Вторник. Седьмое мая: Рассказ об одном изобретении - Юрий Германович Вебер

но ее приходится заново внушать каждой смене на этих студенческих скамьях.

Шторы поднимаются, и профессор Риги повторяет демонстрацию при полном свете, улавливая волны на известную трубочку когерера. Иллюстрация следующей ступеньки науки.

Риги был не только опытным педагогом, но и талантливым экспериментатором. Ему удалось значительно усовершенствовать вибратор, этот единственный пока что излучатель волн. Сделать его гораздо меньших размеров, а излучение — более сильным. И сейчас он с удовольствием показывал собственную аппаратуру в действии.

Все это, может, и не стоило бы описывать, если бы не одно обстоятельство, что случайно сопровождало лекции профессора Риги. На них часто появлялся молодой человек независимого вида, тонкий, складный, в узких модных панталонах, и усаживался на переднюю скамью. Внимательно следил он за объяснениями профессора и еще более внимательно рассматривал приборы на демонстрационном столе. Вибратор, когерер… Он весь подавался вперед, словно нацеливаясь, и взгляд его говорил, как живо и остро воспринимает он все подробности этих любопытных опытов. А потом уезжал к себе за город, сделав нужные покупки и пренебрегая расписанием других занятий. Вольный слушатель. О нем знали только: из богатой семьи, владеющий собственным поместьем в окрестностях Болоньи.

Гульельмо Маркони — так звали его. Познаниями он особенно не блистал, но, видно, был сообразительный. И находчивый на ответ. Умел, что называется, поставить себя среди многих сверстников. Студенческих компаний он все же избегал с их праздной болтовней, предпочитая беседы один на один. Этакая юная индивидуальность.

Так вот, этот молодой посетитель университета в Болонье окажется вдруг причастным к тому, что осуществлялось в кронштадтской лаборатории Попова.

Тысячи молодых людей в разных концах света заглядывают с любопытством в таинственную и влекущую область электричества. Восхищаются новинками. Это вовсе еще не значит, что они действительно могут сыграть в ней какую-то роль.

Но этот молодой человек из поместья близ итальянского города Болонья не захочет оставаться в сторонке. И он по-своему откликнется на то, что ему удалось увидеть и услышать.

ГРОЗОВОЙ РОСЧЕРК

Всякий, кто забрел бы случайно в сад Минного класса в середине мая 1895 года, оказался бы перед таким удивительным зрелищем. Почтенный, серьезный преподаватель Александр Степанович Попов и его ассистент Рыбкин топчутся на плоской крыше садовой беседки и забавляются тем, что запускают вверх детские воздушные шары.

На самом же деле все это было далеко от пустой забавы. Мысль Попова уже не раз обращалась туда, к облачным высям. Туда, где колышется океан атмосферного электричества, где происходят непрерывно разные пертурбации и бьют сильнейшие разряды. Молния! Она все равно стоит у колыбели электромагнитных колебаний — то ли в виде искусственной маленькой искры между шарами вибратора, то ли в виде огромных стрел мощных грозовых ударов.

Он понимал: всякая передача электромагнитных волн в пространстве не минует этого атмосферного океана, его влияния, а может быть, и его помех. Помехи! Они всегда сопутствуют, преследуют всякую электрическую связь. Уж ему-то этого не знать! Одно воспоминание особенно всплывало с настойчивостью. Было это летом, на Урале, во время научной экспедиции, в которой однажды участвовал Попов. Ему пришлось пользоваться довольно часто телефоном на линии, тянувшейся до полутора десятков верст. И когда бы он ни приложил трубку к уху, слышал он в ней таинственные ритмические звуки, шипение, легкий свист и потрескивание — это властное электрическое дыхание атмосферы, беспокойный шепот самой природы.

Туда, навстречу атмосферным сигналам, и решил он поднять теперь на детских шарах свою антенну. Туда, повыше. Туда, поближе к самой кухне разрядов и помех. Ветер колебал шары, меняя их высоту, и тогда на разных уровнях по-разному изменялся электрический потенциал, и приемник отмечал колебания. Попов испытывал это еще ранней весной, перед своим докладом в Петербурге, и говорил об этом на заседании общества. А теперь, с наступлением летней поры, решил опыты с шарами продолжить. Лето — пора сильных возмущений в атмосфере.

— Глядите, глядите, Александр Степанович! — с увлечением вскрикивал Рыбкин всякий раз, как на подскок шаров приемник отвечал слабым треньканьем.

Действительно, увлекательная игра с самой атмосферой. Попов пристально вглядывался в ее прихотливый ход, пытаясь угадать, что же ожидает свободную волновую передачу сигналов в пространстве. Помехи, искажения? Или, может быть, что-то еще, совсем неожиданное?

На дорожке от калитки сада показалась чья-то фигура, будто знакомая. Ну да, лейтенант Колбасьев. Быстрой походкой приближался он к беседке и стал, задрав голову. Что они там затеяли на крыше? И не жарко им там под солнцем? Фу, какая теплынь сегодня!

Колбасьев в последние дни подчеркивает свой интерес к его опытам, относится очень сочувственно. «Как изобретатель к изобретателю».

— А вы знаете, Александр Степанович, про вас сегодня в газете! — сказал он громко, помахивая свежим выпуском.

И вот они уже втроем на крыше. Колбасьев разворачивает газету и показывает с таким видом, будто тут дело не без него. «Кронштадтский вестник». Морская и городская газета. Выходит три раза в неделю. Заметка на видном месте. Мелькают строчки: «Уважаемый преподаватель А. С. Попов… Комбинировал особый переносный прибор, отвечающий на электрические колебания обыкновенным электрическим звонком… На открытом воздухе, на расстоянии до 30 сажен… Было доложено в прошлый вторник в Физическом отделении Русского физико-химического общества…»

— Вот, обратите внимание! — показал пальцем Колбасьев. И сам прочитал, смакуя: — «Поводом ко всем этим опытам служит теоретическая возможность сигнализации на расстоянии без проводников, наподобие оптического телеграфа, но при помощи электрических лучей». Вот как! — торжествующе хмыкнул Колбасьев. — Ваша мысль, Александр Степанович, которую вы преподнесли нам под конец, на докладе в университете. Не забыл ее наш капитан. Зафиксировал. Черным по белому.

Да, капитан Тверитинов остался верен себе и своему слову, что говорил там, в Петербурге, в «Же-де-пом», после доклада Попова. Напечатал. И так, как обещал. Как оно есть.

— Сигнализация без проводников! Новая телеграфия! — продолжал шуметь Колбасьев, будто внушая Попову чувства восторга перед тем, что он сам же сделал.

А тот стоял, теребя бородку, в смущении от такого напора. И поглядывал на приемник.

— Надо подумать, — решительно сказал Колбасьев.

— О чем подумать? — спросил Попов.

— Это же новизна, ваш прибор! Подходит под изобретение. А тут всякое может случиться. Могут наложить руку. Уж верьте моему опыту. Надо подумать… Я как изобретатель изобретателю говорю.

Попов поморщился. И сказал:

— Надо подумать, как бы выудить сейчас оттуда побольше сведений, — кивнул на шары, болтающиеся с антенной высоко в воздухе.

— Как угодно, — пожал плечами Колбасьев. — Мое дело вас предупредить.

— Александр Степанович! — вдруг отчаянно выкрикнул Рыбкин, уставившись на приемник.

Приемник звонил, верещал во всю мочь. Молоточек встряхивателя бешено колотил по трубке. Потом все