Пункт назначения 1978 (СИ) - Громов Виктор

– Для чего тебе?

Пришлось отвечать:

– Бересту нарезать, чтобы огонь разжечь.

Он кивнул. Но свой нож мне так и не дал. Лишь сказал:

– Сам сейчас принесу.

Я пожал плечами. Да не вопрос! Сам, так сам. У каждого народа свои заморочки. Не мне с ним спорить. Кто его знает, что значат эти ножи для цыган? Я направился к камышам, на глазок выбрал самый спелый и выдрал из него пару клоков пуха побольше. Благо, нож для этого был не нужен.

Потом чуть в стороне от возка примял ногами траву, взял кресало, свечу, распотрошил, распушил камышовый пух, уложил возле себя горкой и принялся ждать.

Цыган пришел почти сразу. Одобрительно осмотрел приготовленное место и высыпал поверх камыша пригоршню дранки. Самый верхний, почти прозрачный слой. Я уселся на землю и принялся работать кресалом. Мужчина молча стоял рядом. Не мешал, но и помогать не спешил. Чем занималась Лачи, я не видел. Она осталась у меня за спиной.

Хоть практики не было очень давно, огонь разгорелся быстро. Пусть слабенький, совсем крохотный, но много ли надо свече? Та послушно занялась.

Я затоптал свой крохотный костерок и вернулся к цыганке, неся в руках «живое пламя» на кончике фитиля.

Лачи была занята – что-то бубнила себе под нос, не обращая на меня внимания. С краю на тарелке появился кожаный кисет, совсем небольшой, в половину ладони. В центре же горочкой была насыпана крупная соль. Поверх соли лежала моя пятирублевка. Все это меня знатно озадачило. Я хотел спросить, зачем все это? Но потом подумал: «Всему свое время. Скоро и так все узнаю».

* * *

Лачи мельком глянула на свечу, довольно кивнула.

– Садись. Огонь ставь на блюдо.

Дождалась, пока я усядусь, взяла в руки ножницы и приказала:

– Нагнись ко мне!

Я не стал даже раздумывать – нагнулся. Если бы здесь хотели мне навредить, сделали бы это куда проще. К чему устраивать такую мистификацию?

Вжикнули лезвия, на поднос упал клок светлых волос. Моих волос. Я машинально провел рукой по голове.

– Не зубы, – усмехнулась Лачи, – отрастут. Не жалей.

– Я не жалею.

Ладонь моя вернулась на колени.

– У тебя прибудет, – завела цыганка знакомую пластинку, – у меня прибудет.

Она вытащила из-под яркого платка свой собственный локон. И ножницы стриганули снова. Поверх светлой пряди упала еще одна – смоляная с проседью.

От дальнейшего у меня глаза полезли на лоб. Лачи наклонила свечу и с четырех углов подожгла пятирублевку. Мне стало стыдно. Мне стало неловко. Черт, мне стало конкретно не по себе. Цыганке не нужны были мои деньги. Они были нужны мне самому. В этом чудилось что-то неправильное, ненастоящее.

Лачи глянула на меня с пониманием, мягко улыбнулась и повторила:

– Не жалей. Это – всего лишь деньги, как ушли, так и придут. Что они, – цыганка выставила перед собой раскрытую ладонь и показательно дунула, – прах, тлен, пепел.

Поспорить с этим было сложно. Именно в это сейчас и превращались украденные мною пять рублей.

* * *

Деньги сгорали, мерзко воняло палеными волосами. Лачи то ли бормотала заклятие, то ли что-то пела. Тихо, на грани слышимости. Я не мог разобрать ни слова. Время шло медленно-медленно. В какой-то момент я словно выпал из реальности, завороженный рыжими язычками пламени и тягучим напевом. Лачи ворошила живой костер кончиками ножниц. Летели искры. Бумага никак не хотела гореть, все время гасла. Поджигать пришлось еще два раза.

Когда все прогорело дотла, Лачи перестала шевелить губами. Замерла, уставившись пустым взглядом на соль, на горстку пепла поверх. Потом вздохнула и посмотрела на меня.

– Все, – сказала она устало, – я сделала что могла. Теперь твоя очередь.

Я придвинул к себе тарелку. Деньги, волосы, все превратилось в прах. Край тарелки был горячим, не удержать. От пепла поднимался сизый дымок. Цыган, стоявший все это время у меня за спиной, громко хмыкнул и ушел к лошади. У него были другие заботы.

