Пресс-папье - Стивен Фрай

Пункт третий: в середине апреля этого года или около того я купил в парфюмерном магазине флакон лосьона после бритья и флакон одеколона. И снова можно сказать, что материалом для фильма ужасов это событие не назовешь, однако из трех последовательно совершенных мной покупок эта кажется мне самой зловещей. Я что имею в виду: купить лосьон после бритья? И я это сделал? Да я скорее свиной мочой стал бы мазаться, чем «Le vétiver de Paul Guerlain».

Ну вот. А теперь я, точно подросток, прошу вас ответить мне: что со мной происходит? Что означают эти изменения?

Думаю, ответ наиболее очевидный таков: все дело в страхе или отсутствии уверенности в себе. В молодые мои годы я старался придать себе вид сколь возможно более взрослый и даже потасканный, потому что молодость доставляла мне одни неприятности; ныне же, отупело ковыляя к могиле, я одеваюсь и веду себя, как подросток из лондонского пригорода. Но, поскольку я получил хорошее воспитание, превосходное образование, а в жизни моей мне неизменно сопутствовала удача, я вынужден задаться вопросом: какая, собственно, вечная истина, известная пригородным подросткам и не известная мне, позволяет им вести себя в юности по-юношески, а обращаясь в мужчин, оставлять детские шалости? Как мне проникнуть в эту тайну? Может быть, она кроется в каком-нибудь каталоге готового платья и я могу заказать ее (расцветку eau de nil,[114] пожалуйста) прямо сию минуту? Потому что если я буду продолжать в том же духе, то лет через десять мои друзья, коим я от души желаю прожить именно столько времени, уже привыкнут видеть меня катящим в матросском костюмчике по улицам на трехколесном велосипеде.

Впрочем, сейчас сказать наверняка можно только одно – пахну я неплохо.

Вы и ваша ириска

Позавчера я услышал по Радио-4, в программе «Вы и ваши…», ответ на вопрос, который никто пока не потрудился задать. Я уверен в том, что «программы для потребителей» – категория, к которой с гордостью относит себя, но так и не доносит «Вы и ваши…», – делают полезное дело, как не сомневаюсь и в том, что мир наполнен акулами, ковбоями и пиратами в количествах, достаточных почти для любого жанра голливудских фильмов, и все же каждый раз, как я навостряю уши, чтобы прослушать очередные двадцать пять минут этой преснятины, мне становится все труднее и труднее сдерживать рвущиеся из моего горла вопли.

Выпуск, который я услышал позавчера, был посвящен обнаруженным журналистами постыдным фактам, связанным с новым сортом ирисок, подавляющих, как выяснилось, аппетит, но тем не менее ирисок самых обычных. Оказалось, что когда один или двое «наших исследователей» попытались полакомиться этими ирисками – советую вам присесть, прежде чем читать дальше, потому что сейчас перед вами развернется рассказ о коммерческом цинизме и преступной небрежности, который потрясет вас до глубины души, – они обнаружили, что ириска то и дело ЛИПЛА К ИХ ЗУБАМ, А ПРОЖЕВАТЬ ЕЕ БЫЛО ДЬЯВОЛЬСКИ ТРУДНО! И это чистая правда. В одном случае она даже вытянула пломбу из зуба. Вы можете себе такое представить?

То обстоятельство, что программа уделила рассказу о мошенничестве, об этой осуществленной в международных масштабах эксплуатации нашего доверия, всего лишь жалких десять минут эфирного времени, показалось мне попросту чудовищным. Я так хотел узнать об этой ириске побольше. Возможно ли, чтобы на каждой ее стороне не было размещено ясно читаемое предупреждение о том, что неумеренное прожевывание может повлечь за собой нежелательное прилипание ириски к поверхности коренных зубов? Не исключено также, что ирискины края могли оказаться чрезмерно острыми, и Ребенок мог, ударившись об один из них, получить серьезный ушиб, впасть в детское неистовство и поджечь родительский дом. А фантики? Меня не покидает ужасное чувство, что Ребенок мог бы связать из них примитивную петлю, перебросить ее через потолочную балку и повеситься. Что, как всем нам известно, способно привести к выпученности глаз и появлению на шее очень некрасивой ссадины. И обладали ли эти ириски безопасной, допускающей полную очистку поверхностью? Ведь Ребенок вполне мог решить поиграть с ними вблизи от оставленной собакой кучи. Не исключена и возможность более зловещая – при том, что ириски продаются по розничной цене в 36 ваших трудовых пенсов каждая, производителю они могли обойтись всего лишь пенсов в 35, а это означало бы, что он на них попросту наживается. Я думаю, что всем нам следует потребовать исчерпывающего, открытого расследования, – и это самое малое. Ну и разумеется, хорошо бы и закон какой-нибудь принять.

Нет, вы объясните мне, что происходит? Неужели мы обратились в нацию, настолько беспробудно и беспомощно некомпетентную, что нас необходимо ограждать от ужасов, коими грозят нам какие-то дурацкие ириски? Я пошел и купил эти чертовы конфетки, они оказались довольно вкусными, вполне сносно притупляющими аппетит и продаваемыми в удобных коробочках, легко влезающих в дамскую сумочку. Во всех остальных отношениях они, mutatis mutandis,[115] ириски как ириски. Калорий в них, может быть, и поменьше, однако это ириски, как Бог свят. Мне случалось жевать и более мягкие, случалось ломать зубы о более жесткие. Так ли уж необходим нам честный журналист, который с едва сдерживаемым волнением и праведным гневом убеждает нас, что конфетки эти – суть нечто среднее между талидомидом[116] и опасной бритвой? Позвольте мне в этом усомниться.

Появилась новая категория радиожурналистов. «Защитники потребителя», так они себя именуют. Работы у них непочатый край. Ведь если мир того и гляди наводнят плюшевые медведи с глазами, закрепленными на ржавых гвоздях, нам, полагаю, следует знать об этом заранее. В шестидесятые годы Брейден, Ранцен и другие делали очень важное дело. В результате их усилий возникли министерства, был создан Британский институт стандартов, люди начали внимательнее относиться к тому, что они покупают. Трагедия в том, что появились также удивительные телевизионные и замечательные радиопрограммы. Ибо, сколь ни развращено человечество, какие хитроумные и ужасные способы удовлетворения своих пороков оно ни изобретает, в сфере производства и разработки субстандартов или опасных для потребителя изделий зловредность его не доходит до таких пределов, которые давали бы достаточную пищу десяткам «потребительских программ», коими ныне забит эфир. Роджер Кук или Эстер Ранцен способны раскопать и поведать нам смачную историйку о противозаконном и низкопробном поведении производителей еще за несколько месяцев до того, как бедная старая «Вы и ваши…» ее только-только унюхает. Вот и приходится ей набрасываться на ириски, которые действительно имеют безрассудную смелость липнуть к вашим зубам, да на кастрюльки, способные ошпарить вас, если вы, вскипятив в них воду, затеете переворачивать их вверх дном над своими головами. «Потребительских программ» этих развелось столько, что они практически остались без дела.

Caveat emptor[117] – максима, конечно, благородная, однако есть и другая: quis custodie, ipsos custodes?[118] И кто защитит нас от защитников потребителей? Как получилось, что журнал «Уич?»,[119] один из зачинателей благородного движения, которое мы с вами обсуждали, оказался более – и, возможно, более даже, чем «Ридерз дайджест», – повинным в возникновении самого бренда макулатурных почтовых обращений «вы можете выиграть 200 000 фунтов, став обладателем приза мистера Стиппена Прая» и безвкусного, потребляющего горы бумаги навязывания товаров, для защиты от которого, собственно, и была выдумана теория «потребительского общества»? Перед нами самый возмутительный случай обращения охотничьего инспектора в браконьера. Я намереваюсь создать независимую продюсерскую компанию, которая будет снимать программу «Они и ихние…» – и сторожить сторожей. Целая группа ее контролеров будет проверять журнал «Уич?» и подобные ему печатные органы. И если она обнаружит, что эти издания сшивают свои листы омерзительно устарелыми проволочными скобами, то мы… в общем, пусть они поостерегутся, больше я пока ничего не скажу.

Радости Рождества

Что-нибудь праздничное, сказали они. Что-нибудь в тысячу слов и праздничное. Рождество же, сами понимаете, а оно требует чего-нибудь… ну, короче говоря… чего-нибудь праздничного.

Рождество – это самое подходящее время для того, чтобы сказать: Рождество – это самое подходящее время для того, чтобы сделать нечто такое, что человеку, честно говоря, следует делать постоянно. «Рождество – это время, когда нам должно подумать о людях не столь счастливых, как мы». Ага, а в июле или в апреле о них можно не думать, так, что ли? «Рождество – это время прощения». А весь остальной год мы можем вести себя как злопамятные скоты? «Рождество – время мира на земле и доброго отношения к людям». Ну а во все прочие дни вы можете купаться в воинствующей недоброжелательности, никто вам и слова не скажет. Чушь какая-то.