Верная Рука - Май Карл Фридрих

— Не только это, но и то, что на сегодня и завтра вы отпущены на охоту, — продолжил я весело, — чтобы…

— Вы действительно знаете все про меня!

— …чтобы добыть четыре медвежьих шкуры.

— Но… но… сэр… скажите же мне наконец, откуда вам все это известно?

— Вчера, когда вы разговаривали с вождем юта, я был всего лишь в трех шагах от вас.

— Ну конечно! Я мог бы и сам об этом догадаться.

— Мы слышали каждое ваше слово. Но в ту ночь освободить вас было невозможно, поэтому мы ночью отправились в Медвежью долину, чтобы дождаться вас здесь.

— Вы сказали «мы». С вами кто-то еще?

— Да.

— Кто?

— Сейчас увидите. — И я раздвинул заросли. Дальнейшая сцена не поддается описанию. Могу лишь сказать, что Шурхэнд издал ликующий вопль, а Виннету прижал руку к сердцу.

— Виннету рад душой видеть своего брата Шурхэнда, — сказал он, когда Шурхэнд умолк. — Мы надеялись догнать его только в парке Сент-Луис, и радость нашей встречи станет тем больше, чем скорее мы докажем этому юта, что даже пятьдесят его воинов не могут удержать Шурхэнда.

— Но я дал слово возвратиться в их лагерь. Они знают, что Шурхэнд слов на ветер не бросает. Иначе они бы меня ни за что не выпустили.

— И мы знаем это! Шурхэнд не нарушает своего слова. Поэтому Шеттерхэнд и Виннету пойдут к вождю и скажут ему свое слово. А сейчас, если это возможно, вы позволите мне удалиться?

И он ускакал, никак не объяснив, куда и зачем направляется. Но я-то знал: он надеется найти следы еще одного гризли.

— Куда это он? — спросил Шурхэнд.

— Вероятно, он готовит для вас сюрприз, мистер Шурхэнд.

— Какой сюрприз?

— Ну, если я скажу вам это, сюрприза не получится.

— Well! Мы дождемся его здесь.

— Нет. Нам лучше уехать отсюда. А Виннету нас найдет. Пожалуйста, садитесь на лошадь! — И я подвел к нему чалого, добавив: — Когда вы увидите того, кому принадлежит этот конь, обрадуетесь не меньше, чем при встрече с нами.

Уже на подъезде к лагерю мы увидели Дика Хаммердала. Шурхэнд узнал его и спросил меня:

— Глазам не верю: неужели это старина Дик Хаммердал?

— Он.

— Значит, здесь должен быть и Пит Холберс.

— Разумеется. Они же неразлучны.

— О, вот это сюрприз так сюрприз! Благодарю вас!

Хаммердал бросился нам навстречу с протянутой рукой. Шурхэнд крепко пожал ее, и толстяк взахлеб от радости прокричал:

— Добро пожаловать, мистер Шурхэнд, в наши старые горы! Надеюсь, вы не забыли старого Дика с тех пор, как мы виделись в последний раз!

— О нет, дорогой Хаммердал! Я вспоминаю о вас всегда с теплым чувством.

— Здесь и Пит!

— Значит, вы по-прежнему не расстаетесь?

— Никогда! И знаете, он все такой же длинный, как я все такой же толстый.

— Это так, и я страшно рад, что оба вы не изменились.

Как только мы сошли с лошадей в лагере, Хаммердал заорал:

— Эй, Пит Холберс, ты где, старый енот? Посмотри, кого мы привели. Только не обнимай этого джентльмена, а то задушишь — твои руки могут обвить человека два раза!

И тут Шурхэнд увидел Апаначку.

— Апаначка! Мой краснокожий брат! Боже, еще один замечательный сюрприз! Позволь мне обнять тебя!

Команч в ответ не произнес ни слова, лишь широко раскрыл руки; глаза его излучали свет несказанной радости. Друзья потеряли друг друга после Форт-Террела и скучали оба. Подошел Тресков и поздравил их со встречей. Я представил Шурхэнду вождя осэджей. Он поклонился знаменитому вестмену, пожал ему руку с теплыми словами приветствия и спросил, показывая рукой на две медвежьих шкуры, расстеленных на земле:

— Мой брат Шурхэнд, как я слышал, должен принести юта четыре шкуры?

— Совершенно верно.

— Вот две из них.

— Кто добыл их?

— Шеттерхэнд — большую, а Апаначка — шкуру бэби.

— Спасибо, мой друг, но это, увы, мне не зачтется: медведей должен убить я сам.

Тогда в разговор вмешался я:

— Вождь капоте-юта выставил такое условие, чтобы это сделали обязательно вы?

— Нет, такого условия названо не было.

— Значит, и угрызений совести на этот счет у вас не должно быть.

— Конечно. Но вождь не знал, что я встречу таких помощников. Подразумевалось как само собой разумеющееся, что их убью я.

— Нас не касается, что он подразумевал. Речь о том, что вы можете забрать эти шкуры. А еще две мы, я думаю, добудем вместе.

— Но эту маленькую Тусага Сарич не засчитает.

— Почему?

— Потому что это шкура медвежонка.

— Но довольно большого. И на ней не написано, кому она принадлежала.

— Нет, они ее все-таки не засчитают.

— Тогда мы заставим сделать это. Вы бы ее засчитали?

— Конечно.

— Уже хорошо.

— Конечно, четыре шкуры есть четыре шкуры, кто бы их ни добыл. Но я ведь давал слово.

— Хорошо, тогда я вас прошу подумать о том, что будет, если вы придете вообще без шкур?

— Меня расстреляют.

— Ну, этого, положим, мы не допустим в любом случае.

— Спасибо! Но если вас при этом не будет, участь моя определится одним словом Тусага Сарича.

— Мы уже позаботились о том, чтобы оказаться там в нужное время. Но вы не должны возвращаться до тех пор, пока мы не будем полностью готовы. Не надо давать никаких преимуществ этим краснокожим. Они и так поставили вас в очень жесткие, и даже, я бы сказал, жестокие условия: вы должны четырежды оплатить вашу жизнь в единоборстве с самым лютым зверем Дикого Запада, но свободы они вам ведь все равно не дадут. Я правильно понял?

— Не дадут, они своих решений не меняют.

— Поэтому и речи не может быть о том, чтобы вам остаться у них. Слово свое насчет четырех шкур вы сдержите, а большего никто требовать от вас не вправе. К тому же теперь не то время, чтобы связывать себя ненужными обязательствами. Я убежден: есть нечто, что сейчас для всех нас, но особенно для вас, гораздо важнее.

— Что же это?

— Еда.

— И тут вы правы, — ответил весело Шурхэнд. — За последние три дня краснокожие не дали мне даже перекусить.

Ел он с большим аппетитом. Я же в это время, отведя моих спутников в сторону, сказал им, что они должны были предложить ему поесть сразу же, как только он прибыл в лагерь, а кроме того, предупредил, что они не должны в его присутствии произносить слова, сказанные Тибо-така и Тибо-вете. У меня были свои основания для такого предупреждения. Апаначка ничего не сказал на это, только посмотрел на меня грустно-грустно. Может быть, он испытывал то же предчувствие, что и я. Во всяком случае, так мне тогда показалось.

Мы расседлали лошадей. Они прильнули к ручью, а мы занялись обустройством лагеря, стараясь, однако, ни на секунду не терять из виду его окрестностей и своих ружей. Теперь я должен пересказать, разумеется, со слов самого героя рассказа, как Шурхэнд попал в плен к капоте-юта, это интересовало всех нас даже вне всякой связи с четырьмя медвежьими шкурами.

Итак, вот как все было. Шурхэнд проскакал довольно большое расстояние и через четыре дня пути расположился возле ручья, в окрестностях которого не было заметно следов человека. Однако его не покидало ощущение, что кто-то находится рядом. Чутье никогда еще его не подводило, и на этот раз он тоже не ошибся. Совершенно неожиданно перед ним как из-под земли выросли вдруг два индейца — старый и молодой. У обоих в руках были ножи. И в ту же секунду они бросились на него. Но Шурхэнд успел выхватить револьвер и выстрелил. От ствола его револьвера еще полз дымок от выстрела, а вокруг уже было кольцо из индейцев. Револьвер у него, естественно, тут же выбили из рук, а самого связали. Остальное мы уже знали.

За этим рассказом время прошло незаметно. Солнце стояло в зените, значит, скоро можно было ожидать возвращения Виннету. И он вскоре появился. Спрыгнув с лошади, он спросил меня:

— Нашему брату Шурхэнду сообщили все, что ему нужно знать?

— Да, все.

— Он согласен взять эти две медвежьих шкуры?

— Да.

— Теперь надо добыть еще две. Помогать мне будут мои братья Шеттерхэнд и Апаначка. Мы пойдем вместе.