Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

Сознаюсь, после этого случая у меня совершенно изменилось отношение к нашему ведомству, и хотя я был всего четыре месяца в министерстве, мне стали понятны крайне пессимистические отзывы моего дяди, сделанные им как-то в очень интимном кругу в бытность его товарищем министра, об убожестве русской дипломатической техники. Не только это убожество сказалось в подобном инциденте, но и вся шаткость международного положения России, вынужденной, несмотря на свою территорию и численность населения, принимать ультиматумы от Испании. Неудивительна стала мне и боязнь Нольде, который опасался, как бы «озорство» русского правительства в отношении немцев (вопрос о борьбе с так наз. «немецким засильем») не вызвало впоследствии неудовольствия будущего германского посла в Петрограде.

Для Мандельштама его неудачная лекция о Константинополе и ещё более неудачная нота о «германских зверствах» явились надгробным камнем на дипломатической карьере при царском правительстве. Не только летом 1915 г., когда Нольде уехал в двухмесячный отпуск, Юрисконсультская часть была поручена мне, совсем молодому служащему, а не ему, но и впоследствии, когда в 1916 г. Нольде занял пост директора II Департамента и оказался вакантным пост начальника Юрисконсультской части, на который Мандельштам в своё время конкурировал с Нольде, был назначен не он, а лицо, совершенно постороннее ведомству, — профессор М.И. Догель.

К концу 1914 г. наша Юрисконсультская часть обогатилась ещё одним служащим — молодым, только что кончившим Петроградский университет с серебряной медалью за сочинение по международному праву Дмитрием Степановичем Серебряковым. Сын богатого петербургского нотариуса, Д.С. Серебряков не был оставлен при университете и не собирался идти по научной части, и если Нольде тем не менее принял его к нам в часть, то только из-за страшной её перегруженности. Горлову и мне приходилось очень много времени посвящать службе, но и этого было недостаточно, так как меня слишком часто всевозможные междуведомственные совещания заставляли отсутствовать и секретарская работа падала на Горлова, который сам мечтал о заграничной дипломатической службе.

Ввиду предстоявшего рано или поздно ухода Горлова Нольде мне сказал прямо, что он желал бы видеть меня на месте Горлова, и надо было найти заместителя и мне. Моему родственнику, его коллеге по Петроградскому политехническому институту и члену Государственной думы П.П. Гронскому Нольде говорил, что крайне доволен мною, что я будто бы «выше всяких похвал» и прочие комплименты. Из характера всё более и более ответственных ведомственных поручений я действительно чувствовал не только искреннее расположение ко мне Нольде, но и явное упрочение своего служебного положения. После указа 2 января 1915 г. касательно тех льгот, которые русское правительство предоставляло привилегированным категориям неприятельских подданных — славян, эльзасцев, итальянцев и т.п., а также указа 1 февраля о «немецком землевладении», открывших эру славянофильской внутренней политики русского правительства, мне всё чаще и чаще не только приходилось, иногда без всяких инструкций, представлять наше ведомство, но и детально помогать в разработке тех или иных законодательных актов, проходивших впоследствии через Совет министров и получавших силу по ст. 87 Основного закона, а между тем количество обращений в Юрисконсультскую часть со стороны других отделов и департаментов нашего министерства всё увеличивалось.

Я очень обрадовался поступлению Д.С. Серебрякова, нашёл в нём компанейского молодого человека, вначале более трудолюбивого, чем потом, когда он лучше освоился с обстановкой ведомства и стал вращаться среди более старших, чем он, и не всегда «удачников», но, увы, со средними способностями. Правда, в 1915 г., когда мне пришлось замещать Нольде, он был моим единственным помощником, но использовать его вместо себя во всякого рода междуведомственных совещаниях было невозможно, так как он совершенно для этого не созрел.

Любопытно, однако, что незадолго до поступления Серебрякова к нам в Юрисконсультскую часть держал вступительный экзамен магистрант Гельсингфорсского университета финляндец Идельман, который, успешно выдержав испытание, не смог, однако, грамотно и ясно написать требуемый перевод с французского на русский, а на устных испытаниях едва связывал фразы, делая комические ошибки в своём своеобразном русском языке. Этот господин, не умевший ни говорить, ни писать по-русски, не только был допущен к испытанию на дипломатическую должность, но о нём совершенно серьёзно говорилось в совещании о назначениях, что его можно принять «условно», с тем чтобы он в течение известного срока «подучил» русский язык. Однако против этого восстал Сазонов, сказавший: «У нас не Персия» и заявивший, что, пока он русский министр иностранных дел, в ведомство не будут приниматься лица, не знающие в совершенстве русского языка. Нольде довольно сконфуженно пришлось отказать Идельману.

Планы расчленения Австро-Венгрии

Весной 1915 г. случилось событие величайшей важности, а именно так долго ожидавшееся вступление Италии в войну на стороне союзников. Этому предшествовали длительные переговоры, и, в частности, нашему МИД выпала большая и сложная работа, закончившаяся секретным договором, заключенным в Лондоне 13(26) апреля 1915 г. Участниками договора были Россия, Англия, Франция и Италия, содержание его — определение территориальных приращений Италии за счёт Австро-Венгрии в случае удачного исхода войны, а также решалась судьба большинства славянских земель Габсбургской монархии. Этот договор обусловил, вступление в войну Италии, но на Версальском конгрессе 1919 г. он был признан ничтожным, так как Североамериканские Соединённые Штаты не участвовали в этом соглашении, а президент Вильсон находил его, совершенно справедливо, противоречащим принципу самоопределения народов.

С русской стороны помимо Сазонова и Нератова авторами соглашения являлись Шиллинг, Петряев, Базили, а в качестве консультантов приглашались Нольде и Гулькевич (последний не столько в качестве начальника Ближневосточного отдела, сколько в роли дипломата, долго служившего в Италии).

Наиболее решительным сторонником расчленения Австро-Венгрии и освобождения всех славянских народов, находившихся под властью Габсбургов, являлся Петряев. Он же был противником чрезмерных уступок итальянским притязаниям на всё восточное побережье Адриатического моря. Из всех перечисленных лиц Петряев был и самым осведомлённым. Гулькевич, Шиллинг и сам Сазонов — все трое служившие долго в Италии и прекрасно знавшие итальянскую точку зрения на адриатический вопрос, но плохо знакомые с этнографической стороной дела и не знавшие основательно славянской стороны вопроса — считали вполне естественными итальянские требования. Базили не столько участвовал в выработке соглашения, сколько с таинственным видом расхаживал по всем отделам ведомства и «собирал материалы». Однако и он не был сторонником адриатического панславизма и всецело примыкал по своим взглядам к группе Сазонова, Шиллинга и Гулькевича. Нератов более примыкал к Петряеву, но тем не менее в решительную минуту стал на сторону Сазонова «из общих соображений о важности вступления в войну Италии». Наконец, Нольде приглашался главным образом не для решения вопроса по существу, а для надлежащего юридического оформления Лондонского соглашения. Граф Бенкендорф, наш посол в Лондоне, играл только исполнительную роль, хотя договор в окончательной форме и был подписан им от имени России.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});