Аленкин клад. Повести - Иван Краснобрыжий

«Аня чем-то похожа на Людмилу Сергеевну, — обрадовался неожиданному сравнению Игорь. — Правда, гораздо застенчивей, но это у нее пройдет. Она перестанет себя чувствовать рядом со мной беспомощной. И почему я раньше не понимал ее? Сухарь я черствый! Нет, я теперь поступлю иначе. Приду сейчас в больницу — и все начистоту…»

Пушистый снег одевал белым покрывалом дома, тротуары, голубоватыми шапками рос на деревьях и глушил вечерние звуки города. На телеграфных столбах вспыхнули ночные фонари. Круглые желтые шары Игорю чем-то показались похожими на спелые дыни. Он даже улыбнулся пришедшей в голову блажи и, подставляя разгоряченное лицо снежинкам, чувствовал, как что-то большое, неизведанное наполняет сердце радостью.

«Все, все начнем по-другому! — решал Задольный. — Только бы скорее поправилась Аня».

Как только шаги Игоря затихли на лестничной клетке, Иван Алексеевич позвонил на комбинат и попросил Артема Максимовича срочно привезти квартальный план работы парткома. Полюшкин минут через десять появился в квартире Гая. Иван Алексеевич предложил ему стакан чая.

— Спасибо. Меня жена в театре дожидается. На концерт Людмилы Зыкиной решили сходить.

— Святое дело! — одобрил Гай. — Жен мы балуем не часто такой роскошью. Не теряй времени.

Первые пять страниц объемистого плана Иван Алексеевич читать не стал: знал заранее, что «шапка» слово в слово переписана из передовиц центральных газет. Устроившись поудобнее в кресле, он вооружился карандашом и подчеркнул первый пункт, которым партком обязывал цеховые парторганизации развернуть борьбу за рост ударников коммунистического труда. Строки, комментирующие разворот борьбы, ничего теплого, человеческого не говорили. Они пестрели сухими, казенными фразами.

Второй пункт плана, едва уместившийся на трех страницах, опять обязывал секретарей цеховых парторганизаций развернуть творческую инициативу в сети партийно-просветительной работы. Иван Алексеевич трижды подчеркнул слово «инициатива» и крупными буквами на полях написал: «Трескотня!»

Третий пункт. Четвертый. Пятый… И все одно и то же: ни живой мысли, ни захватывающих дел, ни определенных задач…

Над восемнадцатым пунктом, который туманно намекал о какой-то работе и неотложных задачах молодых специалистов, Гай просидел, точно над ребусом, минут двадцать и, грохнув кулаком о стол, выругался.

— Вот это да! — появилась на пороге Людмила Сергеевна. — Ты в своем уме?! Ну и даешь!

— Прости, Люда, — покраснел Гай. — Знакомлюсь с планом работы одного парткома.

— И вслух выражаешь эмоции?

— Да тут волком хочется выть! Ты послушай.

Содержание первой страницы Людмила Сергеевна не поняла. Вторую пропустила мимо ушей, из третьей что-то уяснила о какой-то борьбе, на четвертой ее ошеломили призывы: «мобилизовать», «развернуть»… и она с мольбою во взоре попросила: «Ваня, хватит».

— Нет, ты послушай и честно скажи, что тебя трогает, как человека, как коммуниста, в этом псалтыре?

После тринадцатой страницы Людмила Сергеевна ладошками зажала уши.

— Просишься?

Иван Алексеевич попытался продолжить чтение — не вышло. Людмила Сергеевна убежала в спальню и, задернув на дверях штору, раздраженно ответила:

— Твои помощнички сочиняют, им и читай!

Квартальный план Иван Алексеевич швырнул на стол, зашел в ванную и, приняв холодный душ, лег в постель. Жена попыталась поднять ему настроение разговором о предстоящем отпуске. Он молчал и, тяжело вздыхая, думал: «На химкомбинате я появлялся от случая к случаю. Приезжал на торжественные митинги, вручать Почетные грамоты лучшим коммунистам… О делах на „флагмане“ судил по сводкам, громким обязательствам. Бумажная я душонка! Если этот псалтырь показать Кириллу Арсентьевичу, старика хватит инфаркт! Как он мог родиться? Неужели и в партком проникло равнодушное благоденствие? Кто мог туда их занести? Бюро ведь избрано из порядочных и честных коммунистов…»

Руководители для исправления ошибок находят разные пути. Одни подчиненным назначают жесткие сроки для устранения того-то и того-то. Другие, наоборот, выискивают прямых виновников и давят на них силой власти. Иван Алексеевич, объективно разобравшись в недостатках на химкомбинате, еще раз пришел к выводу: партийную работу можно доверить далеко не каждому талантливому производственнику. Полюшкин был только талантливым производственником. Улучив свободную минутку, он бежал в ремонтные мастерские, где дела после избрания его секретарем парткома пошли из рук вон плохо, и там начинал вместе с токарями, фрезеровщиками, слесарями, шлифовщиками биться над изготовлением сложных деталей, выполнять «горящие» заказы…

После посещения мастерских Артем Максимович два-три дня ходил по комбинату именинником. Шум оживших агрегатов ласкал его ухо, как хорошая музыка. Если снова получалась какая-то заминка, он переворачивал всех вверх дном: добывал нужные материалы, находил, кому поручить изготовление деталей… Успокаивался он только тогда, когда эксплуатационники подписывали акт ремонта.

