У подножия Копетдага - Ата Каушутов

беспокоило отношение к ней отца.

Об ухажере, выпрыгнувшем из окна, Покген, надо отдать ему справедливость, больше не вспоминал. Но Бахар заметила, что с тех пор отец стал как-то необычно с ней разговаривать. Вскоре ей удалось узнать причины этого.

Было это вечером, в конце лета. Бахар, как всегда, сидела у себя в комнате у открытого окна, склонившись над учебниками. Луна то пряталась, то появлялась из-за обрывков туч, несущихся по обширному небу. Ее тусклый свет на мгновение заливал весь просторный мир, а потом она снова натягивала на себя вуаль, и опять становилось темно. С наступлением ночи ветер стал прохладнее. В его свежую струю откуда-то врывался прелый запах полевых трав, окропленных дождем.

На душе у Бахар было грустно, в голову неотвязно лезли печальные думы, глаза скользили по строчкам, не извлекая из них никакого смысла. Она изо всех сил старалась сосредоточиться, но тщетно прочитанное не затрагивало сознания, не оставалось в памяти.

Откуда-то пришел отец. Мать поставила возле веранды самовар. В доме было тихо и светло.

Покген разулся, посидел некоторое время молча, потом что-то невнятно сказал жене. Дурсун бросила настороженный взгляд в сторону видневшейся сквозь открытое окно фигуры дочери и ничего не ответила. Немного погодя, ни о чем не сговариваясь, родители сошли с террасы и неторопливо направились к колодцу.

Бахар невольно заинтересовалась таинственным поведением отца и матери. Она вышла на веранду и посмотрела им вслед. Они дошли до виноградника и присели на скамеечке.

Тогда Бахар обогнула дом и приблизилась к родителям сзади. Никем не замеченная, она прильнула к абрикосовому дереву в трех-четырех шагах от скамеечки.

— Не понимаю я, Покген, чем тебе Елли так по душе пришелся, — донеслись до Бахар слова матери. — По-моему, он нашей дочери не пара.

Бахар едва не вскрикнула, но сумела сдержать себя.

— …Говорят, у него где-то уже есть жена, — продолжала Дурсун. — Что же ты хочешь отдать нашу дочь за женатого человека?

У Бахар закружилась голова. Она прильнула лбом к стволу дерева, обхватила его руками, закрыла глаза — и стояла так, будто задремала.

— Елли утверждает, что он никогда не был женат, — возразил Покген.

— Был или не был, а я не позволю выдать за него нашу Бахар. И как только тебе, Покген, не совестно, ведь он старик по сравнению с ней, — попрекала мужа Дурсун.

Но Покген не сдавался:

— Не обязательно жениху быть ровесником. Что ж; ты не понимаешь? Главное, чтобы был порядочный человек. Это куда важнее для нее. У нас в ауле трудно найти кого-нибудь лучше. Елли — самый подходящий жених! Член правления, солидность в нем есть. Человек опытный, бывалый, высокие должности занимал. Его и в городе знают.

Дурсун, не находя слов, упрямо мотала головой. А Покген, помолчав немного, продолжал:

— Ну сама посуди, а что если твоя дочь вдруг с каким-нибудь сопляком сбежит. Что ты тогда запоешь? Или, может, тебе того и хочется? Да? А я на это не согласен. Ведь я плохого своей дочери не желаю. Ей с Елли хорошо будет. Достаток полный и надеть найдется что…

Покген понимал, что говорит не слишком убедительно, возможно даже не то, что нужно, но остановиться не мог.

— Я уже говорил с Ходжамом-ага. Понимаешь? Сейчас ты поговори с ней. Мы-то с тобой решили, а вот что еще она решит? Дадим ей закончить ковер, а нового уж пусть не начинает. Незачем откладывать свадьбу.

Бахар хорошо знала характер отца. Им иной раз овладевало непреодолимое упрямство, и тогда на него не действовали никакие доводы. Ей стало ясно, что. сопротивление матери ни к чему не приведет. Она разжала руки, оторвалась от дерева и незаметно пробралась домой.

Неужели опять садиться за книгу?! Бахар была слишком взволнована, чтобы продолжать занятия, и, в надежде немного успокоиться, вышла на веранду.

Тихо посапывали во сне младшие братья. Возле ступенек мирно шумел вскипевший самовар. Чуть поодаль на погасшем очаге темнела громада котла.

Все это она отметила почти бессознательно. В голове ее теснились спутанные безотрадные мысли, и она без всякой цели то выходила на веранду, то возвращалась в комнату.

Наконец, заметив, что отец и мать идут обратно, Бахар села на прежнее место и опять уставилась в учебник. Но глаза ее не видели ни букв, ни строчек.

Мать, возвратясь, молча заварила чай и поставила чайник перед мужем. Потом она развела огонь в очаге и, снова появившись на террасе; опустилась на ковер с видом человека, охваченного невыразимой скорбью. По ее удрученному лицу легко было понять, чем кончился разговор там, на скамеечке.

Молча напились чаю, так же молча поужинали и легли спать.

Эта ночь показалась Бахар равной году — она длилась бесконечно. Только перед рассветом девушке удалось немного подремать.

Утром, собираясь на работу, Бахар обратилась к матери:

— Ты почему такая грустная сегодня? С отцом поссорилась?

— Да нет же, это тебе так кажется, дочь моя, — попробовала улыбнуться Дурсун. — Я вовсе не грустная и ни с кем не ссорилась.

Бахар больше ничего не спрашивала. Она сделала вид, что поверила словам матери, и отправилась к себе в мастерскую.

Вернулась она домой лишь перед заходом солнца. Но теперь на ее лице играла улыбка. Девушка оживленно рассказывала о делах мастерской, и по всему можно было заключить, что ее грусть рассеялась.

Дело в том, что сегодня Бахар закончила ковер. Вопреки обыкновению, не показав готовую работу матери, она сняла его со станка, сдала в Ковровый союз и сразу же натянула основу для нового ковра.

Дурсун-эдже только через неделю узнала, что ее Бахар ткет уже следующий ковер, куда большого размера, чем предыдущий. Она удивилась — зачем скрывать свои успехи, и стоит ли так торопиться?

— У нас ведь соревнование, мама, — ответила Бахар. — Скоро конец года, и мы не собираемся уступать первенства.

— Уступать или не уступать, а только теперь уже не смей начинать новый ковер без моего ведома, — приказала Дурсун, втайне радуясь неожиданной отсрочке.

И снова потянулись однообразные дни. Бахар приходила из мастерской, молча ела и садилась заниматься. Она решила во что бы то ни стало закончить третий курс заочного педагогического института, а, может быть, с будущего года даже перейти на очное отделение.

Дома по-прежнему было тоскливо, а тут, в довершение всего, еще заболел отец. Как-то в начале зимы Покген целый день провел на полях, наблюдая за переустройством оросительной системы, и простудился.

На другой день ему стало совсем плохо и пришлось вызвать врача. Надежда Сергеевна установила воспаление легких и строго-настрого приказала