикладные исследования и опытно-конструкторские работы. На него дружно накинулись главы прочих ведомств, отстаивая неприкосновенность каждый своего куска бюджетного пирога. Неожиданно для многих (но не для меня) в защиту позиции председателя Госкомитета по науке и технике выступил Дзержинский. Отношения между ним и Троцким, некогда довольно сносные, сильно испортились в 1923 году, в период общепартийной дискуссии. И теперь мало кто предполагал, что эти два политика выступят в унисон. — Вопрос относительно того, чтобы мы подняли на высшую ступень науку и создали товарищеские условия работы нашему техническому персоналу, как низовому, так и верхушечному, является основной задачей, без которой мы экономически победить буржуазную Европу не сможем! — решительно заявил председатель ВСНХ. — Если бы вы ознакомились с положением нашей русской науки в области техники, то вы поразились бы ее успехами в этой области. Но, к сожалению, работы наших ученых кто читает? Не мы. Кто их издает? Не мы. А ими пользуются и их издают англичане, немцы, французы, которые поддерживают и используют ту науку, которую мы не умеем использовать. Это положение совершенно нетерпимо, и отказ повернуться лицом к науке я не могу расценивать иначе, как капитуляцию перед техническим превосходством империалистов! — рубил с плеча Феликс Эдмундович. Однако там, где речь шла о разделе денег, логические доводы и даже идеология играли не главную роль. Тем не менее, совсем плюнуть и на логику, и на идеологию руководители Советского государства еще не были готовы. Со страшным скрипом (главным генератором которого был, конечно же, Сокольников) финансирование опытно-конструкторских работ по программе станкостроения увеличили на 17 %. На том же ноябрьском заседании Совнаркома СССР зашел спор между руководителями Наркомзема и ВСНХ о том, как распорядиться тогда еще крайне скудными ресурсами тракторов. Мысль о том, что дорогие сельхозмашины надо сконцентрировать в руках государства, никем не оспаривалась. Спор шел только по поводу ведомственной принадлежности конно-тракторных колонн: должен ли призванный объединить их Трактороцентр подчиняться Наркомату земледелия или же стать трестом в составе Высшего Совета народного хозяйства? А еще Наркомзем хотел немалую толику тракторов отдать в совхозы, представители же ВСНХ требовали собирать все тракторы только в Трактороцентре. Поскольку по обсуждавшемуся вопросу я не был ни докладчиком, ни вообще представителем заинтересованных сторон, да и в заседании Совнаркома участвовал только второй раз, то желание непременно вмешаться в этот спор пришло отнюдь не сразу. Однако складывающаяся ситуация решительно никуда не годилась. Хотя я сам работаю в ВСНХ, но ведь не для защиты же ведомственных амбиций сижу на этом заседании! — Позвольте? — дождавшись паузы в жарких прениях, громко произношу со своего места, поднимая руку ладонью вперед. — И, получив одобрительный кивок Рыкова, которому, похоже, уже надоело препирательство, все более переходящее на повышенные тона, начинаю: — Постановка вопроса нашими уважаемыми спорщиками страдает коренным изъяном, — и для подкрепления такого заявления приходится пустить в ход тяжелую артиллерию. — Что писал Энгельс в своем письме Бебелю в 1886 году? "Что при переходе к коммунистическому хозяйству нам придется в широких размерах применять в качестве промежуточного звена кооперативное производство, — в этом Маркс и я никогда не сомневались. Но дело должно быть поставлено так, чтобы общество — следовательно, на первое время государство — удержало за собой собственность на средства производства…". Против этого тут никто не возражает, что уже хорошо. Хотя бы по одному пункту согласие есть! — товарищи, только что наблюдавшие ожесточенную перепалку, при этих словах сдержанно засмеялись. — Но для чего государство должно удержать за собой собственность? А для того, пишет Энгельс дальше, чтобы "частные интересы кооперативного товарищества не могли бы возобладать над интересами всего общества в целом". И с этим тут никто не спорит. Но значит ли это, что