Мастерские Артема Максимовича захватывали целиком, и он, сам того не замечая, руководил парткомом по шаблону: организовать, направить… Другой бы секретарь горкома один раз «снял стружку» с Полюшкина, второй… Иван Алексеевич Гай применять к Артему Максимовичу категорических мер не собирался. Он отлично понимал: волевыми методами руководства можно убить в любом человеке лучшие качества, лишить его в жизни, пусть даже маленького, но собственного «я».

«В народе недаром говорят, — рассуждал Гай, — каждому свой порог. Один из нас сочиняет хорошую музыку, но совершенно беспомощен в спорте. Другой, как Полюшкин, оторвавшись от ремонтных мастерских, всей душой тянется к любимому делу и на новом месте чувствует себя не в своей тарелке. Много, очень много за последнее время появилось и особых типов, которым все по плечу. Они готовы возглавить все и вся, даже перевозку дыма в худых мешках. И с таким рвеньем — ахнешь!»

— Все думаешь, Ваня? — спросила Людмила Сергеевна. — Я сердцем чувствую, как скверно у тебя на душе. Возьми себя в руки и усни. Договорились?

Стенные часы пробили три ночи. Иван Алексеевич лежал с открытыми глазами и смотрел в окно. Мелкие зимние звезды дрожали, перемигивались, тонули в наплывающих облаках, а когда ветер очищал небо от косматых туч, они по-прежнему глядели в широкое окно тысячами голубых глаз.

«А какую можно развернуть работу на химкомбинате! — не мог расстаться со своими мыслями Гай. — Армия молодых специалистов обладает неизмеримой потенциальной энергией. Но кто возглавит ее и поведет за собой?.. Осокин?.. Пилипчук?.. Нет, такое дело им, пожалуй, не по плечу. Работу совета молодых специалистов должен возглавить партком, комитет комсомола… Все это немедленно надо поднимать, сплачивать… Наше время промедлений не терпит. Каждый день мы обязаны делать еще шаг вперед. Только вперед!..»

— Ваня, ты думаешь уснуть? — беспокоилась Людмила Сергеевна. — Нельзя же так себя терзать…

— Я?.. Я сплю, — слукавил Гай. — Честное слово, засыпаю.

— Брось кривить душой. Я слышу, как ты дышишь. Понимаю и другое… Неуемный ты человек, Ваня. Живешь на земле так, как будто за все в ответе. Я часто завидую твоему мужеству и постоянному беспокойству…

— Что?.. — удивился Иван Алексеевич, опасаясь, что жена раньше времени разгадает его планы. — Я во сне что-либо бормотал? Это у меня еще с детства…

— Да ты еще глаз не смыкал. И хитрить со мной не надо. Ты сейчас борешься сам с собой. И не пытайся хитрить. Я все, Ваня, понимаю…

Иван Алексеевич был убежден, что хорошие жены мысли мужей узнают не только по глазам, но и читают их какой-то своей, особой интуицией, присущей, пожалуй, только женщинам. Подложив кулак под голову, Гай вздохнул и решил поведать жене о своем плане. Необходимость поступка он мог обосновать и подкрепить десятками фактов, взятых прямо из жизни. Но задуманной беседы у Гая не получилось. Людмила Сергеевна нежно погладила его голову и ласково разрубила узел:

— Я помогу убедить Кирилла Арсентьевича. Он тебя поймет правильно. Честное слово, согласится с тобой!

Иван Алексеевич так легко и радостно вздохнул, точно вырвался из душной комнаты на залитый солнцем простор, и, крепко поцеловав жену, через минуту уснул.

Глава пятнадцатая

Демьян Михайлович Пилипчук стал неузнаваем: очки у него каким-то чудом держались на самом кончике еще больше заострившегося носа, голову то и дело отклонял в сторону, как будто увертывался от ударов, сухие длинные руки у него болтались плетьми, говорил полушепотом, сдавленным и приглушенным, точно ему чем-то мокрым зажимали рот.

Беспомощный вид Пилипчука пробуждал у Игоря жалость. Рядом с ним он себя чувствовал неловко, скованно. А Демьян Михайлович таял прямо на глазах. Игорь с нетерпеньем ожидал день, когда будет подписан приемо-сдаточный акт. И этот день пришел. Он выдался прекрасным. Теплый ветер ночью разогнал серые тучи. Утром он затих и пригнал ядреный морозец с ярким солнцем. Демьян Михайлович дрожащей рукой подписал акт и, почесывая макушку, воробышком примостился на краешке стула.