Абарат. Абсолютная полночь - Клайв Баркер

— Ты меня не напугаешь, если такова твоя цель, — сказал Билл. — Колдовство на меня не подействует. Думаю, надо отвести ее в церковь, Рики.

— Да, сэр.

— Мне твоя религия ни к чему, спасибо, — ответила Кэнди.

— А тебе ее никто не предлагает. У меня бывают видения. Только представь, твой нелепый отец-пьянчужка, над которым смеялись за его спиной…

— Я никогда над тобой не смеялась. Это было грустно, а не смешно.

— Заткни свой рот! Мне не нужна твоя жалость! Я построил машину! — Он постучал по макушке. — Она явилась ко мне в видении. И я не мог понять, для чего она нужна. Но теперь я знаю. Все сходится.

— Билл! — произнесла Мелисса. — Может, нам стоит ее послушать?

— Нет. Со мной разговаривает великий голос. Я слышал его. — Он помолчал, на секунду прикрыв глаза. — Он говорит со мной даже сейчас. И я знаю, что ему надо.

— Неужели. И что же? — спросила Кэнди.

Глаза Билла мгновенно открылись.

— Тебя.

ЧАСТЬ 4

Восход тьмы

Не бойся зверя,Что приходит к твоим дверям один —Его гибелью станет одиночество.Не бойся тех,Кто охотится стаей —Они умрут, оторванные от своего клана.Но бойся того,Кто не приходит вообще.Ибо он уже здесь, обутый в твои ботинки.

— Последняя проповедь епископа Наутиресса

Глава 26

Церковь детей Эдема

— Кэнди, мы почти на месте.

Хотя Кэнди просила Шалопуто ее не будить, вряд ли она имела в виду, чтобы тот позволял ей спать до самого конца путешествия. Однако он научился быть вежливым, возвращая ее из снов.

Срочности не было никакой. Паром только что вплыл в гавань Тацмагора. До причала оставалось еще через несколько минут, но среди пассажиров уже чувствовалась тревога, не имевшая ничего общего с прибытием. Голоса были резкими, смех — деланным. Шалопуто знал, почему это так. В воздухе витало неопределенное, таинственное дурное предчувствие. Приближалось что-то, чего лучше бы не было. Ни он, ни спешившие мимо пассажиры понятия не имели, что это такое. Но одно он понимал — ничего хорошего ждать не следует. Его внутренности скрутило в тугой узел, в голове возникло воспоминание о том времени, когда отец взял его с собой, чтобы продать. Он постарался выкинуть из головы и это воспоминание, и тревогу, сосредоточившись на том, чтобы разбудить Кэнди. Он мягко потряс ее за плечо.

— Кэнди, пора просыпаться. — Ответа не было. Он потряс ее вновь. — Давай, сказал он, наклоняясь. — Досмотришь свой сон в другой раз. Вставай.

— Я вижу все это во сне, — напомнила отцу Кэнди. — Я не обязана тебя слушать. Я могу проснуться в любое время.

— Не советую, поскольку если ты это сделаешь, — он указал на Мелиссу, — пострадает она. Из-за тебя.

— Прекрати, Билл, — проговорила Мелисса.

— Почему? Потому что ты думаешь, что я этого не сделаю? Сделаю. Спроси свою дочь.

— У него в голове сидит то, что он не в состоянии контролировать, — сказала Кэнди матери. — С этим должен был сражаться кто-то посильнее. А папа просто не хотел.

— Ты об этом пожалеешь, — обещал он.

— Кэнди, что происходит? — спросил Шалопуто.

Выражение лица Кэнди больше не было спокойным. Ее брови нахмурились, уголки губ опустились.

— Ты начинаешь меня пугать, — проговорил Шалопуто. — Почему ты не просыпаешься? Ты вообще меня слышишь?

Она кивнула? Если да, движение было едва заметным.

— О нет. Что происходит? Пожалуйста, проснись.

Кажется, она покачала головой, хотя этот жест был столь же незаметным, как и предыдущий кивок. Таким незаметным, что он не смог бы сказать наверняка, двигала ли она головой вообще.

— Ты имеешь в виду, что не хочешь сейчас просыпаться?

Она вновь кивнула. Или так ему показалось.

— Ну ладно, — сказал Шалопуто, стараясь сохранять спокойствие. — Если ты хочешь и дальше спать, думаю, все в порядке. Все равно я вряд ли могу с этим что-то поделать. Продолжай смотреть свой сон. А я буду решать проблемы в этой реальности.

На этот раз кивка или качания головой не последовало. Однако ее лицо стало еще более встревоженным.

