Комики, напуганные воины - Стефано Бенни

— Да, спокойствие, — отвечает Хамелеон. — Только беда тому, кто хоть словом обмолвится о войне, в которой задействована одна из наших фирм. По-вашему, что нужнее газете — журналистское расследование, или снятая за километр грудь, или, может, откровение по поводу мениска?

— У газет имеются хозяева. В государстве — правители. У полиции — шефы. Не устраивают они вас — заменяйте. Мы же для того и существуем, чтобы не дать вам этого сделать. Аминь!

— Это — истина в вашем представлении. Однако то, что вы видите здесь, и смерть этого парня посреди газона не наводят ли вас на мысль, что существует и другая истина?

— Вы ищете абсолютную истину, а таковой не существует! — выйдя из терпения, кричит комиссар. — Тут надо выбирать: идете ли вы вместе со страной, которая движется вперед?

— Куда это — вперед, черт побери! — срывается Хамелеон и в ужасе замолкает. Он чувствует, что вдруг вернулся на десять лет назад, к бесплодным противопоставлениям, к неконструктивным выпадам, к словесной зажигательной смеси.

Комиссар смотрит на него с угрозой. Отражаясь в стеклянной поверхности стола, он выглядит королем пик. Каким же будет его приговор? Звонит телефон. Комиссар снимает трубку, и лицо его освещает улыбка, становящаяся с каждой секундой все шире. Семь раз произносит он слово «милейший». Ласково покачивает головой.

— Прекрасно! Спасибо за известие! Да-да, и тебе удачи! — С неожиданным благодушием он обращает взор на Хамелеона. — Ваш главный звонил! — сообщает он. — Чиччо Сорока — мэр! Вам имеет смысл сейчас же вернуться в редакцию. Под выборы специально отводится две полосы. Еще бы, такая важная новость! Это вам не карикатуры.

Карло молча встает.

— Ну, ну, — говорит, провожая его из кабинета, комиссар, — завтра уже никто не станет толковать про Леоне. Можете мне поверить. Вы молоды, а я уже всякого навидался. Завтра все будут говорить только о Сороке, может, называя его мафиозо, но исключительно о нем, и ни о чем другом. Ваше будущее — Сорока. Привет главному.

В Башне номер Три в то утро царит первозданная тишина. Подъемный кран возносит в небеса свою голову бронтозавра. Разошлись последние жильцы, цокая копытами-каблуками, гремя ключами и щеколдами — семь, восемь, десять, двадцать залпов для устрашения воров. Отбыл жилец с самого верхнего этажа — тот, что поливал герань на балконе Ящерицы. Кустики герани остались одни, по причине безгласности неспособные позвать на помощь; тихо угас на своем ложе и базилик, так и не добравшись до слишком далекого шпагата. На сорока квадратных метрах мрак аккуратно окутал каждый предмет. Зной прогнал с улицы последних животных, но, привлеченные роскошными отбросами, следствием предотпускного опорожнения холодильников, со всей округи слетелись мухи. Река приветствует их беспрецедентными фанфарами вони.

Лишь трое мужчин, точнее, двое и мальчик, рискнули в тот день пройти по всему кварталу и в раскаленном автобусе добраться до Святой Урсулы. Это Слон, Рак и Волчонок. Их явление в просторном холле клиники столь великолепно, что не поддается никакому сравнению.

Первым выступает Волчонок в красно-синей футбольной форме и бутсах. У Рака кремовый костюм из льна с лавсаном, галстук махаон и шляпа из необработанной соломки. Под мышкой у него ракушка из мисок, заключающая в себе крем-карамель — шедевр кулинарного искусства синьоры Рачихи, приготовленный специально для Лучо. Последним появляется Слон в бойскаутской рубашке, коротких штанишках, белых носках и сандалиях. Слоновьи ножищи, стянутые ремешками сандалий, добавляют к основному брюху еще два брюшка. Довершает ансамбль веер, которым Слон колеблет воздух. Подобную картину страж наблюдает впервые. И немедленно принимает меры к устранению одного из трех НЛО.

— А ты, сорванец, уходи. Тебя я узнал.

— До свидания, спасибо, — говорит Волчонок, который ничего другого и не ждал. Он летит на автостоянку, где его ждут.

Но остальные двое остаются, отражаясь в надраенном до блеска полу.

— По расписанию посещения с пяти, — извещает страж.

— Ну и что?

— А сейчас четыре.

— Не страшно, — отвечает Рак, — мы пока споем.

— Простите, не понял?

— Говорю, часок подождать мы можем, — объясняет Слон. — Пока здесь попоем. Рак, гармоника при тебе?

И они заводят:

Вот выступили наши, палец в рот им не клади,Вот выступили наши, генерал их впереди —То наш доблестный ВильяОткрывает герилью…

Страж отчаянно машет руками, рассекая воздух, потом хватает себя за волосы, зовет на помощь санитаров, но те отказываются: вышибать слонов не входит в их обязанности.

— Куда вам надо? — орет в конце концов страж.

— В сто девятую палату! — выпевает дуэт.

