Лили и море - Катрин Пулэн

— Лили, ты спишь!

Я встаю:

— Я мечтаю… но я работаю!

Впереди меня Джуд. Он протягивает мне сигарету. Улыбка, почти что нежная, оживляет его лицо, покрасневшее от холода, я вижу его потрескавшиеся губы под густой бородой, в которой есть немного соплей. Йан присоединился к нам. Времени осталось очень мало. Дэйв обеспокоен:

— Промысел был закрыт для ловли черной трески, а мы начинаем от этого получать немало. Я не знаю, хотя имеют право на…

— Не волнуйся, — говорит Йан, — это еще хорошо, что в пределах квоты. Мы можем ловить и гораздо больше!

— Я не уверен, — ворчит он, — но это мое мнение, что это слишком много.

Джуд исчезает на несколько секунд в каюте. Он возвращается и протягивает мне кружку с кофе. Тридцать снастей готовы, можем забрасывать в воду.

— Вполне достаточно, — сказал Йан. — Освободите палубу. Подготовьте следующий сет снастей. — Он отправляет оборудование. И приносит предыдущее.

Два часа ночи. Удача наконец повернулась к нам лицом. Палтус появляется.

— Стоп! — кричит Саймон. — У меня крюк в руке.

Шкипер медленно останавливает линию. Он раздражен.

— Что еще такое?

Саймон поспешно извлек крючок, который застрял в его перчатке. Его рука немного кровоточит. Он очень боится. Йан запускает двигатель. Саймон хватает обезумевший линь со снастями.

— Это называется попался на крючок, — ухмыляется Джесс.

Джуд кидает пару слов в том же духе. Дэйв улыбается. Я меняю полное ведро и пытаюсь улыбнуться Саймону. Он меня не видит. У меня сильно болит ребро. Джон сменяет Джуда. Склонившись над черной неспокойной водой, он поднимает великолепных гигантов, их мясистые губы, широкие рты приоткрыты, по весу явно большие, они гнутся под тяжестью собственного тела, покачиваясь и корчась в бешеной судороге, крюк погружается и тонет все глубже с каждым порывистым движением огромной рыбины. Рыба падает на палубу, прямо в кровянистую воду, пену и внутренности. Джон не потрудился пощадить даже самых молодых рыб. Он их бьет гарпуном таким образом, чтоб их было удобно снимать другой рукой. Их пасть уже вырвана, прежде чем они повторно погружаются в воду.

Другие рыбы задыхаются на палубе. Мужчины берут в охапку наиболее крупные экземпляры, так сподручнее их поднимать на стол. Существа отбиваются и встают на дыбы. Они еще сражаются. Мощные удары хвоста — и мы забрызганы грязью и кровью с ног до головы. Тогда мужчины погружают свой нож в горло рыбы, режут мембрану жабр, делают быстрый разрез лезвием до другой мембраны, которая отделяет внутренности, затем они выхватывают все, вырывают требуху и жабры — все вместе. Они бросают это обратно в море, до меня доходят лишь два дышащих брюшка. Остаются только оба пузыря, находящиеся в самой глубине брюшка рыбы, которые мне надо уничтожить, как и белесую кожу. И снова мое лицо покрыто кровью и пеной. Джесс бросает мне несколько слов, смотря на меня, и смеется. Джуд поднимает глаза на меня. Он пожимает плечами, этот жест я принимаю за презрение. Ребро доставляет мне боль. Я мерзну. Я хотела бы возвратиться в Кадьяк. Джои меня пугает, вчера он был приятен, рассказывая мне о зверях и деревьях, он говорил грустно:

— Я — негр, сын индейца, поневоле ставший варваром. Надо убивать гораздо быстрее. Время — деньги, рыбы — доллары, и когда появляется морская звезда, часто более крупная, чем две мои соединенные руки, совсем не запланированная по нашей работе, и если она прицепляется к крючку, который она жадно сосет, то ее убивают ударом о стальной косяк.

Иногда, когда попадаются маленькие морские окуни, то их рассекают на части в блоках, между которыми проходят тросы снастей. Я отпускаю в море тех, до кого могу дотянуться, пока никто не видит, или маскируя свои движения под смешной жест. Я пытаюсь скрыть это от всех, знакомых мне людей, моих подельников в дальнем плавании — этих наемников, варваров, пугающих меня, ставших зверями, которые промышляют в просторной мясной лавке, при грохоте двигателей и неистовстве океана. Но у меня больше нет ни времени, ни сил для этого. Я боюсь желтых глаз, шкипера, который кричит и ругается, людей, этих широких и мощных мужчин, которые вонзают с такой ловкостью свои ножи в белое брюхо рыбы.

Дэйв просит у меня точильный камень.

— Ведро скоро наполнится, — отвечаю ему я.

Он горланит:

— Ты должна сделать то, о чем я тебя прошу!

Я смотрю на него с изумлением, страхом, непониманием. «Я тебя ненавижу, — думаю я, — ой как я тебя ненавижу!» Я очень огорчена, из-за того что он меня обманул. Он, Дэйв, мужчина, как и другие мужчины, человек, который распоряжается и хочет моментального повиновения, мужчина, один из тех, кто украл у меня койку и позволил мне спать на полу между их ног, когда у них вахта, один из тех, кто не обучил меня правильно чистить белых палтусов, кто только и может что кричать, и тогда я начинаю дрожать, в этом случае у них находятся слова утешения, и теперь я их уже слепо люблю. Мужчины, которые мне, возможно, не оплатят даже и половины моей доли. Я приношу ему камень и стою перед ним, опустив глаза.

— Спасибо, Лили, — говорит он таким тоном, как если бы он меня простил за что-то.

— Лили! Рыба попала в устройство! Ну что за блин, черт, мать твою за ногу! — орет шкипер.

Я убиваю красного морского окуня. Я толкаю рыбины влево от себя, они сползают в трюм. Сердце палтуса пульсирует на столе под неоном. Интересно, когда я бросаю его вместе с потрохами и кровью, долго оно еще бьется? Возможно, я должна была бы передать его морю… Напряжение быстро сокрушило меня. Джуд занимает место Джои и возвращается ко мне.

Я вижу линию снастей в узле. Я хватаю полную корзину, обмениваю ее на пустую, развязываю снасти. Там пойманная рыба, быстро бросаю ее в ведро. Джон хватает меня за руки.

— Это слишком тяжело для тебя!

Я смотрю на него с удивлением и опаской. Я мотаю головой из стороны в сторону.

Наступает день. Сейчас уже больше девяти часов. Ровно в полдень нам надо снова поднять последний радиомаяк. Мы возвращаем последний сет в адском ритме, рыбы беспорядочно брошены на палубу. Палуба напоминает сейчас кровавую стройку. Мужчины продолжают потрошить в середине снастей раздробленных морских звезд, глупых рыб с выпученными глазами, с тяжелым запахом внутренностей. Я пробую взгромоздить одного из этих гигантов на стол. Он слишком большой и тяжелый. Он ожесточенно отбивается, и я подскальзываюсь и падаю вместе с ним, но не отпускаю. Боль в ребре заставляет меня буквально плакать от гнева. Вместе с рыбиной мы купаемся в требухе. Моя первая рукопашная схватка с белым палтусом, объятия в крови и пене. Изловчившись, я изо всех сил хватаю его и сжимаю. Он слабеет. Мужчины уже пустили ему кровь, скоро он умрет. Он уже едва дрожит. Рука попала внутрь его жабр, которые он вновь закрывает. Моя рука поранена через перчатку. Теперь я умею укладывать его на столе. Он больше не шевелится. Он очень гладкий, такую красивую рыбу я не видела никогда. Я беру нож, погружаю его в жабры, я повторяю жест наших мужчин.

Я распотрошила своего первого белого палтуса и стала мыть внутреннюю часть белого брюха. Его сердце выскользнуло на стол, оно еще бьется. Я колеблюсь. Это сердце, которое не решается умирать, я его глотаю. В моем теплом нутре одинокое сердце палтуса.

Йан меня толкает:

— Вытолкни оттуда и пододвинь ко мне белых палтусов!

Джуд поднимает глаза и бросает на меня ледяной взгляд. Слезы на моих глазах. Я сморкаюсь в пальцы. Джои и убийца не далеко. Я встречаюсь с ним взглядом и цепляюсь за этот взгляд, он улыбается:

— Скоро конец авралу, Лили, мужайся.

Заканчиваем помещать в трюм последних рыб. Джуд и я потрошим последнюю треску. Я толкаю щеткой отходы до шпигатов. Шкипер ловит шланг, он неистово поливает палубу. Я на дороге. Не видя меня, он окатывает меня водой. У него уставшее лицо.

— Возможно, восемнадцать тысяч…

— Намного больше! Двадцать пять тысяч, по крайней мере.

— Держу пари, что все двадцать тысяч.

Мы едим омлет и красную фасоль, которую нам приготовил Саймон, в то время как сам он чистит палубу. Я не умывала лицо. Шкипер распределяет вахты. Я заканчиваю пить свой кофе. Я не смотрю ни на кого. Я встаю и присоединяюсь к ним в рубке. Я забираю свои сапоги, кладу их около форточки с теплым воздухом. Моя койка. Я ложусь спиной к остальной части судна, свернувшись клубочком. Я убийца, как и все остальные, я разорвала моего первого палтуса. Я даже съела его еще живое сердце. Я это сделала прямо сейчас. От соли печет лицо, кровь затвердевает в моих волосах, веки склеились, щеки полыхают огнем, а в углу рта капелька засохшей крови. Я засыпаю.

Саймон проснулся. Девять часов вечера. Мне не спалось. Большой белый палтус в моем мозгу. Сон был прерывистым. Он потряс меня и долго не отпускал. Я должна была несколько долгих секунд вспоминать собственное имя, где я и для чего я здесь. Я встаю. Боль в боку напоминает мне о моем ребре, мои руки замерзшие, огромные, тело ломит, как будто меня кто-то избил. Пересекаю кают-компанию, я ставлю подогреть кофе и хватаю шоколадку в ящике. Я бросаю взгляд на палубу через стеклянную дверь. Крючковые снасти надежно закреплены. Вода скользит слева направо по палубе, отступая от шпигатов и заканчивая омывать палубу цвета ночи. Подъемник, лавируя, надлежащим образом закрепленный, никогда не перестает скрипеть при каждом толчке, он как бы урывками сердится, когда судно кренится при малейшей волне. Проходили ли в эти двадцать четыре часа в этом месте, через это дно, другие суда? Вечернее солнце прорывается сквозь облака, словно лезвие ножа, ослепляя меня. Я поцарапала щеку. Уголки губ болят, я чувствую сильное жжение. Еще раньше Дэйв сказал: