Странность - Нейтан Баллингруд

будто со всех сторон.

А потом – второе, что спасло меня той ночью, – из переулка показалась женщина, высокая и угловатая, и поманила меня к себе.

Вдова Кесслер.

Я не раздумывая бросилась к ней, и эхо моих шагов разнеслось по маленькому тесному кварталу. Я ничего не могла с этим поделать. Вдова, словно тисками, сдавила мне руку и поволокла меня за собой. Ветер нарастал, вокруг нас вихрился снег, и мне казалось, что мы бежим сквозь звездную метель. Я бросила взгляд на лицо вдовы, суровое и изможденное, похожее на старый растрескавшийся камень, едва видное в свете этого спящего призрачного города.

Почти все то время, что я ее знала, она была не более чем печальной фигурой, облаченной в черное в знак скорби по умершему супругу, до сих пор отзывающейся на обращение, которое определяло ее через его отсутствие. Порой это казалось мне жалким – то, как она отвергла право быть полноценным человеком и приняла свою новую жизнь в качестве тени мертвеца. Теперь – сама целеустремленность и резкое движение – она стала кем-то совершенно иным.

Она была первым встреченным мной за долгое время взрослым человеком, которым двигало что-то помимо душевной болезни; заблудшая в тумане собственного страха, я благодарно следовала за ней.

12

Хотя большинство домов опустело, кое-где в окнах еще виднелись маленькие пятнышки света; мы быстро миновали их. Я все еще слышала позади нас шаги, а потом крик одного из мужчин, но теперь они доносились издалека. Я чувствовала, как вокруг меня просыпаются люди; в одном окне отодвинулась занавеска и показалось лицо. Я старалась смотреть на землю и следовать за грязными сапогами вдовы. Страх стискивал мои кости. Я чувствовала его и в ней.

– Сюда, девочка.

Открылась дверь, и мы вошли в нее, из тьмы во тьму. Вдова закрыла дверь. Послышался короткий шорох, вспыхнула спичка, и мои ноздри наполнились запахом серы. Вдова Кесслер коснулась спичкой фонаря, и огонь расцвел, осветив маленькую уютную комнату, увешанную драпировками и обставленную смесью стандартной мебели, которой оборудовали модули, и личных вещей из полированного земного дерева, таких, какие могли себе позволить только богачи. Они напомнили мне о том, что вдова все еще была формальным комендантом шахты и когда-то считалась частью нарождавшейся марсианской аристократии.

Мне стало интересно, почему она живет здесь, в Дигтауне, отказавшись от удобств Нью-Галвестона, которые явно могла себе позволить. Мама однажды сказала, что после смерти мужа вдова Кесслер решила переселиться в собственную могилу и жить там, пока не будет готова уснуть в ней навечно.

В доме была всего одна комната, но в одном из углов висела занавеска, отгораживавшая небольшой закуток. Там стояли простая раскладушка и маленький открытый сундук, в котором виднелась сложенная скромная одежда. Хотя здесь было меньше места, чем в нью-галвестонских модулях, жилище вдовы казалось более просторным и не таким загроможденным. Оно больше напоминало дом.

Какое-то время вдова стояла, разглядывая меня с суровым недоумением, словно это не она меня сюда притащила, а я сама вломилась в ее дом без предупреждения и без приглашения.

– Что же мне с ней делать? – проговорила она. Эти слова явно были обращены к ней самой, а может к ее мертвому мужу, к которому вдова приковала себя, будто к чугунному шару; ответа от меня не ждали. Я вспомнила об одиноких папиных разговорах с мамой и подумала, не случается ли такое со всеми взрослыми, которые неожиданно лишились любимых. Это не казалось мне таким уж страшным: если единственный оставшийся у тебя собеседник – призрак, почему бы это и не принять.

Вдова отвернулась от меня и подошла к маленькой дровяной плите.

– Ты любишь чай?

Я кивнула, но она на меня не смотрела.

– Да, мэм, – ответила я, помолчав.

– Тогда я сделаю тебе чаю.

Неподалеку стоял маленький столик с двумя стульями. Мне в голову пришла мысль – возможно, жестокая, – что для вдовы два стула – это излишество. Я заняла один из них.

– Зачем ты пришла в Дигтаун? – спросила вдова.

– За гусеницами для Ватсона.

Она налила воду в чайник из большого глиняного кувшина и поставила ее на плиту, которая, как я заметила, уже светилась от жара. Нашей плите для того, чтобы так нагреться, требовалось минут пять – еще одно напоминание о том, что вдова отвергла не все положенные ей привилегии. Я вспомнила пытливые вопросы шахтера – как скоро у нас все закончится? – и подумала, не знала ли вдова с самого начала, что нечто подобное может случиться. Возможно, владеть такими предметами было в Дигтауне опасной роскошью.

– Ты понимаешь, что тебя здесь могут убить?

– Это потому, что в Дигтауне все сумасшедшие.

Вдова наконец-то посмотрела на меня.

– Вот как ты думаешь?

– Так все думают.

Она снова повернулась ко мне спиной и занялась чаем. Меня одолевали мысли о фонаре и свете, который просачивался сквозь занавески. Не придут ли сюда те мужчины?

– Мистер Уикхэм сказал, что большинство горожан ушли в шахту. Это правда?

– Правда, – ответила она. – Но ушли еще не все. Тебе все равно нужно быть осторожной.

Это переселение во тьму пугало меня. Даже здесь, наверху, царил холод; насколько же хуже было там, куда никогда не заглядывало солнце?

– Почему? – спросила я.

Вдова разлила кипящий чай по кружкам и принесла их на стол. Она села на второй стул, и на мгновение мы могли бы показаться кому-нибудь семьей.

– Их призывают сады, – ответила она наконец. – Рано или поздно туда спустится весь город. Тебе лучше будет вернуться домой и переждать. В конце концов тут не останется никого, кто таил бы на тебя злобу.

Целый город преждевременно переселялся в собственную могилу, прямо как сама вдова Кесслер.

– Какие сады? – Я вспомнила о грибной ферме, которую вдова якобы держала у себя в подвале. Мне пришло в голову, что одиночество и горе могли исказить ее мышление так, что со стороны это было заметно не сразу.

Когда она не ответила, я спросила:

– А вы тоже уйдете в шахту?

– Пока нет. У меня еще есть здесь дело. Всему свое время. – Вдова смотрела, как я пью чай. Он был восхитительно горячим и отдавал лимоном и имбирем. Я закрыла глаза, чувствуя, как наполняется его жаром грудь. На меня навалилась внезапная усталость; за последние пару дней от привычной жизни не осталось ничего, и теперь мне хотелось только одного – уснуть в этом безопасном и теплом месте.

Похоже, вдова Кесслер это почувствовала.

– Заночуй здесь, Бель. Не выходи наружу