Солдат великой войны - Марк Хелприн

Алессандро ответил, подстегнутый вниманием столь многих людей.

– Капитан, – в голосе слышалось уважение, – Ливия – территория Оттоманской империи. Мы там гости, и все наши усилия по развитию Ливии за последние десять лет вполовину меньше нового строительства на виа дель Корсо. Вы правильно упомянули о наличии месторождений полезных ископаемых, но следовало сказать, что их добыча требует особых методов, потому что месторождения находятся глубоко под землей, которые пока не созданы. Что же касается сельскохозяйственного потенциала… насчет этого есть определенные сомнения. Во всяком случае, факты говорят о том, что там ничего не растет. Если настанет день, когда итальянцы с Юга начнут покидать свою сухую и каменистую почву ради ливийского песка, тогда, возможно, война с султаном и станет мудрым решением. Но эти люди уезжают в Америку, и будут уезжать, независимо от того, начнем мы войну с Турцией или не начнем, а при таком раскладе эта самая война с Турцией становится совершенно бессмысленной. История же у нас такая, что мы не можем объявлять кому-то войну, ссылаясь на наши давнишние владения. Иначе придется воевать не только с Турцией из-за Ливии, но и с Британией, Испанией, Германией, Францией, Австрией и Карфагеном. Возможно, нам удастся предотвратить появление немецкой военной базы на юге, не объявляя войну Турции – это какой-то очень уж кружной путь, – а просто проинформировав Германию, что это casus belli[25]. Что же касается нашей чести, то честь – дело тонкое и важное, и наилучший способ служить ей – поступать правильно.

– Лучше воевать с Германией позже, чем с Турцией сейчас? – спросил брат Лиа.

– Лучше вообще не воевать.

– Лучше рискнуть войной с Германией позже, чем победить в войне с Турцией сейчас? – напирал капитан.

– А кто сказал, что мы победим?

– Заверяю вас, победим, и я не стал бы давать таких гарантий относительно Германии.

– Как мне это представляется, гораздо благоразумнее позволить немцам построить военно-морскую базу в Ливии, если им того хочется, а самим построить три базы на каблуке Италии, чтобы обеспечить превосходство в силе. Тогда и тревожиться будет не о чем, и мы не прольем кровь и не потратим деньги на войну.

– Маневренность, – указал капитан, – гораздо важнее массы и баланса. Вы пренебрегли маневренностью ради уравнения. На войне и в конкуренции между государствами позиция – это все.

– Да, конечно, – вмешался какой-то англичанин на безупречном немецком. – Дайте мне точку опоры, и я переверну мир!

Поскольку никто не мог точно сказать, почему англичанин выбрал именно этот момент, чтобы съязвить, те, кто поддерживал Алессандро, решили, что англичанин насмехается над братом Лиа, а сторонники капитана не сомневались, что этот аргумент в его пользу.

Баронесса воспользовалась паузой и инициировала полдесятка разговоров на разные темы. Оставив в покое Средиземное море, послы заговорили о России.

Алессандро откинулся на спинку стула, и его лицо налилось кровью, приобретя цвет сливы. Сокрушенный гордостью и смущением, по молодости он еще не понимал, что вопрос так и остался открытым: он-то думал, что решил его раз и навсегда.

Потом он обнаружил, что на дипломатических обедах подают много блюд, и пожалел о том, что не последовал примеру Лиа и послов, которые только притрагивались к еде, положенной на тарелку. Он же, в восторге от собственного триумфа, съедал практически все, и после четырнадцати блюд и трех десертов ощутил себя настолько отяжелевшим, что засомневался, выдержит ли Энрико его вес.

Еда и шампанское вынудили его сидеть на стуле в компании стариков и наблюдать, как Лиа кружится в вальсе, который, казалось, длился целую вечность. Он уже понял, что есть надо ровно столько, чтобы не потерять способность подняться после обеда и пригласить даму на танец. Лиа вальсировала с военным. Алессандро решил, что потанцует с ней позже. Теперь же он любовался ею со стороны и чувствовал, хотя точно знать не мог, не имея достаточно опыта, что оно и к лучшему. Лия танцевала божественно, и он мог не составить ей достойную пару.

* * *

Лиа с братом покинули дворец Венеция в половине двенадцатого. Стоя на брусчатке двора и наблюдая, как они садятся в карету, Алессандро задавался вопросом, не жениться ли ему на ней. Он боялся, что видит в Лиа только утонченную изысканность и слеп ко всему остальному, его тянет к ней слабость, так что страсть, которую он испытывает, с изъяном. Слишком хорошо зная, какую глубокую благоговейную любовь способны испытывать итальянские поэты к женщинам, которых они мельком видели на улице, он опасался, что его влюбленность в Лиа – недостаточная основа для союза, который заключают мужчины и женщины перед Богом.

