Искушение для затворницы - Дэни Коллинз

– Ферн, – сказал он спокойно, не давая ей выйти из комнаты. – Нам надо поговорить о том, что сказал доктор. О том, чтобы заняться любовью.

Ферн остановилась, но оборачиваться не стала. Она стиснула руки, и ее щеки залил яркий румянец.

– Ты хочешь?

Его вдруг охватил какой-то юношеский страх. Он не хотел признаваться в чувствах прежде ее. Что, если он наступит на те же грабли, что и в первом браке? Но если дело было в доверии, то единственный способ завоевать ее доверие – быть с ней предельно честным.

– Хочу ли я поговорить? Или заняться любовью? Я готов ждать, если тебе неуютно, но вообще да – я бы хотел заняться с тобой любовью.

– А ничего, что я жирная?

– Вовсе ты не жирная. Ты прекрасна, – сказал он с искренностью на грани благоговения и подошел ближе. – Ты что, комплексуешь?

– Да, – сказала она еле слышно и взволнованно. – И еще в моем положении стыдно хотеть такого.

Он почувствовал такое облегчение, что был готов рассмеяться, но ее следующая ремарка вновь повергла его в шок:

– И греховно – если это лишь вожделение.

Глава 9

– Только не подумай, что я жду твоей любви, – поспешила добавить Ферн, боясь его реакции на ее случайно вырвавшиеся слова.

Но ей было нелегко это говорить, потому что, может, она и не ждала, что он ее полюбит, но страстно этого желала. Крутя на пальце бабушкино кольцо в машине по дороге во дворец и размышляя о том, как неожиданно круто повернулась ее жизнь, она вдруг осознала, что всему этому есть лишь одно оправдание: любовь.

Она так его любит. Она знала это и раньше, но сумела себя убедить, что все пройдет. Будто столь сильное чувство способно просто испариться. Она носила его ребенка, и все то время, пока они были в разлуке, Зафир был где-то между ее собственным сердцем и сердцем их малыша. Любовь росла с каждым днем, как росло и их дитя.

– Ферн.

Ей было почти невыносимо от того, как осторожно он произнес ее имя, словно ступал на очень уязвимую территорию.

– Да нет, все нормально, – настаивала она, убеждая саму себя, что так оно и есть. – Мы едва знаем друг друга. Мы хоть раз нормально поговорили?

Они всегда были слишком заняты, сдерживая вопли наслаждения. У Ферн пылали щеки, и она накрыла их ладонями:

– А теперь мы женаты, так что в принципе нет никакого греха в том, чтобы чувствовать это животное влечение, – но довольно ли этого? Было ли этого достаточно для тебя и твоей жены?

– Ты и есть моя жена, – сказал он.

Он сделал глубокий вдох и отвернулся от Ферн, взглядом показывая на дверь и ступеньки, которые начинались прямо за ней.

У Ферн внутри все оборвалось, она стала спускаться вниз вслед за ним, коря себя за то, что подняла явно больную для него тему. Откуда взяться нежным чувствам, если она сама без конца его отталкивает?

Вместо того чтобы открыть дверь, через которую коридор уводил в его спальню, он жестом направил Ферн в располагавшуюся рядом комнату.

– Вот здесь спала Садира, если не со мной.

Ферн уже заглядывала сюда, когда отправилась на разведку. Она обратила внимание на круглую кровать, ее мягкое красное изголовье и шелковый балдахин, напоминавший ей их палатку в оазисе. В апартаментах была современная ванная комната, гостиная с мебелью эпохи Османской империи и уединенный балкончик. Он был застеклен тонировкой, хотя и выходил лишь на внутренний дворик и бассейн Зафира. Боковая комнатка, вероятно, использовалась в качестве детской.

– Как я уже и говорил, Садира подарила мне Тарика, поэтому я никогда не посмею сказать о ней дурного. Я это серьезно.

Он покосился на Ферн, стоя в дверном проеме и обозревая прежние комнаты Садиры по диагонали с другого конца гарема.

Хотя он и был облачен в свои тобу и гутру и смотрел с важным видом, Ферн почувствовала, что его что-то гнетет. Лишает сил.

– Она позволила отцу выдать ее замуж за меня ради блага нашей страны. Думаю, она чувствовала то же, что и я, – что наш союз будет благоприятен и что взаимная симпатия и уважение лягут в основу крепких отношений.

– Кажется, у нас с тобой это есть, не находишь? – не удержалась она от комментария.

Он посмотрел на нее с нескрываемой гордостью.

– Между мной и тобой в сотни раз больше, чем было у меня с Садирой. Например… – Он опустил глаза в пол. – Ферн, тебя беспокоит, что я лишь наполовину англичанин?

Она не ожидала такой постановки вопроса:

– Нет! Конечно нет. Я об этом и не думала. Это же он, Зафир, сексуальный и поразительный, и ей до сих пор не верится, что он вообще обратил на нее внимание.

– В этом смысле я только за тебя беспокоюсь – ну, знаешь, в плане политики. И твою мать тревожит только это. Да, было бы здорово, если бы все в мире забыли о предрассудках и не притесняли бы друг друга из-за цвета кожи или других глупостей. Иногда я жалею, что я англичанка. Будь я арабкой, я была бы тебе в помощь, а не в тягость.

– Не желай для себя того, чего не имеешь, – приказал он с ноткой цинизма. – Особенно если ты, как и я, не можешь изменить обстоятельства своего рождения. Я не мог перестать быть наполовину англичанином, а Садира никак не могла смириться. Порой даже казалось, что она брезгует иметь со мной что-то общее.

– Что? Не может быть!

Он метнул на нее взгляд, поражаясь ее наивности и в то же время страдая от старой незажившей раны.

– Нет, ты правда так считаешь? – спросила она мягко, с предосторожностью.

Не желая доверять ей свою боль, он тянул время, чтобы сформулировать ответ.

– Она отказывалась спать со мной. Даже почти не разговаривала. После рождения Тарика все время проводила в своем крыле и, боюсь, нарочно так долго не обращалась к врачам с опухолью, считая смерть единственным для себя выходом.

– Но это… Нет! У вас же здесь разрешено разводиться. Или нет?

– Она бы не решилась просить об этом. Разведенных женщин презирают, как преступниц. Тем более что она уже и так унизилась, выйдя за меня.

– Как же она могла так думать?! – У Ферн это совершенно не укладывалось в голове.

– Из-за моего происхождения. Незаконнорожденный сын, смешанная кровь. Ее долгом было родить Тарика, и она свой долг исполнила, и когда я говорю, что она подарила его мне, я действительно так считаю. Она вела себя так, будто он ее осквернил. Не кормила грудью, не заботилась о нем. Я сам менял ему пеленки и давал бутылочку, по очереди с няней.

Ферн только качала головой. В ней проснулась мать, у которой сердце кровью обливалось при мысли, что можно презирать беспомощного младенца.

– Аминея говорила, что ты всегда отзывался о ней с любовью…

– Аминея понятия не имеет. И никто не имеет, – ответил он раздраженно. – Думаешь, мне хочется, чтобы Тарик знал, что его мать была к нему безразлична? Брезговала им так же, как и мной?