Бык в загоне - Андрей Воронин

Император, — именно так представился грязный субъект, — был найден на станции метро «Хауфбанхоф». Невысокий, сутулый, с синевой под глазами, с проплешиной на нечесаной грязной голове, с выбитыми передними зубами, он являл собой законченный тип классического бродяги.

Тахир, едва взглянув на его татуированные руки, сразу же понял — это то, что надо.

— Иди-ка сюда, — поманил пальцем Тахир, не считая нужным повторить то же самое по-немецки.

— Что, герр? — насупившись, поинтересовался татуированный.

— Ты из России?

— Ну да… Из Калуги.

— А тут что делаешь?

Гордо выпятив грудь, бич произнес со значением:

— Я — политический эмигрант.

— Понятно, — Тахир поджал губы, брезгливо оглядывая тщедушную фигуру бродяги. — Ты что — сидел?

Бич втянул голову в плечи, словно ожидая удара.

— Так давно это было… — неуверенно произнес он, пряча руки за спину. — Я двадцать лет по зонам, по пересылкам, по тюрьмам… А потом по турпутевке приехал и сдался. И не жалею — цивилизованные люди, хоть и фашисты. А вы кто, дядя? — с опаской поинтересовался бич.

— Не бойся, — успокоил его Тахир. — Мне надобно с тобой побазарить.

— О тюрьме?

— И о тюрьме тоже, — многозначительно произнес азербайджанец. — Пошли в машину, потолкуем…

Разговор в роскошном кожаном салоне «БМВ» был недолгим, но очень насыщенным.

Император, он же Пантелей Звездинский, как представился бродяга (паспорт у него никто не проверял, так что звучная эстрадная фамилия осталась на его совести), действительно сидел.

— Пострадал я по политической, — честно признался он и без разрешения взял из тахировской пачки «Мальборо» сигарету.

— Кури, кури, — приободрил его телохранитель, — а за что сидел-то?

— Да я еще и на «малолетке» отмотал, — принялся хвастаться Звездинский.

Тахир прищурился.

— По политической?

— Да. Мы с пацанами киоск газетный грабанули, — вздохнул Пантелей, лишили жителей нашего Советского района удовольствия прочесть материалы последнего Пленума партии… Нам товарищ судья так и сказала: «Политические вы диверсанты, вот кто!..» И мы загремели на три года.

Тахир внимательно слушал собеседника, не перебивал. Разумеется, как человек неискушенный, телохранитель Самида не мог определить, что перед ним не просто пидар, а «петушиный» авторитет. Ни один уважающий себя настоящий авторитет никогда бы не стал носить такую вычурную и претенциозную кличку (хотя ее сам себе и не выбираешь). «Император», «Царь-Жопа», «Королева красоты», «Мисс зона» — такие клички давались только «петухам», и притом авторитетным в своей мерзкой среде.

— Твоя кликуха — Император? Наверное, большим человеком был?

Пантелей гордо выпятил грудь.

— Это еще с «малолетки» пошло…

Чистые берлинские мостовые, стекло и бетон торгового дома «Центрум», аккуратненькие автомобильчики — все это никак не гармонировало ни с рассказом, ни с обликом Императора.

Звездинский вальяжно развалился на кожаном сиденье.

— Да я, бля, такой шалман пас… — произнес он и сглотнул слюну.

Тахир отпрянул.

— Да ну?

— Бывало, благодарность от главшпана получал…

— От кого?

— От главшпана. Ну, на «малолетке» это вроде как главный пахан.

— И за что благодарность?

— За то, что пас… Меня за это Императором и назвали. Я даже подарочки получал… На Восьмое марта.

— Не понял? — удивился Тахир.

— Ой, оговорился, — Пантелей стряхнул пепел. — Хотел сказать — на Двадцать третье февраля. Да чего — две недели разницы! А шалман у меня был одна другой краше!

Не желая вдаваться в подробности хитрого слова «шалман», запутавшись вконец с хронологией и терминологией, Тахир спросил:

— Наверное, у человека с таким богатым жизненным опытом много татуировок?

— Да, бля, — с этими словами Пантелей рванул на себе рубаху. — Эрмитаж по сравнению с этим — фонарь голимый!

Тахир уважительно посмотрел на грязную волосатую грудь «пахана».

На животе Пантелея азербайджанец различил изображение голой женщины, изо рта и влагалища которой торчали концы скрученного полотенца с подписью: «Чистота — залог здоровья».

Под левым соском красовался забавный чертик с длинным, словно из веревки свитым хвостом. Под правым: бубновый король с вензелями многочисленные завитушки, виньетки, едва ли не кружева.