Он очень хорошо знал, что любовь сродни самому прекрасному пению, она может заставить забыть про смерть, может быть такой сильной и чистой, чтобы преобразить вселенную. Он это знал и стремился к такой любви, а сам стоял во дворе дворца Венеция, наблюдая за разъездом дипломатов, всем довольный, ибо подозревал, что, поддавшись самой сильной любви, в итоге можно навлечь на себя даже больше страданий, чем от ее отсутствия.

Однажды высоко в Юлианских Альпах они с отцом наблюдали, как стая птиц разлетелась в разные стороны при появлении орла. Орел летел неестественно медленно, словно огромный броненосец, рассекающий волны вдали от берега, а птицы торопились увести от орла своих птенцов, и отец сказал: «Их души не ведают страха, и орел для них ничто. С ними Бог, который заменяет то, чего им недостает».

Его размышления были прерваны возвращением жеребца, который радовался, что покинул незнакомую конюшню. Алессандо запрыгнул в седло, и Энрико легким галопом через ворота выбежал в теплую весеннюю ночь.

В эту среду, как и в любую другую, в Риме царили тишина и покой. По виа дель Корсо они добрались до Народной площади, но, вместо того чтобы пересечь Тибр и поехать домой, Алессандро направил Энрико на Виале дель Муро Торто и через Порта Пинчиана к маленькому треугольнику земли, ради приобретения которого адвокат Джулиани продал сад. Глядя на пустыри и ничем не примечательные строения, Алессандро вдруг осознал, что женитьба на Лиа позволила бы ему сохранить сад. Если бы этот союз снял все проблемы с садом на Джаниколо, тогда, возможно, и все прочее уладилось бы наилучшим образом.

Когда Алессандро уже возвращался домой вдоль территории Виллы Медичи, в ставшем прохладным ночном воздухе, под звездами, которые сияли ярче, чем в любом другом большом городе Европы, он услышал оркестр. Всего несколькими часами раньше его бы это поразило: оркестр, играющий на открытом воздухе. Подъехав ближе, он услышал еще и пение. В саду Французской академии оркестр аккомпанировал трио певцов, исполняющих «Ма ди…» из оперы Беллини «Норма». Алессандро привязал Энрико к железной решетке окна, вмурованной в кладку, и воспользовался ею как лестницей, чтобы перебраться через стену.

Хотя до полуночи оставалось совсем ничего, ни певцы, ни оркестранты не выказывали усталости. К тому времени, когда Алессандро спрыгнул в сад, невидимый в черном парадном одеянии, они закончили одну арию и тут же перешли к следующей. Если австрийцы могли доводить себя до экстаза, восторгаясь Штраусом, французы точно так же воспринимали «Норму», хотя в обоих случаях певцы и музыканты были итальянцами. За «Нормой» последовала «Эрнани», потом «Ecco la barca»[26] из «Джоконды», и под этот аккомпанемент сотни людей прогуливались по парку. Возможно, потому, что он носил имя Французской академии, здесь было полно прехорошеньких женщин. В этом отношении дворец Венеция (если исключить Лиа) безнадежно проигрывал. Алессандро задался вопросом, почему вместо званого обеда он сразу не пришел сюда. И музыка лучше, и обстановка менее формальная, да и возрастом академики и их гости не так уж и отличались от него. А когда певцы под аккомпанемент оркестра запели «Gia nella notte densa…»[27], любовный дуэт из «Отелло», Алессандро почувствовал, как завибрировала ночная прохлада.

Хотя широкие дорожки Виллы Медичи освещались мерцающими факелами, фонтан заливал еще и свет полдесятка электрических фонарей. Где-то за зданием невидимый двигатель вращал генератор, который вырабатывал электрический ток, обеспечивающий свет. В паузах между музыкой, прислушавшись, можно было уловить его мерное гудение.

Если вальсы в австрийском посольстве доставляли Алессандро безмерное удовольствие, то пение в саду Виллы Медичи подтолкнуло его к глубоким раздумьям. Он медленно шел среди гостей Французской академии, отыскивая якоря для своих бегущих мыслей: темная покачивающаяся ветвь с вощеными листьями, звезды в просветах крон, девушка, отбрасывающая назад волосы и покачивающая головой в такт музыке, гармония цветов в свете факелов, череда женщин в шелковых платьях…