Никита Хрущев. Реформатор - Сергей Хрущев

Хрущев посещал Академгородок дважды: в октябре 1959 года и в марте 1961 года. В октябре 1959 года, возвращаясь из Китая с празднования 10-летия КНР, отец сначала остановился в Красноярске. Там, в районе Железногорска, велось грандиозное подземное строительство. В гранитных скалах сооружали ракетный сборочный завод и ядерный центр. Все это вместе называлось «Красноярск-26» (ныне Железногорск). Строительство начали еще при Сталине. После войны он прослышал, что Гитлер прятал от американских бомбардировок сборку ракет в подземные штольни, и последовал его примеру. Сама по себе мысль тривиальная. Во время одной из встреч во время войны отец и сам предлагал Сталину использовать заброшенные шахты для производства вооружения. Сталин отреагировал скептически, а отец не настаивал, тогда его больше волновали свои, фронтовые проблемы. К тому же, угольные шахты не так просто приспособить к делу, их постоянно заливает водой, в штреках накапливается грозящий разрушительным взрывом метан. Потом боевые действия переместились на запад, угроза немецких бомбежек миновала, необходимость в подземных укрытиях отпала.

Послевоенное подземное строительство требовало немало денег. По смете все строительство оценили в шесть миллиардов рублей. К 1959 году «освоили» половину, три миллиарда. Теперь отец как рачительный хозяин решил разобраться, куда «закапывают» государственные ресурсы.

Заводские помещения располагались глубоко в гранитном монолите. Пока шли узкими штольнями, отец слушал рассказ начальника строительства. Половина строящегося предприятия отводилась под сборку ракет, вторая половина предназначалась под реакторы, производящие плутоний. Рядом предполагалось собирать ядерные боеголовки. Сначала на стройке работали заключенные. После смерти Сталина и закрытия лагерей пришлось вербовать вольнонаемных. Когда пришли на место, отец восхитился и ужаснулся одновременно. Восхитился колоссальностью размеров зала, сотворенного человеческими руками. Он видел разные шахты: узкие норы донбасских угольных, где передвигаться можно только на четвереньках, и огромные купола солевых выработок в Карпатах. Там свободно умещался экскаватор. Но и соляные купола казались каморками по сравнению с открывшейся перед глазами отца картиной: в гранитной скале вырубили даже не зал — цилиндрическую пещеру, в которую легко упрятывался пятнадцатиэтажный дом. Тут планировалось разместить плутониевые реакторы. Поневоле напрашивалось сравнение с египетскими пирамидами, только упрятанными под землю. Прочие помещения казались замухрышками, хотя своими размерами они не уступали нормальным заводским корпусам.

Весь этот титанический труд представлялся отцу сизифовым. Огромные ресурсы закапывались в землю без всякой пользы для страны. Затраты на сооружение подземного завода не только никогда не окупятся, но и в военном отношении окажутся бросовыми. Ведь и ракеты, и боеголовки собирают из деталей. Их производят по всей стране, везут к месту сборки поездами. Если враг разрушит предприятия, изготавливающие отдельные узлы, то собирать под землей окажется нечего. Можно, конечно, накопить какие-то запасы, проектом предусматривались склады, но все это крохи. Опыт прошедшей войны свидетельствовал о том же: Гитлера подземные заводы не спасли. Бомбардировки, разрушив основные промышленные центры Германии, остановили и подземные заводы. Сталин не мог этого не знать, и все же отдал приказ зарываться в землю. Чем он мотивировал свое решение, теперь уже не помнит никто, и тогда его вряд ли спрашивали. Взяли под козырек, навезли заключенных и приказали долбить гранит.

С выводами отец не спешил. Он не хотел обижать строителей, они столько вложили в эти пещеры, к тому же первые впечатления — это только первые впечатления. Отец осторожно, в форме вопроса, высказал свои сомнения, сопровождавшему его среднемашевскому заместителю министра Борису Львовичу Ванникову, который курировал проект. Он ожидал, что Ванников начнет возражать, доказывать разумность и необходимость стройки. Но Ванников только пожал плечами, «глянул хитровато», отец уловил в его глазах улыбку, и согласился.

— Так зачем же… — опешил отец.

— Мы, — отвечал Ванников, — не лезли в это дело, то была идея Сталина. По возвращении отца в Москву планы строительства пересмотрели, чтобы не пропали даром затраченные средства, решили завершить недоделанное, а от новых подземных заводов, их по сталинскому приказу проектировали и в других труднодоступных местах, отказались. После отставки отца сталинскую стройку разморозили. В 2001 году я видел телевизионную передачу о Железногорском подземном монстре. В ней его назвали «гордостью советского народа». Как можно гордиться собственной расточительностью? Хотя гордятся же египтяне своими пирамидами.

Если в Красноярске отец испытал разочарование, то Новосибирская «Золотая долина» его порадовала. Деньги здесь вкладывались в будущее, и вкладывались с умом. Сильное впечатление на отца произвела и организация дела. Лаврентьев четко отвечал на вопросы, знал, что где строится, кому чего не хватает, кто просит лишку.

«Не забуду, как, когда строили в Сибири академические сооружения, этот большой ученый жил в палатке и ходил в кирзовых сапогах, — восторгался Лаврентьевым отец. — Но главное не в том, как человек одет и что он носит — сапоги или цилиндр. Трезвость ума и пробивная сила Лаврентьева — вот что подкупило меня.

Требовалось очень много денег, особенно строительным организациям, чтобы в короткий срок создать хотя бы основу филиала, — продолжает отец. — Научное строительство — непрерывный процесс, как и развитие самой науки. Душой нового дела стал сам Лаврентьев. Я, когда бывал в Сибири, несколько раз посещал Академгородок, смотрел, как идет строительство.

Лаврентьев привез туда семью, жил очень скромно в типовом финском домике, это я увидел, побывав у него на обеде». (На самом деле он жил в избе лесника, построенной тут еще в доакадемические времена.)

Несмотря на искреннее восхищение отца Лаврентьевым, их отношения нельзя назвать безоблачными. В октябре 1959 года они крепко поцапались из-за Лысенко, «злого гения» страны, науки, Хрущева и, отчасти, Лаврентьева.

Проблемы с Лысенко у Лаврентьева возникли чуть ли ни со дня основания Сибирского отделения. Михаил Алексеевич пригласил заведовать Институтом цитологии и генетики Николая Петровича Дубинина, одного из немногих профессоров-генетиков, чудом уцелевшего во время сталинско-лысенковского «выпалывания с научного поля вейсманистско-морганистских сорняков».

Ему повезло, он укрывался в средмаше, там тогда всерьез занялись изучением влияния радиации на живой организм. В средмаш с его драконовской системой специальных допусков даже всесильный Лысенко пробраться не смог. Да и не интересовало его то, чем занимались атомщики. Другое дело — академический институт в самом центре Сибири. Лысенко понимал, что с Лаврентьевым ему не сговориться, они хорошо знали друг друга еще по Украине. Трофим Денисович пошел к Христиановичу, предложил ему сотрудничество и свою поддержку, пообещал прислать настоящих ученых, но с одним условием — никакого Дубинина. Когда Христианович рассказал Лаврентьеву о своей встрече с Лысенко, тот вспылил: Лысенко в Сибирское отделение вход заказан.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});