Медведки - Мария Галина

– А он не возражал? Что товар подпорчен?

– Ахилл? Вроде нет.

Я тыкал вилкой в салат и думал: что за херню они несут? Почему я все это слушаю?

– Девушке давали специальный напиток, – продолжал он, – изменяющий сознание. Иначе его трудновато было высвистать, Ахилла. А так она как бы вступала с ним в ментальный контакт. Видела его. Говорила с ним. Он чуял и выходил.

Точно, Ктулху.

– Ладно, – сказал сосед Леонид Ильич и поднялся, – я пошел, Недочка. Спасибо за приют. Семен Александрович, вы меня не проводите?

Я встал и вышел с ним на крыльцо. В окно было видно, как Рогнеда убирает со стола, в своем затянутом корсете и пышной юбке она казалась черной осой, медленно кружащейся вокруг соблазнительного пищевого изобилия.

– Я думал, вы на моей стороне, – сказал я горько.

– Я на вашей стороне, – сказал сосед Леонид Ильич, – но вы, как я понимаю, человек, склонный к рефлексии. К сюжетным построениям.

И к тому же с обостренной душевной чувствительностью.

– Душевнобольной? – подсказал я.

– Нет, что вы. Просто склонный везде усматривать сложные сюжетные конструкции. Вот я и заглянул, поговорил с девочкой.

– И?

– Будьте к ней снисходительны. Она несчастна.

– Эта хабалка? – Я задохнулся от возмущения.

– Недочка? Несчастна и делает несчастными всех вокруг. В отместку. Так бывает.

– Ее зовут Люся, – сказал я, – и она врет. Они все время врут. Оба.

– Ее не зовут Люся, – сказал сосед Леонид Ильич, – и она не врет. Что до него – не знаю. Я его не видел. Но вы зря так беспокоитесь. Не думаю, что здесь какой-то заговор против вас. Ряд совпадений, знаете, бывают такие совпадения, странные… Что-то вроде причинно-следственных завихрений, есть какая-то теория, резонанса, что ли.

– Либо причинно-следственная связь есть, либо ее нет, – сказал я твердо. Выпитое виски висело в желудке плотным огненным шаром. – Если ее нет, то и реальности нет. А есть какое-то дерьмо, которое над всеми нами издевается.

– Я помню, это у вас такой конек, насчет реальности. Но не нужно так уж радикально, – укорил он. – Реальность есть. Вот мы стоим, разговариваем. Это реальность. В общем, спокойной ночи. И будьте с ней поласковей, с девочкой. Совершенно одна, в чужом городе…

– Да-да, беззащитная крошка…

– Нет, не беззащитная. И не крошка. Тем не менее.

И он стал спускаться с крыльца.

– Если со мной что-то случится, – сказал я ему в спину, – подумайте, как распорядиться письмом.

Он обернулся. Я увидел, что он сильно сутулится. Он всегда так сутулился? Я не помнил.

– Умоляю, – сказал он, – ну что с вами может случиться? При той замкнутой, совершенно скудной, однообразной жизни, которую вы ведете? Только хорошее.

Он шел по темной дорожке к своему темному дому, я стоял на крыльце своего освещенного дома и боялся туда возвращаться.

Деревья гремели мертвой цинковой листвой.

Рогнеда в окне исчезла из виду, и тут же из приоткрывшейся двери выпала узкая полоса света.

– Злишься, – сказала она, высунувшись в темный воздух, – а чего? Ты же делаешь успехи. Вон целую тарелку салата навернул и даже не подавился. Завтра пойдем тебя одевать, в сток пойдем, шиковать не будем, эти уроды все равно ничего не поймут. Тут есть какой-нибудь сток?

– Тут есть секонд, – я глубоко вдохнул сырой воздух и вернулся в дом, – на Южном рынке. Хорошие добротные вещи, английские большей частью. Я там отовариваюсь обычно.

– А Лора Эшли там есть? – Она явно оживилась. – Анни Карсон?

– Не смотрел. Наверное.

– Отлично. Завтра сходим. Это даже лучше, чем какой-то паршивый сток. Эксклюзивней. А ты молодец. – Она окинула меня доброжелательным взглядом. – Разбираешься. Я и смотрю, ты правильно под писателя косишь. Твид, свитер этот норвежский… Ты вообще любишь всякое старье, да?

– Я не люблю новье.

– Там, в чулане, лежат всякие штуки. Это твои? Тарелки всякие, вазочки. Весь чулан забит.

– Слушай, – сказал я сквозь зубы, – не лезла бы куда не просят.

– Ха. – Она, вызывающе оттопырив круглую задницу, вытирала стол губкой. – Тоже мне Синяя Борода. Семь жен на крюках – это, по крайней мере, круто. А там всего лишь посуда покоцанная. Ты зачем ее покупаешь? Для чего?

Я молчал.

– Надеешься зажить своим домом и расставить все по полочкам. – Она ушла в кухню и там стряхивала крошки в мусорное ведро. – Когда-нибудь. Когда-нибудь.