мы должны вовсе игнорировать частные интересы кооперативного товарищества? — в зале заметно некоторое недоумение. Участники заседания не вполне понимают, к чему я клоню. — Если вы еще не забыли статью Владимира Ильича "О кооперации", то там он специально подчеркивал, что кооператив есть наиболее подходящая форма именно для того, чтобы соединить частный интерес с общественным, чтобы, не ущемляя этот частный интерес, повернуть его в русло общего дела. Шум в зале усилился. Всем стало понятно, что с такими аргументами идеологически меня не подковырнешь. И если возражать, то придется оспаривать уже конкретную целесообразность конкретных решений. А для такого спора конкретику эту самую нужно хорошо знать. Между тем мои аргументы еще не закончились: — Должно быть коллективное хозяйство безубыточным? — ставлю вопрос и сам на него отвечаю. — Да. Должно оно давать доход и развиваться за счет собственных средств? Да. Должно оно обеспечивать рост материального благополучия своих членов? Да! Можем ли мы игнорировать эти законные интересы? Нет, не можем. А потому предлагаю: государственные машинно-тракторные станции (я машинально употребил знакомый мне термин, с запозданием сообразив, что здесь он еще не придуман) поставить в такие условия, чтобы, с одной стороны, планирование их работы осуществлялось пользователями их услуг — крестьянскими коллективами и советскими хозяйствами, а с другой, чтобы эти коллективы отвечали перед государством за правильное использование техники. — В коммунах и ТОЗах нет таких специалистов, чтобы это обеспечить! — возразил мне Эммануил Ионович Квиринг, заместитель председателя ВСНХ, который лишь недавно перестал быть моим начальником, когда я с должности руководителя Планово-экономического управления возвысился до равного с ним ранга. — Верно, нет, — легко соглашаюсь с ним. — Но такие специалисты — агрономы, инженеры, зоотехники, — должны быть в штате самой машинно-тракторной станции (ну, пусть в этой истории сам стану зачинателем названия МТС). Она должна быть центром, объединяющим и квалифицированные кадры, и технику, с тем, чтобы обслуживать все близлежащие хозяйства. МТС должны быть проводниками высокой культуры обобществленного земледелия в крестьянской среде. А крестьянские кооперативы, в свою очередь, должны иметь право голоса в управлении средствами МТС с тем, чтобы станция не превращалась в местного монополиста, в эдакого удельного тракторного князька. Иначе говоря, нам надо найти баланс интересов кооперативов и государства, — подытоживаю свою позицию. На том заседании согласия достичь не удалось, хотя, как мне кажется, получилось главное: спор из русла обсуждения ведомственной подчиненности МТС перешел в русло обсуждения правильных взаимоотношений МТС и сельскохозяйственных коллективов. В конечном счете, долгие дискуссии, выплеснувшиеся на страницы печати, привели к тому, что МТС сделали местными акционерными обществами. Руководить их работой стало правление из представителей хозяйств, пользующихся его услугами, специалистов самой машинно-тракторной станции, и представителя райисполкома. Оплата работы МТС стала производиться на основе сочетания обязательного авансирования и отчислений от урожая по прогрессивной шкале — при возросшем урожае немного возрастала и доля натуроплаты в пользу МТС. Но почти сразу же руководителями Трактороцентра — созданного все же в составе Наркомзема — был поставлен вопрос: а в случае сильного неурожая, например, в результате засухи, кто сможет гарантировать оплату работ МТС? Тем самым подвернулся удобный повод провести еще одну мою задумку. Пользу этой задумки не пришлось долго доказывать: и Дзержинский, и Президиум Госплана сразу поддержали идею создания страховых запасов основных сельскохозяйственных культур. Единственная проблема была в другом: при нашей низкой урожайности и скудости наших ресурсов — как еще отщипнуть часть на формирование резервов? Да и хранить их где-то надо… Вот тут пришлось и мне, и Дзержинскому, и Кржижановскому долго долбиться головой об стену, чтобы объяснить и доказать остальным