Правоверный - Станислав Олейник

То, что увидел Филипп, потрясло его. Все стены сверху донизу исписаны мелом, фломастером, корявой булавкой и ржавым гвоздем: «Умираю за свободный Афганистан!», «Покарай, аллах палачей, да падут на их головы мои страдания!», «Партия! В наших рядах провокаторы! Прощайте, иду на расстрел!».

Только заглянул рассвет в камеру, как заскрипела окованная железом дверь. В глаза заключенных, обрывая крепкий под утро их сон, ударил луч яркого солнца.

Тюремную тишину резанул звонкий, как у молодого петуха, голос:

— Капитан Файза Нажмуддин!

— Ну я, капитан Нажмуддин… И не надо кричать, я не глухой… Что тебе надо, лейтенант? Кому я понадобился в такой ранний час?

— Извините, капитан, но у меня приказ… — и неожиданно сорвавшись на фальцет, прокричал: «Срочно на выход!».

— На выход? — удивленно спросил капитан, и тут же сбросил с себя одеяло.

— Скорее, скорее! — торопит лейтенант. Он стоит посреди освещенной лучами солнца камеры, широко расставив ноги. Не первой свежести френч стянут широким офицерским ремнем, расстегнутая кобура пистолета сдвинута на живот.

У раскрытой двери, с автоматами на изготовку, застыли и ждут команды два дюжих сорбоза.

Нажмуддин подошел к лейтенанту и пристально посмотрел ему в глаза. Встретившиеся взгляды, смотрели друг на друга долго и пристально…

Первым не выдержал лейтенант. Это было страшно, но Нажмуддин улыбнулся ему, как старому товарищу. Привычно одернув порванный в нескольких местах мундир, он кивнул на прощание Филиппу, и совсем по будничному, словно его приглашают на прогулку, тихо спросил:

— Когда?

— Сейчас! — глухо ответил лейтенант, и отвел взгляд в сторону.

— Идемте, лейтенант, я полностью в вашем распоряжении, — Нажмуддин снова кивнул Филиппу, и первым шагнул к выходу.

Филипп остался один.

Куда увели капитана, на расстрел или еще куда, знает только аллах, — подумал он, и неожиданно поймал себя на том, что начал мыслить, как мусульманин…

…Прошло несколько дней томительного ожидания, и вот, наконец, вспомнили и о нем.

Допрашивали его двое. Оба одеты в европейские костюмы. Один пуштун, а другой, — от этой догадки Филиппа даже бросило в жар. — явно был шурави. Сидели каждый за своим столом. Привинченный к бетонному полу табурет, на который усадили Филиппа, находился между ними.

Первым начал афганец. Никак не называя заключенного, он взял в руки какие-то бумажки, в одной из которых Филипп узнал справку удостоверяющую его личность, посмотрел на него, и тихо спросил:

— Кто вы, и зачем оказались в Кабуле? Удостоверение личности на Мустафу Гани, хотя и выдано Джелалабадской полицией, липовое. Мы проверили. Мустафу Гани в Джелалабаде никто не знает. Такого человека не существует вообще…

Вопрос и последующая его речь были произнесены на дари.

— Да перестань ты, Нур. Какого хрена ты перед ним распыляешься, неужели не ясно, что это американский шпион, — услышанная Филиппом родная русская речь, так потрясла его, что ему с большим трудом удалось сдержать себя от срыва. Искушение подняться с табурета, подойти к этому человеку и сказать, что «я свой», было очень сильным.

— Ну что, будем говорить, кто ты? И что ты? — неожиданно обратился к нему по-английски этот человек. Или ты будешь продолжать выдавать себя за афганца? Или ты хочешь, чтобы я приказал снять с тебя штаны, чтобы показать тебе самому, какой ты мусульманин?

Только сейчас до Филиппа дошло, что проверка на обрезание, это конец. Но что они знают о нем? Почему не выдают главные козыри. Зная их, ему было бы легче выработать свою линию поведения. А так… О том, что он когда то был пропавшим без вести прапорщиком Азаровым, он даже не думал. Про этого прапорщика давно уже забыли. Даже если бы и помнили, то в настоящем его облике, и родная мать вряд ли сразу могла признать родного сына… Если бы вышли на Ахмета или Мехмеда Али, уже была бы очная ставка… Тогда что? Подполковник Курани?.. Может быть, может быть… И все таки, что-то в этом всем многое неясно…

— Что молчишь? С тобой разговаривают! — снова обратились к нему по английски.

— Молчишь, молчишь, — вихрем пронеслось в голове, словно подсказка. И он решился. Решился молчать. Молчать, пока они не раскроют свои козыри.

