Последний фаворит (Екатерина II и Зубов) - Лев Жданов

Зубов с очень довольным видом, только молча погрозил пальцем даровитому льстецу. Тот продолжал:

Кто сей любитель согласья?Скрытый зиждитель ли счастья?Скромный смиритель ли злых?Дней гражданин золотых,Истый любимец Астреи!Кто он? Поведай скорее!

Сызнова пояснить хочу. Астрея – справедливости и златых веков богиня. Кто средь нас она, пояснять надо ли? Да живет на многие лета государыня!

– Да живет! – подхватили оба слушателя.

– Молодец ты, Гаврило Романыч… Давай, я ужо государыне покажу. Ей приятно будет.

– Изволь, милостивый. И тут еще, коли спросит… Рисунки кругом означение имеют… Вот Орфей с лирой. Уже толковал я: это нравов приятность в вельможе, здесь воспетом, означает. Он же города строит словами одними, приказами мудрыми. И это изображено в виде Амфиона-царя, по струнному звуку которого города воздвигались…

– Умно. Все умно. Спасибо. Что ты скажешь, Эмин?

– Изрядно. Но сей раз много лучше всего, что обычно слышал, чем угощал порою друг наш преславный, пиит всесветный. Хотя многие находят, что в сочинениях подобных только слов звучание и обычные образы, невысокие мысли кроются. Но изрядно!

– Как же это, государь мой, так решаться мне в глаза говорить! – вспылив, задетый за живое едкой критикой, отозвался резко Державин, даже не помня, что он говорит в присутствии самого Зубова. – Я готов свои сочинения на общий суд отдать. Во всех ведомостях напечатать: пускай несут суждения свои господа читатели, а не завистники мелкие. Поглядим, скажут ли то же, что я от вас услыхал. И ежели бы не уважение к покровителю высокому и к месту этому… и не памятовал я услуг, мне от вас оказанных в иное время…

– И ничего бы не было. На словах ты горяч, Гаврило Романыч. Знаю я тебя… А про одолжения что говорить? Знаешь: старая хлеб-соль забывается… Молчишь? Оно и лучше. Вот, милостивец, не позволишь ли, я свою загадочку прочту тебе? Ныне по рукам ходит. Не ведаю, кто и сложил. А занятно. Тоже енигма изрядная.

– Забавное што-либо? Читай, читай. Я люблю…

– Так, безделица. «Изображение пииты» называется. Кхм… кхм…

Своим сипловатым, глухим баском Эмин начал читать:

У златой Гипокрены стою на брегах,Как в шелках, весь в долгах.Проливаются злата живые ключиДнем, а боле в ночи.С муз печатью на твердом, широком челе,При зеленом стою я столе.Безумолчный мне слышится золота звон.Бог Парнаса, мой бог, Аполлон!Что ни больше на карту унесть помоги,Лишь покрыть бы свои все долги!Коль игрой обеспечу пристойный доход,Грянет рой звучных од.Кто мне нужен, я всех воспою зауряд,Пусть потом и бранят, и корят!За червонцы, златой Гипокрены ключи,Стану славить их в день и в ночи.Величать стану звучными виршами тех,Кто мне дал тьму приятных утех!..Вот она, енигма, какова.Узнать трудновато, на кого сложена.

Багровея от злости, Державин ясно понял, что стрела брошена прямо в него. Приехав в столицу без денег, он успел счастливой игрой быстро набрать до сорока тысяч рублей, и об этом везде говорили. Поэт был уверен, что пасквиль написан именно Эминым, с некоторых пор завидующим успехам своего прежнего протеже… Но нашел силы сдержаться.

– Недурно! И звучные вирши… И соль есть… Как скажешь, дружок? – обратился к Державину Зубов, любивший потешиться над вспыльчивым и амбициозным стихотворцем, даже порой сам стравливающий для этой цели обоих соперников.

– Что могу сказать?! Я в таких пасквилях не судья. Пока прощения прошу, благодетель. В суд, по делам пора… Мытарят меня… И конца нет… Последние гроши проживаю. Уж не взыщи…

– Нет, нет, я знаю. Не держу тебя. Обедать приходи… Да, кстати: правда, что на последней игре у графа Матвея Апраксина семеновский капитан Жедринский тридцать тысяч проставил?

– Верно, ваше превосходительство. Я сам и был при том. Больше тридцати. В семидесяти сидел. Да сорок отыграл кое-как. А остальное гнать пришлося. Не беда, Апраксин к Жедринскому на фараон заглянет, они сквитаются. Банку всегда больше, чем понтам, везет, дело известное.

– Правда твоя. Ты мне дай знать. Я тоже заеду на вечерок к ним, когда побольше игра там будет…

– Не премину, ваше превосходительство. Ваш слуга… – И с низким поклоном вышел поэт от фаворита…

* * *

Тяжелые минуты пришлось пережить на другой день императрице, Зубову, всем обитателям столицы.

Около полудня какие-то отдаленные, глухие удары, словно раскаты далекой грозы, стали доноситься до слуха всех живущих в Петербурге и в окрестностях его.

Заслышав бухающие удары, Екатерина вздрогнула, побледнела и подняла глаза на Зубова и других, кто сидел и стоял вокруг ее невысокого стола, за которым совершала государыня свой малый туалет.

– Канонада! – едва могла выговорить Екатерина. – Так близко… Послать узнать, что такое…

Несколько человек кинулось из комнаты.

Зубов тоже сделал было движение, но почувствовал, что ноги ему не повинуются, и стоял, жалкий, позеленелый, с дрожащей нижней губой.

Другие тоже выглядели не лучше.

И вдруг, как боевая труба, прозвучал голос государыни, совершенно и быстро овладевшей собою:

– Да что вы, друзья, я и забыла. Это мне на нынче – принц писал – адмиралы мои победу готовят над шведским флотом, который умышленно ближе к берегам нашим подманили… Успокойтесь… Принц вести пришлет скоро…

И она приказала продолжать свой туалет как ни в чем не бывало, вышла потом к ожидающим ее напуганным придворным спокойная, ясная, даже веселая, как всегда.

И, глядя на эту удивительную женщину, все воспрянули духом.

Но испытание не кончилось.

Прискакал с берега курьер.

Еще сама Екатерина только знакомилась с подробным донесением, а уж все близкие знали, в чем дело.

Принц Нассауский выслал разведочные суда своей гребной флотилии издали наблюдать за ходом морской битвы двух сильных флотов.

Командир одного русского фрегата, не поняв сигнала, вышел из строя, сломал всю линию русских кораблей.

Поправляя дело, старик адмирал Крузе подал сигналы перестроиться.

Вся русская флотилия круто повернула курс к берегу.

Лодки принца приняли это за бегство. Дали знать Нассау, и тот послал гонца известить Екатерину.

Подступ к столице мог оказаться незащищен, и государыня должна была принять меры…

Пока, потрясенные этой вестью, собранные министры и сановники, военные и гражданские чины обсуждали, как поступить, на Выборгской стороне громко прогремела пушечная канонада…

– Шведы входят в столицу! – криком ужаса пронеслось по всему городу.

Кто мог, бросились бежать.

Бледная, со слезами на глазах, Екатерина приказала немедленно узнать, что там происходит.

Прошло больше часу.

Молча сидели все и ждали. Из сараев уже выкатили кареты, вывели и заложили лошадей. Стали спешно собирать все самое драгоценное и необходимое.

Наконец прискакал посланный гонец, за ним явились и Архаров, и Рылеев.

– Успокойтесь, ваше величество. Врагов не видно… Это несчастье вышло небольшое. Видно, уж Господь попустил… В лаборатории, на артиллерийском дворе, огонь заронил кто-то… До пятисот бомб снаряженных взорвало на воздух.

– А погреба? Порох там…

– Все цело, государыня… И не убило никого. Один солдат сгорел. Видно, он трубкой огонь и заронил… Покарал его Бог… Все цело. Стекла повыбило… Дело пустое…

– Ну, слава Богу. Не попустил Господь. Что еще там?

Бурей ворвался второй гонец:

– Бог милости послал, ваше величество. Прощенья просит принц. Не понял он боя… Напрасно потревожил своим донесением… Отбиты шведы. Флот наш под защитой своих батарей у Сескари стоит… Вот тут все писано…

Офицер-моряк, полумертвый от быстрой езды, от устали и волнения, подал пакет Екатерине.

Все вздохнули свободней.

Но после этого страха несколько дней была больна государыня, Зубов и многие при дворе.

Кругом по дачам запрещено было из пушек стрелять, как это случалось в торжественные дни. Фейерверков пускать нельзя было.

Каждый выстрел или звук, похожий на орудийные залпы, слишком пугал обитателей столицы и дворцов ее.

На другой же день после канонады, так напугавшей столицу, пришли совсем добрые вести: Крузе соединился с флотом, стоящим в сорока верстах от Петербурга, в Сескари, а шведы очутились запертыми в шхерах близ Выборга и со дня на день могли ожидать полного разгрома, как только русский флот оправился после недавнего боя.

Оправясь немного от своего нездоровья, Екатерина решила сама осмотреть флот и повидать своих храбрых моряков, отряды гвардии, которые так отважно делали свое дело.

Ранним июньским утром выехали из Царского Села открытые экипажи.

В первом сидели императрица, графиня Анна Петровна Протасова и Зубов.

Во втором – графы Ангальт и Безбородко с графом Валентином Платоновичем Мусиным-Пушкиным. В третьем экипаже ехали две дежурные фрейлины и одна из сестер Алексеевых.