нашим руководителям: пусть лучше создание резервов несколько снизит текущий темп развития, зато убережет нас от катастрофических провалов, за которые придется заплатить гораздо более высокую цену, и которые могут сильно отбросить нас назад. Все уперлось в Сокольникова, точнее, в нашу бедность. Нет денег на создание системы Госрезервов, нет средств на строительство складов и элеваторов… С трудом удалось добиться включения небольших расходов на формирование предприятий Госрезерва на следующий финансовый год. Феликс Эдмундович, измученный бесконечными бюрократическими проволочками в этом вопросе, сорвался, и — чего с ним никогда прежде не бывало, — начался жаловаться мне, когда мы остались наедине в его кабинете: — Такое впечатление, что все это только мне одному и нужно! Я один пишу записки по самым жгучим проблемам, чтобы поставить их на ЦК или Политбюро, я должен защищать в печати свою позицию в статьях по хозяйственным вопросам… Отставку просил уже не раз — не дают… — он помолчал немного, потом хлопнул ладонью по подлокотнику полукресла, и уже более твердым голосом произнес: — Ладно, если мы сумеем составить и протолкнуть через все бюрократические барьеры реальный план и возьмем хороший темп развития, то с другими проблемами будет справиться легче. Ноябрь 1926 года был богат на события. Перед этим, еще в сентябре меня вдруг разыскал Николай Михайлович Федоровский и показал телеграмму, подписанную руководителем Красновишерской геологической партии: "Взяты пробы кварца тчк Для радиотехнической промышленности непригоден тчк", — у меня, что называется, дыхание сперло. По принятому нами условному коду это означало, что месторождение алмазов на Урале найдено и алмазы в нем — не технические. В октябре геологи сами прибыли в Москву. Об их находке, кроме нас с Федоровским, были оповещены только новый руководитель Геолкома профессор Дмитрий Иванович Мушкетов и председатель ВСНХ Дзержинский. Феликс Эдмундович, увидев алмазы из отечественного месторождения, был немногословен: — Эту находку надо непременно показать Политбюро. Я договорюсь насчет ближайшего же заседания. Мушкетов едва заметно улыбнулся и произнес: — Алмазы — это еще не все. В бассейне реки Алдан в Якутии обнаружены очень богатые россыпи золота. Тон Дзержинского был совершенно деловым: — Что же, с такими новостями у вас есть все шансы добиться выделения дополнительных средств на геологоразведку. Так что — готовьтесь показать товар лицом. Дмитрий Иванович кашлянул, оглядел собравшихся в кабинете у Дзержинского, и осторожно поинтересовался: — Полагаю, и Николая Михайловича можно пригласить? Это ведь по его настоянию была предпринята разведка на алмазы. И насчет поисков золота на Алдане — тоже не без его участия делалось… Федоровский счел нужным сказать и свое слово: — Заслугу в организации поисков отечественного месторождения алмазов со мной разделяет и товарищ Осецкий. Он единственный из хозяйственных руководителей горячо поддержал посылку соответствующей экспедиции и без его постоянного содействия в ее материальном обеспечении ничего бы не получилось. — Хорошо, — Феликс Эдмундович возражать не стал, — так и запишу: сообщение Геолкома особой важности — Мушкетов, Федоровский, Осецкий. На заседание Политбюро я шел в приподнятом настроении. Не из-за алмазов, нет. Какие там алмазы! Накануне вечером Лида вдруг прижалась к моей груди и тихо прошептала: — Боюсь сглазить, но, кажется, у меня задержка. Уже с сентября ничего не было… Первым моим побуждением было схватить жену на руки и подбросить до потолка. Кое-как уняв этот не слишком уместный порыв (да ведь все равно до самого потолка не доброшу — потолки тут дюже высокие…), начинаю лихорадочно покрывать лицо Лиды поцелуями, и бормочу что-то радостное — потом и припомнить не мог, что. Теперь вот сижу в приемной, рядом с Федоровским и Мушкетовым, дожидаясь, когда наступит черед нашего пункта в повестке дня заседания Политбюро, и нас вызовут. Мысли то и дело съезжают на Лиду. Нужно обеспечить наблюдение лучших врачей, а для этого надо выяснить, кто они, эти