– Что дальше? – спросил я.

Лачи протянула мне ножницы.

– Перемешай. Пепел и соль вернейшее средство от…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Она не договорила, но я и так понял. Взял ножницы и принялся осторожно ворошить соль, вмешивая туда по чуть-чуть пепел.

Лачи тяжело поднялась, держась рукой за поясницу. Мне подумалось, что в этом куда больше притворства, чем правды. Хотя, кто знает сколько сил отнимает такой ритуал. Это мне он стоил пряди волос и пяти рублей. А ей? Чего стоил ей?

Соль я разровнял по донышку тонким слоем, чтобы быстрее остыла. Потом отодвинулся чуть назад и привалился спиной к колесу. В моей душе впервые за все это время воцарился полный покой. Все страхи, что я так старательно загонял глубоко внутрь ушли, растаяли без следа. Я впервые поверил в то, что у меня все получится.

Вскоре вернулась цыганка. В руке у нее была небольшая серая тряпица, небрежно оторванная от целого полотна. Лачи перехватила мой взгляд.

– Лен, – пояснила она, – небеленый. Тебе подойдет.

Я вновь подумал, что ей виднее. Хотя пока не понимал, для чего эта тряпка мне может понадобиться.

Лачи снова попыталась присесть, и я увидел, что ей действительно трудно. Заметил, как болезненно морщит она лицо. Мне стало ее жаль.

– Погодите, – сказал я, – не надо.

Я поднялся сам и поднял с земли тарелку. Донышко ее почти остыло. Лачи бросила на меня благодарный взгляд, дотронулась до поверхности соли, отряхнула пальцы.

– Пересыпать надо, – заметила она и протянула мне кисет.

Я растянул шнурок и внимательно разглядел вещицу. Ничего особенного. Сделан он был совсем примитивно – кусок кожи, сложенный пополам, прошитый грубой ниткой швами наружу. К горловине приделана петелька, в которую продет шнурок. Все. Ни надписей, ни украшений, ни охранных знаков. Ничего. Мешочек и мешочек.

Горловина его была совсем узкой. Сыпать соль туда через край не имело смысла – половина окажется на траве. Я вновь поставил тарелку на землю, присел на корточки, подцепил порошок щепотью и принялся ссыпать внутрь мешочка по чуть-чуть. Скоро на тарелке почти ничего не осталось. Я завязал на кисете шнурок и едва машинально не стряхнул оставшуюся пыль вниз. Лачи отняла у меня блюдо, протерла его тряпицей, свернула ее пеплом внутрь и протянула мне.

– Придешь домой, протрешь зеркало, – сказала она.

Я взял тряпочку, немного замешкался, но все же убрал в карман брюк. Мешочек спрятал в нагрудный карман рубашки. И испытал странное чувство. Неужели у моей проблемы такое простое решение?

– Поможет? – Мой вопрос не удивил цыганку.

Лачи пожала плечами.

– Поможет. Только смотри, чтобы дверь никто не открывал. Туда лучше никому не заходить. Накликать можно…

Накликать? Что за черт! Второй раз за день мне об этом говорят. Я придвинулся ближе, почти вплотную, и спросил:

– Что там произошло? Вы знаете? Откуда взялась эта тварь?

Лачи пристально посмотрела на меня, что-то для себя решила и потребовала:

– Дай ладонь.

Я протянул ей руку. Почему-то левую. Цыганка довольно кивнула.

– Хороший знак.

– Что? – Не понял я.

– Левую дал, – сказала она и тут же пояснила. – На левой написано все, чем одарил тебя Боженька. На правой, – она перехватила вторую мою руку, – то, что ты сам сотворил со своей жизнью. Смотри!

Это было откровением. Никогда о таком не слышал. Я с удивлением уставился на свои ладони. Что я мог там увидеть? Почти ничего. И совсем ничего не смог понять. Разве что… У меня изумленно полезли на лоб глаза. На правой ладони было две линии жизни. Две! Первая длинная, почти до запястья. Вторая короткая, не больше трети от первой.

Я перевел взгляд на левую руку, там линия жизни одна. И была она куда длиннее правой, пересекала всю ладонь, убегала на запястье.

Первая мысль появилась – охренеть. Вот оно, оказывается, как. Две жизни, две линии… Только почему одна такая короткая?

Додумать мне не дали.

– Не жалей об этом, – сказала Лачи, – правая рука всю жизнь меняется. Кто знает, что будет дальше?