Книга мертвых - Эдуард Лимонов

Я поехал в его лофт. Там были друзья Яна: голландцы и голландки. С двумя девочками, которых я там встретил, я впоследствии ебался. В моей книге «История его слуги» есть комичный эпизод своеобразного моего соревнования с польским художником Станиславом. Цитирую:

«Он за эти две недели выебал только Маришу, дочку какого-то их польского писателя. Я же за то же самое время поимел по меньшей мере шесть женщин, включая ту же Татьяну, Терезу, музыкантшу Наташу, нидерландскую девушку Марию, на одну ночь забрела Сэра, кроме этого одна замужняя женщина приехала из государства Израиль специально, чтобы со мной поебаться — прочла мою книгу».

Упоминаемые Тереза и Мария — как раз девушки, которых я нашёл в окружении Юры Егорова. Мария была 1.77 росту, с бритой круглой головкой блондинки, с отличной белой крупной попой, стройными ногами и большими голландскими сиськами. При всех этих прелестях у неё был невинный вид спортивной девочки-подростка. Она приезжала ко мне в миллионерский дом на велосипеде. Тереза, очень крупная, просто с неимоверными сиськами, по-моему, была безуспешно влюблена в Юру, я же просто заставил её ебаться со мной. С ней это не продлилось долго, её несчастья (она приехала из Европы и не могла адаптироваться в Штатах) в конце концов мне надоели, я перестал с ней встречаться. А Мария время от времени делила мою постель до самого моего отъезда в Париж. Иногда я вспоминаю её белую попу. Я бы не отказался от неё и сегодня. Только она уже старая тетка, вот преимущество быть мужчиной — я сплю сейчас с восемнадцатилетией крошкой. Сплю уже два года, начали мы, когда ей было шестнадцать.

В 1979-м, после концерта, в лофте именно Мария меня и встретила. Я им помогал, носил послушно со всеми бокалы и еду. Откупоривал бутылки, восхищался белым роялем. Я люблю работу в коллективе и даже сейчас, став боссом небольшой партийной империи, люблю простую общественно-казарменную жизнь.

Приехал Юра и высыпал мне на ладонь две фиолетовых квадратных таблетки, совсем небольших. «Не делай этого!» — попросил меня перепуганный Шемякин, стоявший радом. Он от любезно предложенного ему Юрой мескалина не то что отказался, а отшатнулся! Отказался и Шмаков, они пришли вместе и стояли, как два провинциальных мужлана, явившиеся в гости к своим светским утончённым родственникам. Мы с Юрой проглотили свои фиолетовые. «Смотри, Лимон, загнёшься, дурак!» — прокомментировал Шемякин. «Мы с Мишаней никогда не станем наркоманами. Правда, Мишаня? — смеялся Шмаков. — Вот Лимон стал уже грязным наркоманом, а мы нет». Генка, сварливый и добрый, слезливый истеричный тип и хороший друг, сотканный из противоречий, страшно боялся смерти, часто посещал врачей, остерегался наркотиков. А умер от СПИДа (в США называется AIDS), от редкой, тогда ещё экзотической болезни гомосексуалистов.

После парти в мультимиллионерском домике я ебал китайскую Елену, представляя, что тело мое — кирпичная стена, и оно всё идёт трещинами. И чувствовал я себя, как кирпичная стена. И китайская Елена чувствовала, что я кирпичная стена, с такой силой я вламывался в её бедные внутренности.

Юрочка же Егоров был найден на следующее утро в Централ-Парке полицейскими. Он спал под лавкой. Не на скамейке, а под скамейкой. Как он там оказался, он не помнил. Почему он оказался один, он тоже не знал. Знаменитый пианист, лауреат премий был задержан, так как у него не было документов. Из полицейского престинкта (участка) ему позволили позвонить домой. Приехал Ян и забрал его. Полицейские были крайне удивлены странным пианистом.

Тогда опять появилась в моей жизни Елена. Она даже жила некоторое время у меня в миллионерском доме. К нам, ко мне и к ней, приходили гости. Приходил и Юра с Яном, и без Яна. Однажды он подарил свою пластинку Елене с надписью. Этого оказалось достаточно, чтобы я приревновал её к нему. И высказал ему своё неудовольствие. Он перестал приходить. Всё бы поправилось в конце концов, я уверен, однако в конце мая 1980 года я улетел в Париж и стал жить там. А Егоров через год вернулся в Голландию.

И вот я стоял перед «Фондейшн» имени моего мёртвого друга, странного русского мальчика, талантливого и порочного. Вдохновенного музыканта и наркомана, гомосексуалиста и работника. У канала в Амстердаме. И летали последние истерзанные листья осени… Юрочка… Он был храбрый безбашенный мальчик из Казани, он даже придумал как-то, что мы с ним родственники, только на основании того, что моя мама из города Сергач.

Позднее я узнал, как он умер. И ещё более восхитился им. В Москву — я уже жил в Москве — приехал Сумеркин, с седой щетинистой бородой, но всё тот же: лицо Жана Жене и мопса, худой и строгий, сдержанный до аскетизма. О чём говорят два старых друга, о чём говорит писатель Лимонов и его первый русский редактор? Это Сашка выпустил мой первый роман по-русски. Мы стали вспоминать умерших друзей. «Когда Юра Егоров узнал, что у него СПИД, он получил в медицинском центре цикуту, ну, ты знаешь, древний яд, цикуту выпил когда-то Сократ, по приговору афинского суда. Если ты не знаешь, то объясняю тебе: в передовой Голландии не только продают в барах легкие наркотики гашиш и марихуану, но и принят закон об «эвтаназии», то есть больной неизлечимой болезнью может, если хочет, покончить с собой. Юрий пригласил гостей, обставил всё: цветы, вино, они все там пили, ели, разговаривали с ним, а он постепенно отпивал из своей смертной чаши… И к ночи захолодел, ушёл с улыбкой. Правда, невероятная смерть?»

