Воскреснуть, чтобы снова умереть - Ольга Геннадьевна Володарская

закинула в сумку. Сменила влажную одежду на свежую. Главное, не забыла деньги. И, за пару минут собравшись, покинула номер, чтобы пойти вразнос. С дедом по возвращении будут проблемы, но Стефания придумает, как его умаслить. Не в первый раз сбегает от опекунов!

Глава 5

Виски двадцатидвухлетней выдержки в хрустальном бокале.

Спелые фрукты, некоторые из них он видит впервые, на блюде из белоснежного фарфора. На нем они смотрятся особенно празднично, ярко, они будто просят: нарисуй нас и только потом положи в рот.

Две роскошные женщины на застеленной шелковым бельем кровати королевского размера. Одна азиатка, вторая мулатка. Леди-бой с ножками-спичками, и толстушка с необъятными бедрами. Ему нравятся обе…

И та, что сейчас мнет его плечи, тоже нравится Иво. Она обычная таечка, просто миленькая, но с волшебными руками и губами. До этого она разминала его ступни и целовала их.

— Иди к нам, ковбой, — шептала азиатка.

А мулатка манила своими пухлыми пальчиками с алыми ногтями.

Иво покачал головой.

Он не хотел их. Фруктов тоже. Виски выпил бы, да нельзя по здоровью. Поэтому он только нюхает его и смотрит, как напиток играет в бокале.

На девочек тоже лишь смотрит.

А фрукты ест, но вяло и без удовольствия.

Иво посмотрел на часы. Почти одиннадцать.

— Можете собираться, девочки, — сказал он проституткам. Ту, что делала ему массаж шеи, отстранил от себя и благодарно шлепнул по попе.

— Но ты взял нас на ночь, — напомнила леди-бой. — До утра мы все твои…

— Я хочу остаться один. Уходите. Деньги назад не потребую, виски и фрукты тоже можете с собой забрать.

Они не стали возражать. Быстренько оделись, собрали все со стола и ушли, одарив Иво воздушными поцелуями. Все трое остались довольны таким поворотом. Впереди вся ночь, и можно взять еще клиентов или устроить себе выходной. Благо на выпивку и закуску тратиться не надо!

Оставшись один, Иво разделся донага и забрался в джакузи. Ходить голым ему нравилось. Только избавившись от одежды, он чувствовал себя по-настоящему свободным. Но нудистом не был. Не мог обнажаться при людях, чувствовал себя уязвимым. Даже сексом занимался в домашнем халате или трусах, лишь приспуская их. Фобия, родом из детства, молодости.

…Его звали когда-то Игорем. Гошаном. Кликуха — Латыш. И дали ее пацану не из-за национальности. Фамилия у Игоря была Латышев. Родился он в Псковской области, но помотался по стране изрядно. Сначала их семья переехала на юг, потом на север, в Москве пожила некоторое время. Гоша думал, что его отец военный. Оказался каталой. Гастролировал не один — с женой и сыном. Они хорошим прикрытием были. Так что батя долго неуловимым был, и посадили его, когда Игорьку пять исполнилось.

Мать преданно ждала. Она любила и непутевого мужа, и шальные деньги, что он приносил в дом. Поэтому, оставшись без содержания, устроилась не на обычную работу, а на «блатную». Бутылки принимала. Официально копейки платили, но матушка не внакладе была. У алкашей скупала вещи, сдавала их в комиссионку. Когда ей золото понесли, обнаглела. Стала только его брать. С серебром посылала, как и с чешской бижутерией. И доигралась. Обидела одну сильно пьющую вдову дипломата, та на нее написала заявление в милицию. За незаконную деятельность тогда наказывали строго, в итоге — матушка оказалась на нарах. Отец только выйти успел, и Гошан опять при одном родителе остался.

Так и жили. То мать в тюрьму, то отец. Сын на попечении бабки с девяти лет. Она нормальная тетка, добрая, но слишком правильная. Всю жизнь на заводе проработала, в войну на нем бомбы делала, в мирное время — стиральные машины и пылесосы. На пенсию ушла поздно, когда уже справляться перестала, и начислили ей жалкие семьдесят рублей пособия. Бабушка не роптала. Говорила, этого достаточно.

Сам Гошан угодил за решетку в пятнадцать. Отсидев по малолетке в колонии, вернулся на волю с намерением начать новую жизнь. Не в смысле праведную. Такую пусть ведут лохи, которых его батя доит, но и попадаться Латыш больше не собирался. Родаки его дурачки, раз постоянно вляпываются, а он не будет.

Глупый был тогда, самонадеянный, за что и поплатился. Связался с серьезными ребятами, что тачки угоняют и перепродают. В автосервис, где они номера перебивали и перекрашивали машины, устроился подмастерьем. Был на подхвате. Но когда накрыли банду, не только под суд пошел вместе с остальными, а еще и срок получил побольше некоторых. Не первая судимость, что поделать!

Впаяли Латышу четыре года. Меньше, чем Главарю, но больше, чем остальным. Но самое ужасное не это — с зоной не повезло. Чертей много было, и одному уж очень Гошан не нравился. Стучал на него постоянно, и Латыш подвергался регулярным наказаниям. Что в карцер сажали, полбеды. Там хотя бы спокойно. Хуже, когда отправляли в «пекло». Так в их зоне кочегарку называли. Работать в ней тяжело было, это тебе не перчатки шить. В жаре, грязи, почти без отдыха. Надзирал за кочегарами товарищ Копченый. Он так всем представлялся, в том числе проверяющим из столицы, и никто не знал, фамилия ли это, или приклеившаяся кличка. Мордой (а то была именно морда) товарищ был черен, как эфиоп. Но чистоплотен до помешательства. Лично всех зэков после смены обмывал из шланга. Ставил голыми к стене и выпускал в каждого по очереди мощную струю воды. Кто плохо натирался мылом, того наказывал. Латышу постоянно доставалось. А все из-за того, что тот пытался пах прикрывать хотя бы одной рукой. Унизительно для него было письку мужику показывать. В обычной душевой отвернешься ото всех и моешься себе спокойно. А в помывочной «пекла» стоишь, как на параде. Отвратительно!

— Опять, Латыш, писюн свой закрываешь? — хохотал Копченый. — Прячешь от нас, будто там у тебя не стручок, а цветочек аленький! А вот мы его польем!

И направлял струю прямо в пах Гошана. Тот орал от боли и бессилия, часто падал. Другие зэки над ним подсмеивались. Не в открытую, а втихаря. Латыш знал это, хоть и не видел их лиц, не слышал смешков. Он ничего не видел и не слышал! А чувствовал, кроме боли, одну лишь ненависть. Ко всем, но больше — к Копченому. Он представлял, как будет медленно его убивать, и ему становилось легче. Но ненадолго. Латыш понимал, что, прикончив вертухая, он испоганит себе жизнь. В лучшем случае получит десятку, в худшем — умрет. Коллеги Копченого забьют Латыша ногами и дубинами, а начальник