«Если», 2005 № 01 - Журнал «Если»

— Ну его к лешему! Пойду вынесу.

— Он там замерзнет!

— Это полевка, — объясняю я с такой убежденностью, будто и вправду способен отличить домашнюю мышь от полевой. — Они же весь день под снегом бегают.

— Точно полевка?

Кажется, ласково-снисходительная улыбка особенно мне удается.

— На даче других не бывает, — небрежно роняю я. — Только полевые.

Надя внимательно смотрит в мои честные глаза.

— Я тоже с тобой пойду, — объявляет она.

По-моему, мне не верят. Возможно, даже подозревают, что я замыслил утопить негодяя в проруби.

Встаем, одеваемся — и начинается торжественный вынос. Во внешнюю тьму, где плач и скрежет зубовный. Снова подвожу фанерку под горловину и, приподняв стеклянную темницу (хм… какая же темница, если стеклянная?), обнаруживаю, что и впрямь предотвратил побег. Краска с пола съедена. На пол миллиметра в доску углубился, мерзавец! Придется теперь этот кружок закрашивать.

Вскоре выясняется, что внешняя тьма давно рассеялась. Снаружи светло и снежно. Легкий утренний морозец. Поравнявшись с соседской верандой… Здесь, пожалуй, следует кое-что пояснить: когда межевали участки, их, с общего согласия, нарезали узкими полосками — так, чтобы каждый дачник имел выход к озеру. Поэтому и до соседа справа, и до соседа слева — рукой подать. Так вот, поравнявшись с чужой верандой, украшенной заиндевелым амбарным замком, я теряю равновесие — и пахан, протолкнувшись в образовавшуюся между стеклом и фанеркой щель, шлепается в сугроб. Увязая по брюшко в снегу, он тем не менее с отменным проворством одолевает полтора метра до деревянного строения и стремительно уходит под фундамент. Накрыть беглеца банкой не удается.

— Как бы он там не простыл, — задумчиво говорит Надя.

— Как бы он не вернулся, — ворчливо отзываюсь я. — Дачи-то рядом…

* * *

Старенькая у нас печурка, но хороша, хороша. Тяга у нее — реактивная. Правда, с норовом печка. Пока разгорается, надо сидеть и смотреть, как она это делает. Чуть отвернешься — обидится и погаснет. И чайник у нас со свистком.

А в поленнице опять кто-то скребется.

Озадаченно смотрим друг на друга.

— Когда успел?

— Думаешь, он?

Хотя, собственно, почему бы и нет? Времени, конечно, прошло немного, но у них ведь там наверняка под участками от дома к дому сплошные норы, бункеры, катакомбы…

— Да чего мы гадаем-то? Возьмем сейчас и проверим.

Ставлю банку на рычажок перед самой поленницей и возвращаюсь к прерванному чаепитию.

— А мне, представляешь, под утро снились мыши и танки.

— Маленький! — сочувствует Надя.

— Ну мыши — понятно, а танки с чего? — в недоумении продолжаю я. — И ладно бы нынешние — эти могли из моей армейской службы приползти, а то ведь немецкие, времен второй мировой. И мышки…

— Маленькие! — сочувствует Надя.

— Маленькие-то маленькие… — Фразу мне закончить не суждено.

Хлоп!

Так быстро?

Бросаемся к ловушке.

— Нет, — с сожалением сообщает Надя. — Не он. Этот поменьше, потемней…

— На выход! — ликующе объявляю я.

Церемония повторяется. По странному совпадению пленнику удается вырваться опять-таки в аккурат напротив ближней дачи — и мышиная тропа в снегу становится глубже и шире.

Торжество человеческого разума над дикой природой продолжается до полудня. Еще четыре раза слышится стук банки, еще четыре грызуна отправляются по этапу. Мы уже предвкушаем, как все это бандформирование подточит деревянные устои — и соседская веранда с трухлявым вздохом осядет сама в себя. Проходя мимо строения, каждый раз стучим в мерзлую стенку и ехидно осведомляемся:

— Мышки! Шоколаду хотите?

После чего сами же изображаем их возмущенное шушуканье.

А чего бы вы ожидали? Мы же молодожены. А любовь сродни маразму. От нее, как известно, впадают в детство, причем широко и раздольно, как Волга в Каспийское море.

* * *

У Нади виноватые глазищи и обиженно распущенные губешки.

— Это правда не я! — чуть ли не искренне оправдывается она. — Слышу: банка стукнула. Пошла посмотреть — а там пусто и рычажка нету. Честное слово, я ее не выпускала…

Действительно, странно. Что ловушка сработала вхолостую — не диво, а вот что проволочка испарилась… Не иначе зверюга рванул приманку с такой страстью, что уволок ее вместе с арматурой, каким-то чудом успев при этом проскочить под опускающейся горловиной. Что ж, повезло ему.

