Журнал «Байкал» 2010–01 - Владимир Гармаев

Все еще продолжая сокрушаться, что ему не удалось предотвратить печального исхода, он тяжело вздохнул.

— Для того чтобы усыпить бдительность близких, и в первую очередь — мою, они поставили надежную защиту и подстроили все так, будто это было обычное легкое недомогание. Мне больно тебе об этом говорить, но если бы не темные силы, она была бы жива-здорова до сих пор. Но, конечно же, главной их целью было — забрать тебя! И им чуть не удалось сделать это! Помнишь свое путешествие на небеса? Нохойн тархи[88], — не сдержавшись, в сердцах ругнулся он. — Они хотели воссоединить половинки ваших душ в потустороннем мире, и уж тогда я бы точно был бессилен. Но наперекор их козням, я сумел-таки вмешаться, взломал их защиту, поставив взамен свою, и вернул тебя на землю!

Мунко тотчас вспомнил все подробности своего небесного путешествия.

«Так значит, это мой божественный отец позаботился о том, чтобы прочная пелена ограждала меня от любого воздействия снаружи?! А ангелоподобная девочка, которая звала меня за собой, все-таки была моей мамой?»

— Да, это была она, — подтвердил Бамуугомбожав Баабай. — На небесах ведь нет особой разницы, в каком теле пребывает душа. Мы вообще не придаем значения ни крови, ни цвету кожи; нам это, сам понимаешь, попросту ни к чему. Другое дело, что души стремятся перерождаться из поколения в поколение там, откуда они родом. Бывает, правда, что некоторым, наиболее сильным из них, доводится странствовать по свету, улучшая внетелесную сущность тех народов, у которых она по какой-либо причине вырождается. Но чаще всего это происходит по нашей воле — ведь нам, божествам, виднее, какому народу надо вовремя оказать помощь.

Он сделал небольшую паузу, чтобы дать сыну осмыслить сказанное.

— В случае с твоей матерью мы с Перуной попросили богов очень почитаемых горных вершин, расположенных далеко отсюда, на самом краю земли, там, где заходит солнце[89], в сорок девятую ночь приютить душу твоей матери, чтобы до нее не мог добраться Аймшагтай шолмос. Я ведь предвидел, что когда настанет час, после которого она будет вынуждена покинуть свой дом навсегда, он попытается похитить ее и подстроить все так, чтобы она забрала тебя с собой. Конечно, она не могла так быстро переродиться в ту девочку. Просто боги горных вершин, чтобы надежнее спрятать ее, временно дали ей этот облик. Но Аймшагтай тоже не сидел без дела и нашел такую же нечисть, как он сам, злобного Леприкона. Устроив грандиозный шабаш, они все-таки разгадали, в каком облике скрывается твоя мать, и сумели найти и выкрасть ее. Ваше воссоединение должно было произойти там, где мои друзья прятали душу твоей матери. Это очень далеко отсюда, и если бы ты добирался туда как обычно, то есть в своем телесном облике, это заняло бы у тебя около недели — на самой быстрой из тех повозок[90], какие ездят у вас по земле. Но на небесах расстояний не существует, и перемещения происходят почти мгновенно. К тому же, не забывай, что твоя мама звала тебя. Однако, я вовремя вмешался и не дал вам воссоединиться. Иначе ты бы так и остался там и не смог исполнить свое предназначение. А хитроумный Аймшагтай шолмос завладел бы твоей душой и телом. Теперь ты знаешь, что это я вернул тебя на землю, стерев из твоей памяти то, что приключилось на небесах. Другое дело, что твоя душа, впервые покинув свое тело, заблудилась и не смогла сама вернуться в него. Для этого понадобилась помощь шамана. Такое часто случается с душами людей. А самое главное: я сделал так, что теперь ты и твоя мама свободны друг от друга, — подчеркнул Бамуугомбожав Баабай. — У вас не одна душа на двоих, как это было раньше, а у каждого своя. Я намеренно погрузил тебя в воспоминания о самом чудесном и надежном мире, в котором в счастливом неведении пребывает каждый, прежде чем явиться на этот свет. Надеюсь, ты уже догадался, что чудесный мир, о котором я сейчас говорю, — ничто иное, как материнская утроба. Я сделал это для того, чтобы твоя душа очистилась от всего лишнего, наносного и суетного.

В подтверждение его слов на полянке все тотчас всколыхнулось и пришло в движение: зашелестели травы, зашумели, покачивая ветвями, родовая береза и другие деревья. Даже луговые цветы, уже клонившиеся было ко сну, дружно встрепенулись, блеснув своим нежным разноцветьем. А божественный отец, подойдя к Мунко, слегка приобнял его и ласково взъерошил ему волосы.

— Мне пора, сын мой.