— Классическая! Какой стиль! — восхитился я.

И действительно, какой стиль! Великолепно!

В старой записной книжке у меня до сих пор сохранился его адрес: Brouversgracht, 84, Amsterdam GZ 1013, правда, адрес перечёркнут, и приписано: dead.

Обитатели квартиры на Колумбус-авеню

Генка Шмаков свою смерть встретил постыдно. Он плакал, скулил. Более того, возможно, желая забрать на тот свет и своих друзей, он требовал, чтобы друзья его целовали. Ну, якобы ясно, что СПИД не передается оральным путём, однако медицинская наука столь неточна, что всё время обнаруживаются прошлые просчёты и новые законы. Уже утверждают, что вреден аспирин, например, что антибиотики выжигают всё живое вокруг себя и обезоруживают организм человека. Умер Генка Шмаков в слезах и соплях — так сказал мне Сумеркин. Умер в Нью-Йорке. Точная дата смерти неизвестна.

Генка вёл неупорядоченную гомосексуальную жизнь. Это я к тому, что бывают гомосексуальные долговременные пары, есть геи, которые перебираются из одной длительной любви в другую. У этих риск заразиться был меньше. А у Генки Шмакова, который ходил в гейские бани и гейские клубы и привозил оттуда порой разбитных мальчонок, шанс заразиться был огромен. Правда, с 1975 по 1980 год, когда я жил в Нью-Йорке, там никто и не слышал об AIDS (СПИДе). Тогда эта гадость существовала только в Африке. На самом деле сейчас известна фамилия первого носителя вируса AIDS, явившегося жить в Нью-Йорк именно в 1980 году. Так что Генка за первые свои пять лет в Нью-Йорке успел приобрести нехорошие привычки к гомосексуальному промискуитету, а уж потом не мог от них избавиться. И подхватил эту гадость, СПИД.

Случай сделал так, что в 1977 году, весной, я поселился в отеле «Эмбасси» на Бродвее и 70-й улице, единственный белый в отеле, населённом чёрными. А если пройти один блок домов на восток, то можно было упереться в дом на Колумбус-авеню, как раз в невысокое здание, в котором жил Шмаков. Вернее, их там было трое русских: писатель и специалист по балету Геннадий Шмаков, его друг, стареющий балетный танцор (соученик Рудольфа Нуриева по училищу Вагановой) Александр Минц, и балетмейстер Леночка Чернышева. Приехавшие завоёвывать Запад, они все были несколько перезрелыми для завоевания Запада. Сашка Минц был пьяницей и тяжеловат уже был, здоровый лысый верзила, он танцевал только характерные роли. Они сняли здоровенную квартиру, там была «ливинг рум» и по жилой комнате приходилось на каждого, плюс — вместительная кухня. Ремонт они кое-какой сделали, а кухню пригласили побелить меня и Юрку Ярмолинского. После ремонта кухня показалась им скучной, и я нарисовал для них дерево: на дереве висели цитаты из моих стихов. Это было время, когда я ещё не совсем оправился от разрыва с Еленой, потому стихи были специфические. Помню только одно, трагическое:

Холодно и доме и сыроЛена ебаться ушлаЕсли б злосчастная дыраВдруг у нее заросла.

После малярных работ я стал к ним часто приходить, благо, было совсем рядом. Из окна моего номера в «Эмбасси» я мог видеть крышу их дома. Летом они вынесли на крышу матрасы и ложились там загорать. Все, включая Леночку. Жил я очень тогда бедно, потому хотел всегда жрать, а Генка кормил меня, у них всегда была еда. И какая вкусная, Генка был неплохим поваром! Пообщавшись с ними, я многое узнал о гомосексуалистах. Люди искусства часто бывают этой сексуальной ориентации, а уж люди, работающие в балете или связанные с ним, — так через одного. Ни один из них, кстати сказать, не был похож на гомосексуала. Сашка Минц — здоровенный, с волосатыми ручищами, с носом — клубнем картошки, лысый по крышке черепа, только по бокам оставались волосы, способный выбухать пару бутылок водки — он вообще выглядел биндюжником. Генка, когда приехал только из Питера, ходил, правда, в красных штанах, но разве в красных штанах ходят только гомосексуалисты? У Генки было плохо со вкусом по части одежды, впоследствии общение со светскими людьми (позднее он стал дружить с Либерманами, жил у них в усадьбе в Коннектикуте, готовил, вёл беседы с Алексом) несколько пригладило его, но приехал он из России лох-лохом, красные штаны, нестриженые космы чёрных волос. И он был толстый! При всём безобразии его вкуса и внешности он был рафинированный тип, говорил на многих языках, читал наизусть километрами Бодлера по-французски, обожал и хорошо знал стихи. В СССР он написал и издал несколько книг. Одна вышла в серии ЖЗЛ, об актере Жераре Филипе. Существовали ещё три.