Опять мастерю спусковой рычаг — вычурнее прежнего. Подробно растолковывая Наде все его преимущества перед утраченным, наживляю кусочком сала и привожу банку в боевую готовность.

Стоит отвернуться — хлоп!

Черт возьми! Ну это уже, братцы вы мои, мистика чистой воды — с барабашками и телепортацией. Ловушка пуста, рычажок исчез.

Что тут можно предположить? Единственное реальное объяснение: улучив миг, мышь подскакивает к банке, вывертывает головенку набок и, ухватив рычажок за опорную часть, выдергивает его целиком, после чего удирает со всем механизмом в дрова. Но, простите, подобные действия свидетельствуют либо о наличии разума, либо об отменной выучке.

Согласитесь, что обе версии явственно отдают бредом.

И лишь после третьей неудачи подряд становится ясно: шутки кончились. Поединок пошел всерьез. Те шесть лохов, накрывшиеся банкой в течение дня и справедливо зябнущие под соседской верандой, — кто они такие? Что представляют собой? Так, зарвавшаяся дачная шпана. Ни опыта, ни подготовки.

А теперь, стало быть, пригласили профессионала.

— Прямо «серый берет» какой-то… — ошарашенно бормочу я, выгибая очередную проволочку. — Ниндзя хвостатая…

И при этом даже сам не подозреваю, что приблизился к истине на опасное расстояние. Не зря, ох, не зря снилось мне танковое сражение под Прохоровкой!

* * *

Только семь лет спустя, когда наши правдолюбцы уже не знали, что бы им еще такое рассекретить, в средствах массовой информации прошла череда материалов о животных, принимавших участие в Великой Отечественной войне. С удивлением, похожим на оторопь, я прочел, что, кроме голубей-связных и собак-подрывников (теперь бы сказали — шахидов), специалистами Красной Армии было сформировано несколько мышиных диверсионных групп, предназначенных для борьбы с вражеской бронетехникой.

Контейнеры с грызунами сбрасывались ночью с самолетов на расположение танковых частей вермахта, после чего прошедшие соответствующую подготовку мыши рассредоточивались на местности и, обнаружив немецкий танк, проникали внутрь. Прежде всего уничтожению подлежали топливные шланги и электропроводка. Впрочем, как следует из донесений, подобные вылазки оказались малоэффективными против недавно поступивших на фронт «Тигров» и «Пантер». Газовый выхлоп панцирных чудовищ был до такой степени мощен, что мышь-смертница задыхалась, не успев добраться до жизненно важных узлов вражеской техники.

Тем не менее после ряда диверсий гитлеровское командование встревожилось — и вскоре в броневойска стали поступать из фатерлянда первые партии специально обученных котов. Об этом пишет, например, Отто Скорцени (любопытно, что в русском переводе абзац, где упоминаются коты, не то изъят, не то пропущен).

Поначалу в противотанковых операциях планировалось задействовать и крыс, но дальше проекта дело не пошло: то ли крупные грызуны не соответствовали габаритам, то ли их хваленые умственные способности сильно уступали мышиным. Впрочем, я беседовал на данную тему со специалистом, и тот высказал спорную, на мой взгляд, догадку, будто крысы, напротив, оказались настолько сообразительны, что сумели закосить от армии. Однако, повторяю, звучит это не слишком убедительно. Не те были времена.

Если верить прессе, последний контейнер с мышами скинули на танковые колонны Гудериана в декабре 1942 года. Но проследил ли кто-нибудь дальнейшую судьбу серых диверсантов, доставленных в тыл врага? Разумеется, нет. Не до них было. Известный парламентарий, неутомимый борец с коммунистическим прошлым, недавно во всеуслышание объявил с экрана, будто все они однозначно разбились о землю, поскольку контейнеры якобы сбрасывались без парашютов. Тогда непонятно, за каким дьяволом фрицам понадобилось гнать на фронт котов. Скорцени вроде врать не станет.

Нет, потери, конечно, были чудовищные. И все же получается, что кое-кто выжил. Несколько боеготовых, прекрасно тренированных мышей не только уцелели, но и передали свои навыки потомству. Взаимообучаемость у них, как известно, феноменальная. Так что, нравится нам это или не нравится, но на европейской территории страны, по самым приблизительным подсчетам, до сих пор продолжают действовать как минимум полторы сотни подпольных (естественно!) центров подготовки боевых мышей.