Дитя Всех cвятых. Цикламор - Жан-Франсуа Намьяс

– Вы прочитаете мне то, что писали?

Анна снова охватила внутренняя борьба, но на сей раз она длилась недолго. Ведь ради чтения ему пришлось бы впустить молодую женщину в потайную комнату, а на это он не имел права.

– Сожалею, сударыня. То, что я писал…

Он подыскивал слово, чтобы оправдать свой отказ, и, в конце концов, сказал:

– …это очень личное.

Альенора улыбнулась чуть насмешливо.

– Понимаю! Но вы согласитесь, по крайней мере, поговорить со мной?

Не дожидаясь ответа, она возобновила прогулку по дозорному ходу; Анн последовал за ней. Волчий вой казался ему оглушительным. Вначале юноша обменялся с Альенорой ничего не значащими словами. Но потом, мало-помалу, начал говорить о себе самом. И уже не мог остановиться. Никогда и никому он еще так не доверял.

Он говорил о майском празднике, о Перрине и о том, что попросил ее выйти за него замуж.

Сперва Альенора слушала молча, потом обронила:

– Какая жалость! Когда вы поженитесь, встреч в гроте больше не будет.

– Вы полагаете?

– Конечно! Только влюбленные делают подобные вещи. В браке все становятся скучными и серьезными.

– Что же тогда делать?

– Не спешить. Вы оба так молоды. Пользуйтесь жизнью… А теперь я вас покину. Становится зябко.

И она оставила его, больше ничего не добавив.

Какое-то время Анн стоял, ошеломленно застыв, а после очнулся, прибежал в тайную комнату и заперся там. Но усидеть на месте не мог и начал ходить по кругу – так велико было его возбуждение. Конечно же, Альенора Заморская права! Как он мог быть настолько глуп, чтобы собственными руками разрушить очарование грота, женившись на Перрине? Конечно, он женится на ней, но не сейчас…

Утром он нашел свою подругу в гроте. Был канун Пасхи, и она опять надела то же белое платье, что и в майский праздник. Увидев его, Перрина впервые сама пошла ему навстречу, радостно улыбаясь. Анн быстро заговорил, захлебываясь от восторга:

– Перрина, знаете, что я понял этой ночью? Мы не должны венчаться прямо сейчас. Давайте подождем лет десять! Хотите?

– Я ничего не хочу, сеньор.

– Вы не понимаете? Ведь так я буду иметь счастье встречаться с вами здесь столько, сколько захочу!

Перрина подошла к трещине-бойнице и долго стояла молча, глядя на текущую воду Анн удивился.

– О чем вы думаете?

– Ни о чем. Я слушаю реку.

– И что она говорит вам?

– Ничего, сеньор, ничего важного.

– Скажите все-таки.

Перрина поколебалась мгновение, потом ответила, по-прежнему не глядя на него:

– Она говорит о «волчьей даме», которую вы катали на вашем коне…

Анн встрепенулся.

– Я ее вовсе не катал. Я спасал ее от смерти. И к тому же она не «волчья дама», не Теодора! Все это глупые россказни!

– Как вы ее защищаете…

– Защищаю, потому что на нее нападают. Если бы вы узнали ее получше, вы бы сами устыдились!

Перрина натянуто улыбнулась.

– Я должна вас покинуть, сеньор. Мои родители до сих пор хворают. Мне надо идти ухаживать за ними.

– Ну что ж, ступайте… Не знаю, сможем ли мы увидеться завтра. Ведь наступает Пасха.

– Это неважно, сеньор.

Перрина вышла из грота, села в свою лодку, взяла весло и поплыла через реку. Анн же вскочил на коня и галопом поскакал к замку.

Перрина солгала: ее родители были здоровы и вовсе не нуждались в заботах дочери. Вернувшись на мельницу, она сразу же побежала в свою комнату, чтобы остаться одной.

Размеренное движение колеса, возобновившееся, наконец, после долгих дней безмолвия, убаюкало ее на какое-то время, но вскоре боль вернулась и заполнила ее целиком.

Все закончилось, даже не начавшись! «Волчья дама» завладела сердцем ее сеньора – пусть даже он сам еще не отдает себе в этом отчета. Быть может, он когда-нибудь женится на ней, а может – нет. Это не имело значения. «Волчья дама» достаточно вскружила голову молодому сеньору, чтобы заставить его забыть Перрину.

Но смеет ли Перрина жаловаться? Могло ли обернуться иначе? Они оба, и Анн, и Альенора, – из одного мира. Оба знатные. А она, Мельникова дочка, пахнет мукой. Ей нечего делать среди важных господ.

Внезапно девушка мучительно вздрогнула. А как же ее поцелуй? Теперь-то ясно, что сеньор никогда не вернет его. Она хотела его, этого поцелуя… Она его так ждала!

Девушка подбежала к окну. Вода знает! Вода ответит ей, потому что теперь снова может говорить… Перрина склонилась над колесом. Никогда еще голос воды не был таким громким. Он звучал просто оглушительно. И впервые Перрина не понимала свою реку. Ответ был какой-то неясный, запутанный. Она напрягала слух изо всех сил. И поняла, наконец… Конечно, вода права, вода никогда не ошибается.

И Перрина, склонившись из окна, повторила для себя самой, вполголоса, то, что ей сказала вода:

– Приди! Я сама верну тебе твой поцелуй…

***

Анн вернулся в замок все в том же состоянии счастливого восторга. Ему с трудом удавалось сдерживать мысли, так они толкались в его голове, но одна все же возобладала над прочими: он непременно должен увидеть Альенору и поговорить с ней!

Он заметил ее верхом на лошади, рядом с часовней. Подскакал к ней и поклонился.

– Сударыня, не знаю, как вас и благодарить за ваш совет, который вы дали мне сегодня ночью. Он был совершенно верен! И я бы хотел просить вас об одной милости: будьте моей наперсницей!

– Вашей наперсницей?

– Да. Полагаю, что никто и никогда не понимал меня лучше, чем вы!

Альенора д'Утремер иронически улыбнулась.

– Если я соглашусь, то ненадолго! Как только потеплело, ваш прадед велел мне уезжать. Разрешил остаться только до завтра, до окончания пасхальной службы.

Она тряхнула головой, всколыхнув свои длинные волосы.

– Я согласилась, но потом передумала. Я уезжаю немедленно, прямо сейчас. Мне уже нестерпимы и это место, и эти люди!

Анн остолбенел. Слишком много потрясений обрушилось на него, одно за другим. Альенора улыбнулась ему так же, как и в первый раз, когда он ее увидел в большом зале возле камина.

– Разумеется, к вам это не относится… Вы проводите меня до Нанта?

Анн поднял глаза. Увидел силуэт Франсуа в одном из окон донжона. Альенора посмотрела в ту же сторону.

– Не беспокойтесь о вашем прадеде. Он уверен, что я уеду только завтра, и подумает, что мы просто решили покататься.

От этих слов, живо напомнивших ему упрек Перрины, Анну стало не по себе. Он спросил, лишь бы спросить хоть что-нибудь:

– Вы ничего с собой не берете?

– Я уезжаю, как приехала, – налегке. Я даже оставляю мой волчий плащ и горностаевую мантию. Пусть их берет любой, кто захочет!

Анн по-прежнему не мог решиться. Альенора д'Утремер приблизилась к нему. Ее голос сделался настойчивей.