Он даже не видел и не слышал, как вышел из-за стола его соотечественник, как подошел к нему, и неожиданным ударом в челюсть, сбил с табурета на бетонный пол. Нагнувшись к его лицу, он дохнул застоявшимся перегаром, выругался таким родным многоэтажным матом, от которого Филиппу стало даже весело, и только потом сказал снова на английском: «Пока отдохни. Мы свяжемся с твоим посольством. Если и они скажут, что не знают тебя, расстреляем».

— Я поступил правильно, — медленно думал Филипп, когда снова оказался в камере один. — Другого выхода у меня не было. Теперь я точно знаю, что у них на меня ничего нет. Надо держаться. Он и в мыслях не допускал, что нужно признаться, кто он есть на самом деле.

Часа через два в камеру в сопровождении охраны пришел сотрудник службы безопасности, — врач, который удостоверился в присутствии понятых, — охранников, что задержанный не мусульманин… Что и было зафиксировано в соответствующем протоколе, от подписи в котором, он категорически отказался.

— Плохие новости, сэр, — Адамс зашел в свой же кабинет, который сейчас временно занимал его региональный шеф Камински.

— Я слушаю тебя Стивен, — Камински с неприязнью посмотрел на своего подчиненного. Он никак не мог простить, что тот не посоветовавшись, отправил в Кабул русского.

— Из резидентуры пришла шифровка. Наш человек, сотрудник службы безопасности центрального аппарата ХАДа, сообщил, что при проверке документов задержан подозрительный человек. Документы оказались поддельными. Они уверены, что это американский разведчик, прибывший в Кабул для выполнения специального задания. Его описание совпадает с приметами Джексона. В подтверждение этому, по имеющейся у нас данным, Ахмад Шах получил из Кабула подтверждающую информацию, что Джексон арестован во время облавы…

— И что вы намерены предпринять, Стивен? — голос и выражение лица Камински, заметно потеплели.

— Я хотел бы услышать ваше мнение, сэр, — ушел от прямого ответа Адамс.

— Что говорит наш человек из ХАДа о его поведении, и какое они приняли в отношении Джексона решение?

— Джексон молчит, и поэтому служба безопасности Кабула, пока не знает, кого они арестовали. По крайней мере их советские советники рекомендовали выйти на наше посольство. И если там признают, что задержанный гражданин США, его предложат обменять на перебежавшего к нам, и находящегося в настоящее время в посольстве, русского сержанта из службы радиоперехвата. Помните, я вам недавно об этом докладывал? На Джексона у них нет ничего, кроме того, что он выдавал себя за другого человека.

— Помню, Стивен, помню, — пожевал губами Камински, — свое решение я скажу через час. Но и вы, так и не сказали свои предложения. Через час я вас жду… А в общем-то, Стивен, не так все плохо. Джексон в тюрьме под нашим контролем. А это и будет его настоящая проверка. Сломается он, или нет. Передайте в Кабул, чтобы к нему применили жесткие меры воздействия. Вот тогда и узнаем, стал ли он нашим человеком, или нет.

Воспоминания нахлынули внезапно. Он снова увидел себя мальчишкой. Вспомнил, как они с друзьями копались на авиационной свалке вблизи авиагородка, где и проживала его семья. Искали детали самолетов… У них тогда была мечта построить планер.

Отец, работал в ТЭЧ аэропорта (Технико-эксплуатационная часть по ремонту авиатехники). Ранее он служил тут же, рядом, в полку военно-транспортной авиации. В 1961 году в числе немногих авиационных специалистов, попал под сокращение. Для семьи это было тогда тяжелым ударом. После пережитого шока, стал вопрос: «Как жить дальше?». Оба, отец и мать были из далекого сибирского села. Там проживали и все их родственники. Учились они в одном классе. Вместе и закончили десятилетку. Отец поступил на учебу в военное авиационное училище, мать, — в педагогический техникум. Став лейтенантом, отец приехал в родное село, где вскоре и сыграли свадьбу. А потом молодая семья, с двумя чемоданами, и мешком с офицерским «приданным», появились на окраине Душанбе, в полку военно-транспортной авиации и куда получил назначение отец после окончания военного училища.

Вот тогда-то перед родителями и стал вопрос: «Что делать дальше?».

— Ну, допустим, мы вернемся в свою Сибирь, — говорил отец, — а ты подумала, мать, кому-то, мы будем там нужны? Да никому. Да и жить-то там, в лесах, уже не сможем. А у Вовки и Митьки, к этому времени у него появился младший брат, какое там может быть будущее? Да никакого. Хвосты коровам задирать?.. Нет уж останемся здесь. Я уже подыскал себе работу в аэропорту, а у тебя, мать, есть работа, — кроме тебя в этой школе, учить русскому языку детишек, не кому…