Приручение одиночества. Сепарационная тревога в психоанализе - Жан-Мишель Кинодо

С похвальным намерением преодолеть противоречивые и спорные моменты Боулби выдвигает новую теорию, которая, по его мнению, является простым заменителем всех остальных. Он рассматривает привязанность как инстинктивное поведение: ребенок формирует привязанность не к тому, кто кормит его, а к тому, кто больше взаимодействует с ним. Привязанность ребенка к матери развивается или нарушается в зависимости от степени достигнутого понимания. В сущности, картина Боулби не содержит концепций инстинктов и защит, фантазий и инфантильного опыта, повторяющегося во взрослой жизни.

Излагая свои взгляды на привязанность и затем на утрату, Боулби исследует происхождение страхов и тревоги. Базовый тезис его теории состоит в том, что фобия и сепарационная тревога, являющиеся, в представлении Фрейда и других психоаналитиков, результатом невротических конфликтов, граничащих с патологией, на самом деле являются нормальным инстинктивным поведением, указывающим на страх – «естественную» тенденцию, присущую животным и людям всех возрастов. Он ясно утверждает, что тенденция реагировать страхом на присутствие незнакомцев, страх темноты или одиночества не являются результатами бессознательных конфликтов, а преимущественно выражают «генетически детерминированное предубеждение», которое, в конечном счете, приводит к возможности противостоять реальным внешним опасностям (Bowlby, 1973, p. 86). Следовательно, в его понимании сепарационная тревога является исключительно инстинктивной реакцией на внешнюю опасность.

Заключение Боулби может удивлять психоаналитиков, поскольку он считает привязанность между ребенком и матерью чисто биологической по своей природе, так же, как и сепарационную тревогу, возникающую в результате расставания с объектом привязанности. Детские переживания разлук и потерь являются «событиями» внешнего мира, которые вызывают неблагоприятные отклонения в ходе развития, аналогично тому, как «поезд отклоняется от основного пути и начинает двигаться по ответвлению дороги». В попытке произвести переоценку психоаналитической теории путем выдвижения теорий систем контроля и инстинктивного поведения, Боулби отходит от специфического поля психоанализа и приближается к экспериментальной психологии. Как писал Винер (Wiener, 1985), подход Боулби является вполне допустимым только «при условии, что он не используется в психоаналитической теории» (p. 1600).

Боулби знает, что его этологический подход к привязанности, страху и тревоге отличается от взглядов Фрейда и его последователей и что такая эволюционная теория, как он сам говорит, «бросает серьезный вызов психоаналитической теории».

Несмотря на спорность выводов Боулби с психоаналитической точки зрения, его вклад заслуживает уважения за пробуждение интереса психоанализа к важной и недостаточно исследованной области. Споры среди аналитиков, вызванные Боулби, привели к тому, что им пришлось отбросить привычную осмотрительность и ясно излагать свои взгляды, как, например, сделала Анна Фрейд (A. Freud, 1960) в своей полемике с ним.

Часть третья

Технические соображения

7. Интерпретации сепарационной тревоги в переносе

«Что придает красоту пустыне, – сказал Маленький Принц, – это нечто скрытое где-то вдали…»

Антуан де Сент-Экзюпери. «Маленький Принц»

Какой теории следует придерживаться как основы для интерпретации?

В предыдущих главах было рассмотрено место сепарационной тревоги в основных психоаналитических теориях объектных отношений, настоящая глава будет посвящена проблеме интерпретаций сепарационной тревоги, возникающей в отношениях анализанда и аналитика в процессе психоаналитического лечения.

В настоящее время большинство психоаналитиков, несомненно, признают ключевую роль проработки сепарационной тревоги в психоаналитическом процессе. Вместе с тем способ интерпретаций, которого придерживается аналитик, зависит не только от нашего личного тренинга, теоретических предпочтений и клинической практики, но и от нашего собственного опыта переживания сепарационной тревоги – имеется в виду наш собственный жизненный опыт, наш собственный анализ и анализ переноса-контрпереноса с анализандами.

Вместе с тем явная разнородность психоаналитических теорий является проблемой для современных психоаналитиков, особенно для тех, кто оказывается в замешательстве от множества психоаналитических школ и теорий, которые, как грибы после дождя, появились после Фрейда. Это ставит следующий практический вопрос: какую основу, соответствующую идеям Фрейда, может использовать психоаналитик для интерпретаций в своей клинической работе? Как мы видели, Фрейд оставил нам ряд указаний, и многие аналитики внесли свой вклад в психоанализ, хотя зачастую они предлагали свой собственный оригинальный путь. Вопрос множественности психоаналитических течений внутри одной организации – Международной психоаналитической ассоциации (МПА), – основанной Фрейдом в 1908 году, безусловно, сегодня является для нас проблемой.

Не случайно «общие интересы психоанализа» были предметом обсуждения на Римском конгрессе МПА в 1989 году, эта тема возникла в ответ на заданный Валлерштейном в 1987 году в Монреале вопрос: «Один психоанализ или много?» (Wallerstein, 1988, p. 5).

По-моему, несмотря на отличия и даже расхождения, упомянутые нами психоаналитические теории объектных отношений, с их различными подходами к сепарационной тревоге, в своей общей основе содержат концепцию психоанализа Фрейда. Общее основание включает согласие по следующим основным вопросам: роль бессознательного, важность детской сексуальности в происхождении психических конфликтов, признание компульсивного повторения в феномене переноса, признание центральной роли эдипова комплекса в организации психической жизни.

Я бы добавил к этому, что для того, чтобы быть фрейдистским психоаналитиком, недостаточно просто принимать перечисленные теоретические моменты; важно согласие на установление психоаналитического сеттинга, обеспечивающего удовлетворительный аналитический опыт и способствующего интерпретации переноса. Как говорила Ж. Шассгет-Смиржель: «Отличия в сеттинге приводят к потере общего основания» (Chasseguet-Smirgel, 1988, p. 1167). Я вернусь к этому вопросу в следующей главе.

Хотя все упомянутые мной теории объектных отношений являются частью общей основы, охарактеризованной выше, каждая имеет собственную специфичность и когерентность в «классической» психоаналитической практике, и польза от указанной теоретической базы возможна только в том случае, если собственное мышление аналитика согласуется с ней. Принятие всех теорий одновременно было бы эквивалентно непринятию ни одной из них: хотя существуют разные пути достижения одной и той же цели, достичь ее можно, выбрав только один путь и отвергнув другие, помня о том, однако, что такие пути существуют и имеют свою ценность. Это не означает, что другие пути менее валидны; это просто другие пути, и будет ошибочным исключать одну теорию в пользу другой, хотя они не могут применяться одновременно одним и тем же аналитиком.

Например, в зависимости от теоретических предпочтений, в своей клинической практике психоаналитик может не интерпретировать сепарационную тревогу и оставаться молчаливым в определенные моменты процесса или, напротив, может интерпретировать, когда видит подходящий для этого момент. Психоаналитик может принимать во внимание сепарационную тревогу в теории и практике, но воздерживаться от интерпретаций, потому что, следуя своим теоретическим взглядам, может считать, что этот тип тревоги должен быть заново пережит анализандом на инфра-вербальном уровне и ему нужно просто следить за этой регрессией без обязательных интерпретаций.

Этот подход характерен для последователей Винникотта – например, тех, для которых нарциссическая фаза нормального раннего развития – это эквивалент «первичной материнской заботы», и поэтому они отдают предпочтение позиции холдинга, а не интерпретативной позиции. В связи с этим Палацио (Palacio, 1988) правомочно замечает в своем исследовании нарциссизма, что психоаналитики, которые считают нарциссизм нормальной стадией развития, рассматривают нарциссические феномены, возникающие в терапии, как относительно нормальные, и поэтому в своих интерпретациях не делают акцент на конфликтных аспектах нарциссического переноса.

Все это явно отличается от подхода психоаналитиков, рассматривающих нарциссизм в контексте агрессии, деструктивности и зависти. Для них нарциссизм является результатом комплекса инстинктов и защит, которые могут быть проинтерпретированы в деталях в переносных отношениях «здесь и сейчас», в особенности при перерывах в аналитических встречах.

Итак, мой ответ на вопрос, какая теория может лечь в основу интерпретаций, заключается в том, что наиболее важным является достижение аналитиком достаточной степени креативной свободы в выборе собственных моделей – теоретических, технических или клинических – с тем, чтобы его интерпретации отражали преимущественно то, что переживает анализанд. Именно это делает работу аналитика трудным и волнующим искусством, в котором ничто не обретается раз и навсегда.