«Так это он погладил меня по голове!» — догадался Мунко, вспомнив осторожное прикосновение, которое он ошибочно принял за дуновение ветра. Бамуугомбожав Баабай стал медленно отдаляться.

— Удачи тебе на твоем благословенном пути! Помни, ты должен возродить веру!

С этими словами он то ли взбежал по березе на проплывающее мимо облако, то ли растворился в уже начинающем темнеть вечернем воздухе.

XVIII

Когда Мунко добрался до аршана, стало совсем темно. Хотя он впервые шел по незнакомой лесной дороге, к тому же в такой поздний час, он почему-то был уверен, что не собьется с пути. И действительно, вскоре после ручья, за поворотом, приветливо заблестели огни в окнах домов, высвечивая забор, которым была обнесена местная здравница. Мунко нашел калитку, она оказалась незапертой. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как из темного угла, свирепо рыча, выскочила сторожевая собака. При свете тусклого фонаря, висевшего неподалеку на столбе, Мунко разглядел крупного хотошоо — бурят-монгольского волкодава. Свирепый пес, обнюхав его, внезапно умерил свой пыл, миролюбиво буркнул: «Свои, проходи», — и не спеша пошел прочь.

Услышав лай, из крайнего домика кто-то выглянул и пригласил зайти в дом.

— Мунко Бадмацыренов? — поинтересовалась невысокая средних лет женщина, когда он прошел внутрь. — Я в курсе. Цырма Дулмаевна говорила мне насчет вас. Что-то вы припозднились. Я уже начала беспокоиться, не заблудились ли ненароком? — захлопотала она, делая записи в тетради для приема отдыхающих.

Мунко извинился за позднее появление. Женщина выдала ему постельное белье, и они направились в корпус, который находился чуть повыше.

— Вот здесь и располагайтесь, — она завела его в небольшую опрятную комнату. — Тут все есть: чайник, плитка, посуда. Тесновато, конечно, но зато будете один, никто вам не помешает. Мы всегда эту комнату для городских оставляем. Недавно один профессор из Улан-Удэ был. Говорил, понравилось у нас, — похвасталась она. — В общем, здесь вам будет спокойно. Люкс по нашим меркам, — подытожила словоохотливая хозяйка.

Мунко поблагодарил ее и поинтересовался, где остановились Батор и Цырен. Он даже не стал называть их фамилии, полагая, что тут их все должны знать.

— В следующем корпусе. Как заехали, со вчерашнего дня не просыхают!

— Она сокрушенно покачала головой: — Сами не отдыхают, и другим не дают. Слышите, гудят голубчики?

И действительно, в соседнем доме раздавались выкрики и смех. — Ну ладно, мне пора, — заторопилась хозяйка. — Завтрак в девять. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, — сказал Мунко, вновь поблагодарив ее за теплый прием.

После ухода радушной хозяйки он расстелил постель и хотел было прилечь, но передумал и вышел на улицу. Окна в доме напротив, откуда доносились громкие голоса, ярко горели. Он немного постоял, сомневаясь, стоит ли идти в подгулявшую компанию, но все же решил заглянуть к своим приятелям.

— Ха, кто к нам пожаловал! — бурно приветствовали его Баторка и Цырен, а также худой незнакомый парень, кличка которого, как оказалось, и была — Худой. Еще двое спали на своих кроватях, по-видимому, уже не в силах продолжать застолье. В углу комнаты темнела батарея пустых бутылок.

— Проходи, мы уж заждались, — засуетились они, освобождая место для гостя и нарезая закуску.

— Моя вчера мне звонила, говорила, что ты приехал, — пояснил Баторка.

— Вот с тех пор тебя и ждем.

Похоже, они были рады появлению нового человека, к тому же приехавшего из города. Под их одобрительные возгласы Мунко пришлось выпить изрядную дозу «штрафной».

— А помнишь?! — все дружно, наперебой, стали вспоминать юношеские проделки, смеясь над своими давними приключениями. С хохотом вспомнили подружку, которую между собой называли «ненасытной», ныне на редкость примерную хранительницу семейного очага и уважаемую общественницу. Приятели упрекали Мунко, что он редко приезжает, говорили, что он совсем «отбился от стада». После очередной рюмки разговоры стали неуправляемыми, Мунко собрался было уходить, но его уговорили остаться. Впрочем, он вскоре пожалел об этом, потому что Цырен, сильно захмелев, стал невыносим.

— Я самый богатый бизнесмен в этих краях, — хвастался он. — Захочу — офис в Улан-Удэ открою, захочу — в Москву переберусь, — довольный собой, хохотнул он. — И никто мне не указ: ни милиция, ни прокуратура. Особенно местные, — продолжал разглагольствовать он. — Куплю всех! А вот ты неудачник, — обратился он к Мунко. — Так и будешь всю жизнь торчать за копейки на Сагаан-Морине, потому что бабки не умеешь делать.