лучшие. Нужно следить за режимом питания, отдыхом, физическими упражнениями. Какие для нее сейчас нужны, а какие — противопоказаны? И это надо выяснить… Нет, надо все же настроить себя на нужный лад перед заседанием! Вопросы-то предстоит поднять непростые! Пытаюсь как-то отвлечься от мыслей о будущем ребенке, и для этого начинаю сопоставлять нынешний состав Политбюро с тем, который мне был известен. Так, Бухарин, Калинин, Рыков, Сталин, Томский — все на месте. Да, еще и Троцкий, которого в моей истории уже убрали. Зиновьева, как и в моем варианте, нет — на недавнем Пленуме ЦК поперли вон за фракционную деятельность. Вместо Ворошилова — Фрунзе. Нет и Молотова, здесь он числится всего лишь в кандидатах. А вот Дзержинский — член Политбюро, а не кандидат. Не переведен из кандидатов в члены Рудзутак. Кроме него, в кандидатах Андреев, Киров, Микоян, Орджоникидзе, Петровский, Угланов. А вот Каганович в их число не попал. Зато удержался в этом качестве Каменев. В отличие от моего времени — пока не тронули. Вовремя покаялся и притих… Мои размышления прерывает голос Ивана Павловича Товстухи, приглашающий нас в зал заседаний. Входим. Да, почти весь состав Политбюро — и члены, и кандидаты, — на месте. Время уже давно не летнее, по отпускам никто не разгуливает. Разве что Петровский отсутствует — наверное, у себя на Украине, и Орджоникидзе с Северного Кавказа не прибыл, а вот Киров из Ленинграда на заседание приехал. В качестве протокольного секретаря за отдельным столиком пристроился молоденький Маленков. Узнал не сразу — его фотографий этого периода видеть не доводилось. Дмитрий Иванович Мушкетов начинает свое сообщение театральным жестом — на глазах изумленных членов Политбюро высыпает прямо перед ними на стол из простого полотняного мешочка добрую пригоршню прозрачных камушков. И, чуть помедлив, чтобы дать разгореться любопытству партийных начальников, торжественно объявляет: — Перед вами — первые русские алмазы, полученные из Колчимского россыпного месторождения в Вишерском районе на Урале. Учтите, что это еще не результаты промышленной добычи, а всего лишь то, что взято из проб, намытых за сезон геологической партией под руководством профессора Свердловского горного института Константина Константиновича Матвеева. И все же, отныне можно сказать, что Россия вошла в число алмазных держав! Чудак! Он что, слова "советский", "СССР", "Красновишерский" из принципа не выговаривает? Но члены Политбюро, завороженные блеском алмазов, похоже, не обращают на эти оговорки никакого внимания. Несмотря на малое число участников заседания, шум поднялся отнюдь не малый. — Судя по результатам первых проб, месторождение не очень богатое, но содержит камни отменного ювелирного качества, — пояснил Федоровский, что только подлило масла в огонь. — Интересно, сколько валюты можно выручить за такие камушки? — поинтересовался Сергей Миронович Киров. — Меньше, чем за бриллианты, но все равно немало, — отозвался Анастас Иванович Микоян, недавно сменивший покойного Красина на посту наркома внешней торговли. — Особенно, если мы выйдем на рынок самостоятельно, в обход Де Бирс. Тут пришлось вмешаться мне: — Анастас Иванович, действовать в обход Де Бирс — значит, ставить под угрозу наши внешнеторговые операции. Дело даже не в самом алмазном рынке, а в том, что Оппенгеймер тесно связан с банковскими домами Ротшильда и Моргана. Ссориться с ними — подорвать кредиты для наших закупок за рубежом. Мы гораздо больше выиграем, размещая алмазы через Оппенгеймера как залог для кредитования поставок оборудования и в обмен на алмазный инструмент для нашей промышленности. Меня тут же поддержал Сталин: — Боюсь, покойный Леонид Борисович просто не успел ввести вас в курс дела относительно наших договоренностей с Де Бирс. Без этого соглашения наш выход на алмазный рынок был бы сопряжен с очень большими издержками. Так что соглашение было единодушно санкционировано Политбюро, учтите это. Большего, ни я, ни Сталин говорить не стали. Думаю, не все присутствующие должны быть оповещены о деталях этого соглашения, которое