— Проходите!

— Но ведь еще не время!

— Проходите, проходите!

— Вы что, не любите музыку?

— Проходите, вам говорят! °

Так часом раньше прочих посетителей Рак и Слон имеют честь быть допущенными на четвертый этаж пред ясные очи Аистихи. Та объясняет, что в сто девятой уже находится темноволосая девушка: она сама провела ее в неурочное время. Оба выражают одобрение.

— Это Лючия, — говорят они хором. — А наш учитель, как он там?

— Будем надеяться, — отвечает Аистиха.

Влюбившись с первого взгляда, Слон мысленно берет ее на руки. Потом Чинция уходит, а они остаются ждать, недоверчиво наблюдая за проезжающими пюре, манной кашей и прочими неопознанными амебами.

— Какое здесь все мягкое! — удивляется Слон.

— Это чтоб нечем было покончить жизнь самоубийством, — объясняет Рак.

Пробегающий мимо Джильберто Филин меряет брезгливым взглядом двух стариков, которые держатся уж слишком прямо.

У постели Лучо сидит Лючия. Рыцарь уже не в силах гордо держать голову, как прежде, лишь изредка он слегка шевелит руками. Теперь клетки забавы ради вызывают бред, неутолимую жажду, не дают глотать, словом, по-всякому изощряются.

— Лючия, сядь поближе. Не хочу быть один. Где Волчонок? — (Выговорил я что-нибудь? Услышала ли ты?)

— Волчонок на стоянке, играет в мяч. Наверх его не пустили, но я ему объяснила, где твое окно.

— A-а, вон он, — произносит Лучо, глядя на потолок. — Вижу. Очень рад. Он так сюда стремился.

— Да.

— Живой мальчонка. Я не такой был. Мог часами разглядывать пламя газовой горелки, следы на песке, заучивать названия бактерий, аммофилий, скарабеев. Огромные сады, поразительное согласие между пчелами… Зоология показывает, как из совокупности низших особей может возникнуть гениальное целое. Это Музиль. Я же утверждаю, что человеческая история демонстрирует обратное. Переворот вверх дном — фундаментальный механизм логического, а значит, и комического мышления. Однако неверно, что в природе все едино. Необъятное гнездо слов, настоящий муравейник… Как долог путь от одного к другому, путь между первым словом и последним! Мемориальная плита: родился — «мальчик», умер — «кислород!». Наша задача, Лючия, не позволить украсть наши слова и постараться сделать так, чтобы возникли новые. Никто и никогда не должен быть лишен такого сокровища, как слово и письмо. Помните, это одна из немногих свобод. Вам выпала большая честь впервые преподавать… в школе с великими традициями. Слушайте, ребята, логопею имен, возвеличивших страну: прежде чем устроить перекличку, я воспою их имена. Герои завтрашнего дня! Леоне с третьей парты — отсутствует. Порцио вызубрил все наизусть, и парта его, угрожающе вертясь вокруг своей оси, превратилась в широченный стол, откуда он внушает людям, что жизнь есть преступление, лишенное всякого смысла. Хамелеон был самый исполнительный. Федерико — мистик-казуистик. Сандри всегда первый вызывался записывать на доске, кто себя как ведет… а я, сидя над книгами, и не заметил, как тридцать лет пронеслись будто один миг. Как это объяснить? Sic volvere parcas[19]. Сандри — рукоблуд и наушник, ассамблея — деепричастие от какого глагола? Ящерица, вот вы там болтаете, изощряетесь в остроумии, давайте-ка к доске. Я? Я не подготовился. Я вчера весь день наблюдал за кофеваркой на огне. Я не мог. Я не готов.

— Не волнуйтесь так, учитель.

— Спокойно, Киферея. Ночью я дам еще один урок. Артиоли Берти Бекетт Ваборото Ванновале Вапаччи, дзинь, звонок! Неказистые, прыщавые каракатицы, животные подкласса гимназистов, жертвы рибонуклеиновой ущербности, ну вот ваши проклятия и попали в цель. Друзья!.. Все-таки были часы… забыть которые невозможно. Ну как это объяснить? Взгляд из-под ладони, сад там, за окнами, мои костлявые мальчишеские ноги… Каким я был внимательным! Как внимательны были вы! Cónticuére omnés inténtique óга tenébant[20]. Учитель, значит, и мы бессмертны? Нет, если будете и дальше заниматься рукоделием под партой! Лучо + Лючия = любовь. Сандри — рукоблуд, наушник, подлиза, можешь не стирать, напишем завтра снова. Дзинь! Тихо! Звонок был, но вы сидите пока на местах. Лангуст, рассеченный пополам, продолжает двигаться, но мы не ведаем, в каком он мире. В каком он мире, не в какой манере. Мире! Не вставайте. Я расскажу вам про мою жену Эмму. Первые мои годы… повторяю, пронеслись ужасно быстро, ну как это объяснить? Когда вам шестнадцать, вы молоды и смешны, потом становитесь просто смешны. Я тебя больше не слышу, Лючия…