Странно было вновь идти по улицам Цыптауна, а еще более странно — идти рядом с отцом, хотя, конечно, для всех, кроме него, она оставалась невидима. Она наблюдала, как на него реагируют люди и насколько изменилась его репутация за то время, пока ее не было в городе. Несколько человек откровенно его боялись. Они переходили на другую сторону улицы, чтобы с ним не встречаться, или скорее ныряли в магазины. Некоторые старались выразить ему свое почтение. Кто-то просто кивал или желал «доброго дня». Но ни один из этих людей не мог скрыть тревогу, которая охватывала их в его присутствии. Кто-то действительно называл его преподобным, к чему Кэнди не могла привыкнуть. Преподобный! Ее отец, жестокий алкоголик, бивший жену и детей — преподобный! Мать была права: Цыптаун действительно изменился.

Когда они покинули Мэйн-стрит, и рядом уже не было людей, которые могли бы заметить, что Билл говорит сам с собой, он повернулся к Кэнди:

— Видела, как меня здесь уважают?

— Видела.

— Ты наверняка удивлена. Удивлена? Да?

Даже сейчас ей хотелось ответить ему «нет». Хотелось сказать, что все это — пустые иллюзии, и она это знает. Но потом она вспомнила о матери. Человек, идущий рядом с ней, был способен на ужасные вещи, в этом не было никаких сомнений. Поэтому Кэнди сказала:

— Пожалуй, да, я удивилась.

— Но вот чего ты не понимаешь, так это того, что люди боятся. Они чуют уродов — тех, кого вода притащила на наши улицы и оставила здесь. Они напуганы. А я избавляю их от этого страха.

— Как?

— Не твоего ума дело. Вот что я тебе скажу: спасение — это как частное предприятие. Они платят за привилегию. Себе я не беру ни цента. Все их взносы отходят церкви. И они рады жертвовать. Я дарю им покой и, быть может, даже счастье. Это стоит нескольких долларов. Мы пришли. Дом, милый дом.

Он говорил о простом одноэтажном здании, выкрашенном в кричащий зеленый цвет, мимо которого Кэнди проходила сотни раз в жизни. На маленьком газоне торчала большая доска, к которой крепилось единственное объявление:

ЦЕРКОВЬ ДЕТЕЙ ЭДЕМА

ПРЕПОДОБНЫЙ УИЛЬЯМ КВОКЕНБУШ

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ГРЕШНИКИ, ИЩУЩИЕ СПАСЕНИЯ

Матрос «Мокреца», который обнаружил их с Кэнди через пятнадцать минут после швартовки, к удивлению и облегчению Шалопуто оказался тылкрысом. Объяснять свою ситуацию представителю собственного народа было чуть легче. И еще легче стало, когда паромщик спросил:

— Ты ведь Шалопуто?

— А мы знакомы?

— Нет. Просто я много о тебе слышал. Моей сестре Ямбини интересно все, что рассказывают о тебе и о девочке. Знаешь, ходят всякие слухи. Люди придумывают самое разное, чтобы им было о чем поговорить.

— Я и не думал, что кому-то есть дело.

— Ха! Ты шутишь? Ты и Кэнди… ничего, что я назвал ее Кэнди? Или, может, стоит звать ее мисс Квокенбуш?

— Нет, Кэнди — вполне нормально.

— Кстати, меня зовут Гамбиттмо. Бити, Мо, но чаще всего Гамбат. Вроде как тылкрыс Гамбиттмо, только короче. Гамбат Ют.

— Рад познакомиться, Гамбат.

— Могу я тебя кое о чем попросить?

— Конечно.

— Дай мне автограф! Это для моей сестры. Представляю, как она зашлепает своими плавниками!

Гамбат продемонстрировал свое семейное отличие, похлопав довольно большими оранжевыми плавниками.

— Твоей сестре захочется иметь мой автограф? — удивился Шалопуто.

— Ты шутишь? Конечно! Она твой большой поклонник. Я тоже, но на самом деле с ума по тебе сходят в основном девчонки. Она знает все детали. О том, как ты спас мисс Квокенбуш — извини, что не зову ее Кэнди, это как-то неправильно звучит, — от того психованного колдуна, Захолуста. Мы с сестрой побывали у его дома на острове Простофиль. Видели все, что связано с этой историей. Трогать там, конечно, ничего нельзя. Там все окружено веревками. Но это доказательство. Все это было на самом деле… А на следующей странице не напишешь что-нибудь для меня?

Шалопуто взял блокнот и карандаш, на кончике которого была вырезанная и раскрашенная голова Малыша Коммексо, ухмыляющегося от уха до уха.

— Извини за дурацкий карандаш. Его какой-то пассажир забыл. Я этого Малыша ненавижу.

— Правда?

— И его зубастую ухмылку. Как будто в жизни все просто зашибись.

— А это не так?

— Ты встречал хоть кого-нибудь из нашего народа, у кого были бы деньги? Вряд ли. У нас нет ни власти, ни денег, ни тех, кто мог бы нами руководить. Иначе почему мы все о тебе говорим?