Такую татуировку обычно наносят только пидарам, или «козлинам», или «чувакам», или «петухам», и свидетельствует она о том незавидном положении, которое сексуальное меньшинство занимает в местах лишения свободы.

— А у меня еще и на руке есть, — насладившись реакцией Тахира, продолжал Пантелей.

— Да ну?

И впрямь: на левой кисти Императора было наколото пять точек.

— А что это означает? — осторожно поинтересовался мирзоевский телохранитель.

— «Один в четырех стенах», наносится только уважаемым ворам, — соврал Пантелей без зазрения совести.

Тахир не знал и не мог знать: такая татуировка, может наноситься каждому, побывавшему в местах лишения свободы.

Да, Тахир о многом понятия не имел, но твердо знал одно: если сейчас он не приведет к патрону кольщика, то ничего хорошего от жизни ему ждать не придется.

А потому теперь предстояло выяснить главное — сумеет ли Звездинский ублажить Самида. Слушая байки бича, Тахир все более верил в благоприятный исход.

— Послушай, тут одного уважаемого человека надобно наколоть, — несмело начал Мирзоевский телохранитель.

— Кого?

— Да ты не знаешь… Послушай, Император, — в голосе Тахира прозвучали уважительные интонации, — помоги! Мой друг — человек очень богатый… Тебя не обидит.

Глаза Императора загорелись алчным блеском.

— Сто марок даст?

— Тысячу даст, — заверил азербайджанец, — уваж, герр Звездинский, и он тебя не обидит…

* * *

Коля Крытый, прощаясь с Никитиным, напутствовал его:

— Желаю удачно слетать в Берлин. Когда думаешь отправляться?

— Сегодня в Москву, а там как только будет готова виза, — ответил Сергей.

— За день до выезда в Германию позвони, я дам тебе несколько телефонов моих дружков, которые помогут тебе с транспортом и большой, — сказал Кроменский.

— Хорошо, Коля, обязательно позвоню, — пообещал Сергей.

— Ну что ж, как говорили в джунглях, — авторитет в широкой улыбке обнажил два ряда ровных зубов с металлическими коронками, — доброй охоты, Писарь.

— Спасибо, — поблагодарил тот, пожимая на прощание твердую ладонь пахана.

Аэропорт «Внуково» никогда не отличался особой чистотой и порядком. Толпы пассажиров с чемоданами, баулами, детьми отчаянно пытались прорваться на нужный им рейс. Но это была только часть людского потока, воспользовавшегося услугами Аэрофлота. Другая часть двигалась в обратном направлении, то есть пыталась благополучно покинуть негостеприимный, шумный и грязный аэропорт. И снова толпы пассажиров с чемоданами, баулами, детьми осаждали автобусы, чтобы доехать до ближайшего метро «Юго-Западная». Лишь немногие из них могли позволить себе выложить сумасшедшие деньги за такси, не обременяя себя случайными попутчиками.

Среди них был и Сергей.

Подойдя к желтой «Волге» с зеленые огоньком, он открыл переднюю дверцу и, не спрашивая разрешения, уселся рядом с шофером. Не ожидавший такой беспардонности таксист с рыжими усами тупо уставился на него.

— Может, поедем? — вывел его Сергей из задумчивого состояния.

— Куда? — спросил водитель, все еще удивляясь наглости пассажира.

— На «Сокол», — ответил он.

— А ты знаешь, сколько это стоит…

— Короче, шеф, мы едем или я пересаживаюсь к другому, — прервал Никитин сакраментальную фразу таксиста о стоимости данного удовольствия, — а о бабках можешь не трястись, не обижу, не жлоб.

Таксист, пробурчав что-то себе в усы, включил передачу. Не успела машина тронуться с места, как по капоту стукнул какой-то мужик с огромным чемоданом, прося подождать. Приоткрыв дверцу и сунув голову в машину, он спросил:

— Земляк, не возьмешь до «Динамо»?

Шофер выразительно посмотрел на Сергея, но тот отрицательно качнул головой.

— Извини, друг, но клиент против, — сидящий за баранкой указал жестом на соседнее сиденье.

— Имей жалость, у меня жена с грудным ребенком на руках совсем извелась, — продолжал настаивать мужчина, — а один я мотор не осилю, и так всю зарплату отдаю.

— Ладно, давай возьмем, — неохотно согласился Сергей.

— Садись, — коротко кивнул водитель несчастному отцу семейства.

Минут через пять автомобиль мчался по трассе в направлении Ленинского проспекта.

На заднем сиденье тихо перешептывались подсевшие к ним пассажиры. Женщина, сняв с головы шапку, распустила схваченные в пучок длинные волосы цвета вороньего крыла. Она, держа на руках младенца, завернутого в теплое одеяло, о чем-то упорно спорила со своим супругом, который сосредоточенно перебирал купюры.