Мартин Борман - Джемс Макговерн

Посетитель, видевший Гитлера только в дни его триумфа, должен был испытывать шок при его появлении. В 1943 году ему было пятьдесят четыре, но выглядел он лет на десять старше. Лицо было изможденным, землистого цвета. Тусклые глаза не мигая пристально смотрели на посетителя и все еще по-прежнему обладали странным магнетизмом. Ходил он сутулясь, волоча левую ногу. Левая нога и рука тряслись. Чтобы контролировать дрожание, он упирался левой ногой в любой подходящий предмет и держал левую руку в своей правой. Приступы гнева у него были неожиданными, частыми и ужасными.

Генерал Гейнц Гудериан претерпел один из таких приступов и позднее писал: «Он размахивал руками, его щеки пылали от гнева, все его тело содрогалось, этот человек стоял прямо передо мной, вне себя от ярости и потеряв всякий самоконтроль. После каждой вспышки гнева Гитлер широкими шагами расхаживал взад-вперед по краю ковра, затем внезапно остановился прямо передо мной и швырнул мне в лицо свои следующие обвинения. Он почти визжал, глаза его, казалось, вот-вот вылезут из орбит, и вены набухли на висках».

Стрессы и напряжения, которые испытывал Гитлер, могли бы сломить многих людей, но он один умел соединять и примирять их со своим нездоровым образом жизни. Он покидал свой подземный бункер лишь для проведения военных советов или для коротких прогулок с Блонди. Прогулки были его единственным моционом. Поздно вечером несколько самых приближенных людей присоединялись к нему за чаепитием. Затем Гитлер в дружеской манере в течение часа разглагольствовал о своей юности в Вене, начальных годах борьбы нацистской партии, о смысле истории, судьбе человека, музыке Вагнера, о расе. Всякое упоминание о войне было запрещено.

Борман следил за тем, чтобы эти «застольные беседы» записывались отобранными им стенографистами. Как единственный надежный толкователь мыслей фюрера, Борман перечитывал записи монологов, иногда внося в них поправки или добавляя свои собственные комментарии, прежде чем отправить их на хранение в свой личный архив. Всего «застольные беседы», официально известные как «Borman-Vermerke» («Заметки Бормана»), занимают 1045 печатных страниц, наверху каждой он писал: «Заметки, представляющие огромный интерес для будущего. Хранить с большой осторожностью».

Гитлер часто вел беседы почти до рассвета. Затем отправлялся спать, пока не наступало время проводить военный совет в полдень. Чтобы поддерживать себя в форме, он попал в полную зависимость от своего доктора-шарлатана, вульгарного и раболепного доктора Теодора Морелля, разбогатевшего на производстве лекарств собственного приготовления под защитой фюрера.

Морелль использовал по крайней мере двадцать восемь смесей снадобий для своего пациента, часть из которых была бесполезной, другая — вредной. Группа обычных врачей считала, что одно из снадобий Мюрелля, состоящее из белладонны и стрихнина, медленно отравляла фюрера. Гитлер уволил их и продолжал полагаться на Морелля, который любезно предлагал свои снадобья почти всем обитателям «Волчьего логова», однако Борман не был одним из них. По-прежнему, несмотря на периодические приступы головной боли, крепкий и здоровый в свои сорок три года, начальник партийной канцелярии сторонился невежественного знахаря, сводившего в могилу фюрера.

Несмотря на постоянно принимаемые снадобья и нездоровый образ жизни, который он вел, вполне возможно, что ухудшение здоровья Гитлера — и душевного, и физического — происходило главным образом от прозаического недуга, который поражает без всяких проявлений или видимой причины миллионы людей на пятом или шестом десятке жизни. Из всех докторов, наблюдавших Гитлера в определенное время, никому не дозволялось подвергнуть его клиническому осмотру. Однако некоторые врачи полагали, что внешние симптомы свидетельствовали о наличии у него paralysis agitans (болезнь Паркинсона)[7].

Специфика причины появления заболевания полностью неизвестна. Болезнь не ограничена местом проживания, отдельным континентом или расой, начинается она медленно, коварно и незаметно. Ее прогрессирование выражается дрожанием конечностей и затвердением определенной группы мышц. У больного снижается двигательная активность, если он пытается ускорить движение. Больной страдает от приступов тревоги, беспокойства и нервной депрессии, и часто подвержен истерическим припадкам. В частности, затвердевают мышцы лица, придавая ему выражение неестественного спокойствия, называемого «маской Паркинсона». Болезнь серьезна, но редко заканчивается смертельным исходом. Ни одна известная форма терапии не способна изменить ее ход или излечить болезнь.

Пал ли Гитлер жертвой болезни Паркинсона или его недуги имели неизвестное происхождение, в основе которого лежала истерия, он больше не был тем человеком, каким его знал весь мир. И чем больше усугублялась его болезнь, тем в большей степени он добровольно отдавал себя в руки своего энергичного секретаря. Господство Бормана при дворе Гитлера теперь было полным. Постоянно находясь рядом с фюрером, или будучи способным немедленно оказаться рядом, Борман был единственным каналом доступа к Гитлеру, хранителем его секретов, человеком, ответственным за издание его приказов.

«Предложения Бормана сработаны настолько четко и точно, — однажды заметил Гитлер одному из адъютантов, — что мне нужно только сказать да или нет. С ним я за десять минут управляюсь с кучей документов, на что другие отняли бы у меня несколько часов моего времени. Когда я говорю ему напомнить мне через шесть месяцев о том или ином деле, я могу быть уверен, что он это сделает».

Вальтер Шелленберг, руководитель внешней разведки СС, признавая способности Бормана, все же оценивал их с определенной долей цинизма. «Он обладал способностью упрощать сложные вещи, представлять их сжато и резюмировать важные пункты в нескольких четких предложениях, — вспоминал позднее Шелленберг. — Он делал это настолько умно, что даже самые краткие его донесения уже заключали в себе полное решение вопроса».

Манипулировал ли Борман фюрером в тех делах, которые он, Борман, хотел делать? Гитлер так не думал. Он не смог бы потерпеть никаких жалоб на своего секретаря. «Я знаю, что он жесток, — но что бы он ни начал, он все доводит до конца. Я могу полагаться на это абсолютно. Своей безжалостностью и жестокостью он всегда добивается выполнения моих приказов». Фюрер думал, что Борман был единственным человеком, на которого он всегда мог бы рассчитывать. Его старые друзья и соратники оказались не в состоянии жить согласно его установкам, а некоторые вообще остались на обочине.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});