Проблемы души нашего времени - Карл Густав Юнг

критерием его привычной реакции.

Далее вопрос заключался в следующем: как охватить все эти функции общим понятием, чтобы их можно было вычленить из расплывчатого обилия индивидуальных событий? Грубое типизирование такого рода социальная жизнь создала уже давно в фигурах крестьянина, рабочего, художника, ученого, воина и т. д., в списках профессий и тому подобном. Но такое типизирование, по сути, не имеет никакого отношения к психологии, ибо, как с горечью заметил один известный ученый, оно свойственно также ученым, которых принято считать не более чем «интеллектуальными грузчиками».

Здесь имеются в виду довольно щепетильные моменты. Недостаточно, например, говорить об уме, ибо это слишком общее и расплывчатое понятие; разумным можно назвать всякое поведение, которое определяется как гладкое, быстрое, полезное и целесообразное. Ум, как и глупость, не является функцией – это модальность; он никогда не сообщает «что», только «как». То же самое справедливо для моральных и эстетических критериев. Мы же должны обозначать то, что функционирует главным образом в привычных реакциях. Тем самым приходится обращаться к признакам, каковые могут показаться на первый взгляд устрашающими: речь о психологии способностей восемнадцатого столетия, об использовании уже существующих в обыденном языке понятий, которые доступны и понятны каждому. Когда я, например, употребляю слово «мышление», лишь философ не поймет, о чем идет речь, но ни один профан не найдет это слово непонятным для себя; дело в том, что мы ежедневно употребляем это слово и оно всегда обозначает приблизительно одно и то же, причем, разумеется, профан окажется в весьма затруднительном положении, если мы потребуем от него на месте дать недвусмысленное определение мышления. То же самое относится к «запоминанию» или «чувству». Насколько тяжело определять эти понятия научно, настолько же просто их понять и воспринять в обыденной речи. Язык является по большей части собранием наглядностей, вследствие чего слишком абстрактные понятия с трудом укореняются в нем и легко из него исчезают, имея мало общего с действительностью. Мышление и чувства при этом относятся к настолько навязчивой действительности, что каждый не слишком примитивный язык имеет слова для их обозначения. Мы можем быть уверены, что эти слова выражают вполне определенные психические факты, пускай те пока не получили научного определения. Каждый, например, знает, что такое сознание, хотя наука пока этого не выяснила, и никто не усомнится в том, что понятие «сознание» обозначает конкретный психический факт.

Так и вышло, что в качестве критериев отличия внутри установки одного типа я просто взял существующие в обыденном языке слова и обозначил ими соответствующие психические функции. Например, взял «мышление» в том смысле, как его понимают вообще, ибо мне было заметно, что одни люди думают несоразмерно больше других и при принятии важных решений придают мышлению большее значение. Свое мышление они используют для того, чтобы понять мир и приспособиться к нему, а применительно к себе обдумывают вообще все – заранее или задним числом, стараясь, по меньшей мере, согласовать ход событий с правилами. Другие же люди часто пренебрегают мышлением, принимая решения за счет эмоциональных факторов, то есть чувств. Они придерживаются «политики чувств», и нужна экстраординарная ситуация, чтобы заставить их думать. Эти последние находятся в значимом и зримом противостоянии с первыми; данная противоположность может выступить на передний план, когда такие люди становятся деловыми партнерами или супругами. При этом человек может предпочитать мышление в зависимости от того, является ли он интровертом или экстравертом. То есть он использует мышление способами, подходящими под установку типа.

Отнюдь не все имеющиеся отличия объясняются преобладанием одной или другой из этих функций. Я обозначаю как мыслительный или чувствующий тип людей, которые всегда имеют между собой то общее, что я могу охарактеризовать только словом «рациональность». Никто не станет спорить, что мышление по своей сути рационально; если же мы говорим о чувстве, то здесь возникает контрдовод, который я не хочу отметать с порога. Напротив, могу заверить, что как раз с чувствами пришлось изрядно поломать голову. Я не хочу перегружать свой доклад разнообразными учеными мнениями по поводу этого понятия, так что просто вкратце изложу мое понимание предмета. Главная трудность заключается в том, что слово «чувство» может иметь самое разнообразное применение, в особенности в немецком языке. В меньшей степени это касается английского и французского языков. В первую очередь мы должны отделить это слово от «восприятия», которое обозначает мыслительную функцию. Также следует уяснить себе разницу между чувством сожаления и чувством (ощущением) перемены погоды – или предчувствием роста акций алюминиевой промышленности. Поэтому я решил в первом случае использовать слово «чувство», а во втором заменять его в психологии словом «ощущение», так как в данном случае речь идет об осмысленном опыте, или словом «интуиция», когда мы сталкиваемся с восприятием, которое без усилия или предположения нельзя свести к осознаваемому чувственному опыту. Я определил «ощущение» как восприятие за счет осознанной чувственной функции, а «интуицию» как восприятие через бессознательное.

Понятно, что оправданность этих определений можно обсуждать до второго пришествия, но вся дискуссия в конечном счете сведется к вопросу о том, следует ли одно известное животное называть бегемотом, гиппопотамом или как-либо еще; по сути, надо договориться о терминах – что мы подразумеваем под тем или иным понятием. Психология – непаханая целина, для которой только предстоит создать терминологический язык. Можно измерять температуру по шкалам Реомюра, Цельсия или Фаренгейта, но надо при этом сообщать, как именно в каждом конкретном случае ее измеряют.

Если коротко, я принимаю чувство как функцию души, отделяя его от восприятия или догадки (интуиции). Тот, кто в строгом смысле слова смешивает эти функции с чувством, может по вполне понятным причинам не признавать рациональность чувств. Тот же, кто разделяет эти понятия, не сможет уклониться от признания того факта, что чувственные ценности и чувственные суждения, а также чувства вообще не просто разумны, но могут быть логичными, последовательными и взвешенными, подобно мышлению. Человеку мыслительного типа этот факт может показаться странным, но объяснение тут простое: в сравнении с дифференцированной мыслительной функцией функция чувства представляется менее развитой, более примитивной и смешанной с другими функциями, а именно, с функциями иррациональными, алогичными, то есть внеоценочными, конкретно – с восприятием и интуицией. Обе последние функции противостоят рациональным на основании, которое соответствует их глубинной сущности. Когда думают, то делают это преднамеренно, чтобы прийти к суждению или выводу, а когда чувствуют, то хотят получить верную оценку; ощущение и интуиция как функции восприятия нацелены именно на восприятие происходящего, а не на его значение или оценку. Их нельзя использовать для принципиального выбора, они лишь доступны