Пламенеющий воздух - Борис Евсеев

Но хотя москвич и уехал быстро, успела произойти в Пшеничище, в тесной полутораоконной лаборатории, неприятность.

Случилось вот что: кто-то стер все записи в регистраторе, где фиксировались редкие и не всегда достоверные контуры эфирных вихрей.

Вместо цифр и специальных значков на экране регистратора красовались два полушария чьей-то здоровенной задницы, по самому низу игриво укутанной голубоватым памперсом.

После удаления непристойная картинка возникала вновь. Причем возникновению ее все время предшествовала надпись: «А они похожи!».

— Кто с кем? — наивно спросил у Лели приезжий москвич.

Леля в раздражении пожала плечами. Надавили на клавишу еще раз. Выскочило: «А они похожи — моя жопа и ваши рожи!».

— Это про вас с Трифоном, — сразу отгородилась от записи Леля.

Приезжий москвич что-либо говорить на этот счет поостерегся.

Но мало дурацкой картинки и еще более глупой надписи!

Там же, в полутораоконной лаборатории, как-то быстро и непоправимо сломался дорогой П-образный лазерный измеритель.

Зачем было держать измеритель в Пшеничище, в десяти километрах от основной романовской базы, никто не знал. На все укоры Дросселя, считавшего каждую копейку, Трифон лишь загадочно улыбался. Объяснилось позже: Трифон хотел иметь удаленный от своих же научных сотрудников прибор, с контролируемой только им одним базой данных…

Операция «Наследник»

Тем же поздним вечером (лишь час или два спустя), выслушав сбивчивый доклад про Пшеничище, скачущий Коля и Пенкрат в капюшоне, в полном согласии с престарелым Дросселем, отправили Лелю спать, а сами постановили: наследника поберечь, самостоятельных заданий ему не давать, случайностям не подвергать, в Пшеничище и другие места не посылать. И, конечно, не доводить до нервных срывов, до протыкания ножом зондов и тому подобной хренотени.

В связи с новыми обстоятельствами и для более тесной привязки «наследника» к «Ромэфиру» было выдвинуто предложение: сорокалетнюю Лелю держать пока на запасных путях и воспользоваться не ею, а Ниточкой Жихаревой.

Правда, зная Ниточкино туповатое бескорыстие и ее болезненную честность, использовать девушку решили втемную. При этом, испытывая провинциальные чувства стыда и унижения от собственных мыслей, вслух эти мысли старались не произносить. Объяснялись, как немые, знаками.

Происходило это стихийно, без уговора.

Директор Коля выставлял большой палец вверх, что означало: все идет неплохо, но могло б и получше.

Кузьма Кузьмич австрияк Сухо-Дроссель скидывал решительно конторские железные очки на веревочке на перхотливое свое плечико, и это указывало: пора двигать Ниточку смелей.

Пенкрат в капюшоне разводил руки в стороны, и это без всяких слов сообщало: наследник до сих пор не обработан, нужно спешить, нужно действовать! Пока Ярославская овечья фабрика или «Волжское общество защиты зверей и птиц» его к себе не переманили!

Однако постепенно — в немых объяснениях и помимо них — выступило вперед одно неприятное обстоятельство: наука в «Ромэфире» стала отходить на второй план.

О ней попросту стали забывать. Само содержание работ подернулось зеленоватой тиной, какая бывает в затонах Волги поздним летом и ранней осенью. И хотя ни вихри эфира, ни даже обыкновенный волжский ветерок зеленой тиной схватиться никак не могли — именно такой образ стал с некоторых пор заволакивать глаза главным сотрудникам «Ромэфира»…

И ведь понятно, почему романовская наука так грубо тормознулась!

Трифон — исчез. Говоря по-современному, слинял. И хотя замеры продолжались, статистические выкладки итожились, делалось это вяло, через пень-колоду. Ждали предзимних волжских бурь, ждали Селимчика, который должен был вернуться с ксерокопиями статей профессора Миллера. Ждали, наконец, грядущего четырехсотлетия дома Романовых, которое одним своим великолепием могло сдвинуть с мертвой точки многие начинания, помочь бесплодным усилиям, прояснить назревшие за сто лет вопросы, включая малодостоверную теорию эфира…

«Царь приидет — эфир будет!» — шептал вполголоса уже не жалкий бухгалтер Кузьма Кузьмич, а шептал герр Дроссель, крупнейший финансист, подданный дружески настроенной к Империи Российской — Империи Австро-Венгерской.

Из-за всех этих обстоятельств неприятная научная пауза и произошла. Но никого особо она не смутила.

Только все тот же Сухо-Дроссель, тоскующий о гармонии рассыпанных ветром империй — все равно каких: англо-нидерландских, австро-венгерских, немецко-русских — вопреки собственному ожиданию светлых дней, назвал эту научную паузу зловещей. Кузьме Кузьмичу припомнилось начало эфирных экспериментов, и он запечалился по слепому подчинению и сословной иерархичности в творческой работе.

Эта сословная тоска привела к результату неожиданному: австрияк Сухо-Дроссель вдруг на все плюнул, раскрепостился, или, как он стал говорить, «опоэтизировался». Финансовая туповатость была отброшена в сторону, и Кузьма, становясь в позу Бисмарка, по временам начинал рисовать псевдонаучную, но в общем не лишенную приятности картину.

— Господа, представляете? Настает четырехсотлетие дома Романовых. И мы к славному юбилею… Словом, мы именно к этому времени начинаем добывать эфир, а затем… Затем посредством эфирного концентрата начинаем воздействовать на крупнейшие банки. Не в смысле массовых отравлений, воровства авизо или чего-то подобного. Ни-ни! Просто мы нефтедоллары заменим эфиродолларами. Усекаете, ёксель-моксель? Наш министр финансов приносит президенту папочку. И там не акции нефтедобывающих предприятий, а новые государственные казначейские обязательства, обеспеченные тысячами гекалитров сырого эфира!

Арабские шейхи — хлоп и наземь!

«Бритиш Петролеум» — скок и в гроб!

Почешет за ухом даже «Газпром»: щелк-пощелк своей зажигалкой — и в кабак, надираться с горя! Обама сам себя схватит за нос, нефтедобывающие платформы и нефтеналивные танкеры сольют сырую нефть в море и просигналят прощальной сиреной…

Сила эфиропотоков станет важнейшим платежным средством в мире и, кроме прочего, важнейшим энергоресурсом! Не золотой запас России, а розово-серебристый и нежно-платиновый запас эфира станет главным столпом и символом нашей экономики!..

Финансовые фантазии Кузьмы Дросселя вызывали чувства двоякие.

Дородный Пенкрат крутил пальцем у виска.

Леля приятно ржала, а перестав ржать, томно произносила:

— А вы, оказывается, прохвост, герр Сухо-Дроссель!

А вот кузнечику Коле картинки Кузьмы Кузьмича нравились. Правда Колю от научных грез многое и отвлекало: то неполадки с зеркалами и зондами, то непредсказуемое поведение приезжего москвича, то письмо о погашении арендной задолженности, хитрым Дросселем прямо во время научно-популярных баллад втихаря в карман директору сунутое…

Отвлекало ромэфировцев от чистой науки и другое.

Однажды, когда Леля Ховалина костерила почем зря Москву и вспоминала про научную бедность, изо рта у нее выпорхнуло и по Романову-городку запрыгало в последнее столетие как-то потерявшее блеск и денежно-вещевую наполненность словосочетание: Настоящий Наследник!

(Именно так, именно с прописных букв!)

В считанные дни словосочетание стало наливаться крутыми бараньими мышцами и обрастать буйной шерстью: городок Романов посетит Настоящий Наследник российского престола!

И это, ясно дело, будет не наследник давно забытого князя Романа или, допустим, Грозного Ивана!

А будет это наследник крепкий, наследник патентованный: немецко-грузино-польский, без единой капли русского холопства, татарской грубости и еврейской хитрости в крови. Словом, Наследник из Наследников!

Такого слабо запятнанного и такого необходимо нужного Наследника разболтавшейся без фухтелей и шпицрутенов России, никак не желающей понять, на кого именно ей сегодня нужно горбатить, — давно следовало отыскать!..

Поначалу словосочетание парило в воздухе невесомо: как та кленовая осенняя крылатка. Но вскоре стало словосочетание и погромыхивать — подобно жестяному обрезку водосточной трубы, висящей на одном из старинных приволжских домов. А иногда глухо и грозно, словно сама матушка-Волга, перед тем как ей сковаться тяжкими льдами, урчало…

Кстати, о двух городских районах, раскинувшихся по двум берегам Волги. Они уже тогда, во мнении о грядущем управлении Россией разделились: Борисоглебская сторона склонялась к народно-демократическим фантазиям, унаследованным от князя Романа. Ну а сторона Романовская стеной стояла за автократию или по-старинному — за самодержца всероссийского.

В те осенние дни это разделение резко в глаза еще не бросалось. Но вот месяц спустя не было волжанина, который бы с досадой о такой разодранной надвое любви не вспомнил!