было заключено Красиным в 1923 году, для упорядочения вывоза за рубеж конфискованных бриллиантовых украшений. Бриллианты шли через аппарат АРКОСа в Лондоне. И даже Осецкий, как тогдашний руководитель АРКОСА, не был посвящен во все детали, хотя о самом факте соглашения догадывался. Именно это соглашение позволило нам совершать крупные сделки в США, несмотря на отсутствие дипломатических отношений, и явные указания Правительства США не кредитовать торговлю с Советами. Тем не менее, связанные с Морганами торговые и банкирские дома, хотя долгосрочные кредиты давать все же не решались, но в отношении коммерческого кредита правительственное указание обходили. Кто внаглую, кто через свои канадские или европейские филиалы. Уж больно хороший залог могла предоставить советская сторона! Кстати, для меня побочным результатом соглашения с Де Бирс стала возможность благополучно выпутаться из грозящего большими неприятностями конфликта с Ягодой. При прочих равных условиях мне бы с ним не тягаться, но он неосмотрительно отпустил вожжи, когда ему доверили крайне деликатную миссию — реализовать партию бриллиантов в обход Де Бирс для формирования секретных фондов ОГПУ. Его протеже, Михаил Александрович Лурье, не зная специфики бриллиантового рынка, действовал крайне грубо (из личной корысти связавшись с весьма темными дельцами), и вляпался в слишком уж явное нарушение достигнутого соглашения. К счастью, его попытка реализации бриллиантов в Германии сорвалась и перед Де Бирс как-то оправдались. Но наверху именно этот промах Ягоде и не простили. Однако, я отвлекся. Сюрпризы для Политбюро на алмазах не закончились. Мушкетов торжественно сообщает об открытии богатейших россыпей золота в бассейне Алдана, и первые данные о золотоносности бассейна Колымы. Золотые прииски обещают валютную выручку куда больше, чем небольшие партии алмазов, пусть и очень качественных, и внимание Политбюро тут же переключается на золотодобычу. Мушкетов не упускает случая закинуть удочку насчет развития геологоразведочных работ — и получает полную поддержку. А я вылезаю с предложением насчет расширения льгот старателям, чтобы золото не утекало контрабандой за рубеж. На хорошем фоне недавней резолюции Пленума ЦК о взаимодействии с частным капиталом, удалось продавить, наконец, многострадальное решение о льготах старателям и артелям в золото-платиновой промышленности, как и выбить валютную квоту на закупку нескольких драг и обогатительного оборудования в США. Предложение объединить всю золотодобывающую промышленность в рамках Всесоюзного акционерного общества Союззолото, чтобы не ломать сложившиеся тресты, но объединить руководство ими, тоже было воспринято благожелательно. Однако тут немедленное решение принято не было, даже в принципе, — слишком уж много ведомственных интересов переплеталось в этом вопросе. Итак, поискам алмазов дана "зеленая улица", насколько это вообще возможно. Про Якутию пока молчим — как и ожидалось, в тамошних краях экспедиция 1926 года мало что дала. Но цену за это "мало что" пришлось заплатить жестокую… Сергей Владимирович Обручев уже вернулся из Индигирской экспедиции и теперь застрял в Якутске, ожидая возвращения геологических партий из бассейна Вилюя. А пока он занимался обработкой полученных материалов о золотоносности Индигирки и Колымы. Геологическая съемка местности позволяла сделать вывод, что горные формации, проходящие по среднему течению этих рек, составляют единый хребет, который он хотел предложить назвать именем Черского. К концу сентября возвратилась партия, работавшая на Малой Ботуобии. Однако даже принесенные ею первые обнадеживающие результаты — находки пиропов и кимберлита — не радовали Сергея Владимировича. Тайга тоже взяла свои жертвы — два человека из партии бесследно сгинули в лесу. Как, почему — наверное, уже никогда не узнать. Да тут и еще напасть: на землю уже дней десять, как лег снег, а партия, работавшая на реке Далдын, так и не вернулась. В голову то и дело лезли мрачные мысли, и как Обручев не пытался их отгонять, они возвращались снова и снова. Прошло еще две тягостных недели, и начальник экспедиции уже заговорил о посылке команды спасателей, как с одного из якутских зимовий близ Вилюя доставили весточку — к ним из тайги вышел человек. Обручев развил бешенную энергию и вскоре, взяв с собой якута-проводника, в те места двинулся санный поезд. Когда местные якуты подвели Сергея Владимировича к занесенному снегом холмику с деревянным крестом, водруженным неподалеку от трех домиков зимовья, он стащил с головы шапку, безуспешно пытаясь сдержать наворачивающиеся на глаза слезы. — Как его имя? — не оборачиваясь, промолвил он. — Не знаю, начальник, — прошепелявил сморщенным ртом, в котором явно не хватало зубов, старый якут. — Совсем плохой был. Ходи нету, говори нету… Борода был, светлый, однако. Тогда это точно не Шварц — тот брюнет. Тогда кто: Васнецов, Митрофанов, Коляда? — Вещи возьми, начальник, — снова заговорил старый якут. — Моя ничего не брал, все тут. — Он взял из рук стоявшего рядом молодого какой-то сверток, замотанный в тряпки, и пояс, на котором висела кобура с револьвером. Уже на обратном пути, мельком глянув на старенький "Смит-Вессон", успевший покрыться слабым налетом ржавчины, и отложив его в сторону, Обручев взялся за сверток. В тряпки оказались замотаны несколько мешочков с пробами и планшет, содержавший толстую тетрадь с записями, карту и несколько карандашей. Тетрадь, как оказалось, содержала журнал экспедиции. Обручев торопливо перелистал страницы, и, зацепившись взглядом, остановился на записи: "19 сентября. Сегодня, при взятии шлиховой пробы Колядой, в ней обнаружен небольшой кристаллик алмаза правильной тетраэдрической формы. Это уже третий!". Так алмазы все-таки в Якутии есть?! Что там написано дальше? "28 сентября. Шварц проникнулся фанатичной уверенностью, что мы вот-вот должны обнаружить кимберлит, а тогда и алмазоносная трубка будет фактически у нас в руках. Митрофанов заразился от него этим настроением, и мы, несмотря на ударившие морозы и выпавший снег, продолжаем взятие проб. Коляда настоял на строительстве плота, чтобы успеть сплавиться по Далдыну и Мархе в Вилюй до того, как реки встанут. 4 октября. Отплываем. По Далдыну уже идет шуга, речку вот-вот скует льдом". Так, значит, записи ведет Васнецов. Записи четкие, сделаны простым карандашом, поэтому попавшая на страницы тетради вода лишь сделал их несколько более блеклыми, но разобрать написанное, хотя и с трудом, можно: "8 октября. Принято решение двигаться по реке и ночью, иначе рискуем застрять здесь". Следующие записи оказались сделаны другим почерком, торопливым, скачущим. "11 октября. Прошедшей ночью плот наткнулся на топляк и перевернулся. Митрофанов и Шварц не выплыли. Мы с Васнецовым с трудом выкарабкались на берег. Вымокшие, на морозе, без еды, без спичек, чтобы развести костер. Единственное спасение — двигаться. Есть надежда выйти к какому-нибудь зимовью. 13 октября. Васнецов совсем плох. У него сильный жар, ночью бредил. Идти не может. Я тоже простужен, но пока держусь. 14 октября. Васнецов утром не проснулся. Похоронить нет возможности. Буду идти, сколько хватит сил. Надо донести дневник и спасенную часть образцов". Выходит, дошел до якутов Коляда. Дошел, уже смертельно больной, и все же донес дневник, карту, и образцы. При разборе Обручевым этих образцов в Якутске, там, среди проб, нашлось несколько пиропов, но алмазов не обнаружилось. Видимо пробы с ними утонули вместе с плотом. Так что содержащееся в журнале партии сообщение о находке алмазов подтвердить оказалось нечем. Так что в активе экспедиций оказалось только Колчимское рассыпное месторождение на Урале. Но, как уже было сказано, все затмила разведка огромных запасов золота для промышленной добычи на уже известных месторождениях на Алдане и находка первых реальных россыпей золота на Колыме. По понятным причинам, они гораздо больше взволновали и Политбюро, и Совнарком, и Геологический комитет ВСНХ СССР. Поэтому главные усилия геологических экспедиций 1927 года решено было направить именно туда. Однако и на разведку в бассейне Вилюя удалось кое-что отщипнуть…