Я молчал.

– Когда твой смешной папа умрет, а ты приведешь в дом хорошую женщину. Чтобы она тебя понимала. А ты ее. Расставишь тарелочки.

К ним прикупишь какую-нибудь старую мебель. Все будет как у людей. Как в приличной семье. И будете друг друга любить.

Я молчал.

– Знаешь, что я тебе скажу? У того, кто мечтает об идеальном доме, не будет никакого. Вообще ничего не будет. Ни дома. Ни женщины. Ни семьи. Ничего.

– Заткнись, ты!

– Ага, вот и заговорил, – сказала она с удовольствием, – а то я смотрю, молчишь-молчишь. Виски еще хочешь?

Я сказал:

– Налей. Или нет, я сам налью.

– Да не отравлю я тебя. – Она говорила терпеливо, как с маленьким. – Завтра пойдем в секонд, посмотрим тебе приличное пальто. Кашемир. Мне что-нибудь соответственно дресс-коду подберем. Или ты раздумал на банкет идти? Боишься, скандал устрою?

– Я сам скандал устрою. Мало не покажется.

– Ну вот видишь, как все удачно получается. Ты устроишь скандал, я устрою скандал. Людям будет на что посмотреть.

Мне вдруг показалось, что она старше, чем я думал поначалу, гораздо старше, она была словно моя старшая сестра, которой у меня никогда не было. Или с женщинами всегда так? Они как хамелеоны, у них нет личности, только набор сменных личин.

Она встряхнулась и снова обрела цинично-юный вид, который эти паршивки явно специально вырабатывают перед зеркалом, чтобы раздражать взрослых.

– Я в ванну, ладно? – Она собрала с дивана свои кружевные тряпки, взяла огромную свою косметичку и деловито удалилась. Только сейчас я обратил внимание, что она успела снять свои докерские ботинки и шлепала по дому босиком. Ногти на ногах у нее, как и на руках, были выкрашены черным лаком. В общем и целом это производило такое впечатление, что ей на пальцы, несмотря на все докерско-обувные предосторожности, все-таки упал двутавр.

В ванной зашумела вода.

Я сел к ноутбуку, проверил почту, где, кроме спама, ничего не было, потом пробил по Яндексу слово “мангазея”.

Мангазея оказалась никакой не тканью, а первым русским городом в Сибири, расположенным на реке Таз, являвшейся частью так называемого Мангазейского морского хода. От устья Северной Двины через пролив Югорский Шар к полуострову Ямал и по рекам Мутной и Зеленой в Обскую губу, далее по реке Таз и волоком на реку Турухан, приток Енисея. Название предположительно происходит от имени самодийского князя Маказея (Монгкаси).

Православные мангазейцы были очень суеверными людьми. При строительстве домов под фундамент закладывались магические предметы. Такие приклады от нечистой силы в Мангазее найдены под каждой постройкой.

Хорошая вещь Википедия.

В честь Википедии я налил себе еще виски и с некоторым удивлением обнаружил, что бутылка опустела, а слово “Мангазея” начало рассыпать вокруг себя холодные колючие искры, наподобие бенгальской свечи.

Я протер глаза ладонью и с не меньшим удивлением обнаружил, что ладонь оказалась в мокром и соленом.

– Черт знает что, – сказал я сам себе, потому что ладонь вдобавок тряслась.

– Что ты, маленький, что ты, – кто-то гладил меня по голове, рука была легкая, почти невесомая, точно ночная бабочка, я их терпеть не мог, – ну не плачь. Кто тебя обидел?

– Пусть отдаст моего Будду, – сказал я, всхлипывая, – это мой Будда. Я верну ему деньги, только пусть отдаст.

– Конечно, малыш. Это твой Будда. Он отдаст тебе твою игрушку. Мы ему так и скажем: отдай мальчику нашего Будду. А то мы пожалуемся на тебя папе.

Я вытер тыльной стороной ладони нос и сказал:

– Что ты несешь?

Она хихикнула.

– Что ты как маленький! Рюмса, плакса-вакса. Здоровый мужик, напился, сидит и плачет.

– Не твое дело, – сказал я сердито.

Она опустилась на колени около кресла и заглянула мне в глаза.

– Я сразу поняла, что ты несчастный, – сказала она серьезно, – знаешь, бывают такие люди. С виду у них все нормально. Но они несчастные. А все почему? Сами себя ненавидят, вот и мучаются. И ты знаешь, что интересно? Остальные их тоже начинают… не то чтобы ненавидеть. Так, недолюбливать. Лучше б ненавидели, правда?

Я сказал:

– Не понимаю почему. Я так стараюсь…

– А ты не старайся. Вот увидишь, сразу легче будет.

Она положила ладонь мне на рукав и заглянула в глаза:

– Ладно. Есть один способ. Только никому не говори.

Опять врет, подумал я. И сказал: