Сигнал из космоса - Курт Занднер

— Чему они должны соответствовать: буквам какого-то языка? Зашифрованному сообщению? Черт его знает, я здесь окончательно теряюсь…- С этими словами я показал Крюгеру мою вчерашнюю запись. — Видите, как это выглядело вчера. Совершенно по-другому! А между тем, несомненно, это те же самые сигналы.

Крюгер с минуту напряженно думал.

— И все же это остается грандиозным. А загадку мы непременно разгадаем! — воскликнул он с оптимизмом юности.

Из нас двоих он-то в конце концов и разгадал загадку. Пусть не сразу, но разгадал.

Многие часы вечерних бдений у моих аппаратов не сделали меня умнее. Было все то же: жужжащие звуки с определенными промежутками, с переменным числом знаков, долгими и краткими паузами между группами знаков… Я все записывал, насколько мог, точнее, но мало-помалу переутомление и систематическое недосыпание дали себя знать. Раз или два, незаметно для себя задремав у приемника, я в полудремоте мучился страшными сновидениями. Мне снились звезды, которые, наподобие исполинских светящихся шаров, катились в мировом пространстве; мерещились существа, похожие на чудовищных прозрачных медуз,они мчались верхом на электромагнитных волнах и насмешливо смотрели на меня горящими глазами… В испуге я просыпался и видел, что это всего лишь контрольные лампы приемника..Наводил антенну и снова слушал тонкое жужжание, смысл которого оставался мне по-прежнему непонятным.

Не удивительно, что при таких обстоятельствах страдала и моя работа в институте. В течение целого дня я с трудом преодолевал сонливость и, даже сидя напротив профессора фон Егера, ловил себя на том, что у меня слипаются глаза. Резкий выговор, полученный мною от профессора фон Егера за сгоревший гальванометр, я принял с таким равнодушием, что это еще более распалило его и он произнес возмущенную тираду, в которой я уловил что-то о недостаточно добросовестном выполнении служебных обязанностей и о неприятностях со стороны влиятельных лиц. По-видимому, отец томного юноши, высокопоставленный государственный чиновник, пожаловался профессору фон Егеру, что Крюгер назвал его сынка безмозглым олухом и идиотом.

Я не очень-то принял к сердцу эти неприятные мелочи, потому что даже во время гневной речи моего начальника опять думал только о загадке сигналов. По тому почти брезгливому взгляду, каким профессор фон Егер окинул мою персону, было нетрудно догадаться, что я выгляжу сегодня еще хуже, чем обычно. Покрасневшие веки, плохо выбритое, одутловатое лицо, стоящие торчком волосы… Жена уже давно считает, что я серьезно болен, и заклинает меня обратиться к врачу.

Когда я на четвертый день проводил практические занятия с группой, в которой был Крюгер, последний сделал мне украдкой знак, что хочет со мной переговорить. Может быть, он чувствовал себя обиженным, что я больше не приглашал его к себе? Но мне не хотелось его слишком переутомлять.

— В чем дело? — спросил я и отошел с ним в угол, где остальные студенты не могли нас слышать.

Крюгер казался очень возбужденным.

— Послушайте, господин профессор! Я очень много об этом думал, — кипя от волнения, заговорил он. Очевидно, я успел настолько возвыситься в его мнении, что он присвоил мне научное звание, которым я, увы, не обладал. — Что было в первый вечер, еще до меня? Не упоминали ли вы, что вам удалось насчитать девяносто групп сигналов? А не было ли их девяносто две или даже больше?

— Вполне возможно. Я, помнится, считал в тот раз недостаточно точно. Но почему вы об этом спрашиваете?

И вдруг свет озарил меня. Как я не догадался раньше! Ведь это же так просто! Периодическая система! Я хлопнул себя ладонью по лбу, отчасти из досады на свою несообразительность, отчасти — в приливе радости. Еще и еще раз подтвердилось, каким бескрылым, лишенным воображения рутинером бывает иногда ученый. Он, как старая извозчичья кляча, трусит с шорами на глазах, а непредвзятый юный ум еще способен свободно всматриваться вдаль, как в данном случае, когда Крюгер почти с первой попытки напал на верный след.

Записей того вечера при мне не было, и я едва мог дождаться, пока вернусь домой. Поставив велосипед в сенях, я сразу бросился на чердак. От усталости не осталось и следа.

Догадка Крюгера подтвердилась! Его гипотеза оказалась правильной! Как ни смешно это звучит, но сам я не догадался, по всей вероятности, лишь потому, что атомная физика, собственно, не относится к моей специальности в узком смысле. Теперь, когда я внимательно просмотрел листки с записями, у меня будто пелена упала с глаз. Сигналы, принятые в первый вечер, и именно в самом начале, были не чем иным, как передачей системы химических элементов, открытой на Земле еще в XIX веке Менделеевым и ныне упорядоченной в соответствии с современным состоянием науки. Первое число в группе знаков означало величину положительного заряда атомного ядра; число это соответствует порядковому (атомному) номеру элемента в периодической системе, то есть числу протонов в атоме; сигнал после краткой паузы означал массовое число (то есть число нуклонов), иными словами, число, ближайшее к атомному весу изотопа и указанное в округленных целых цифрах. Разумеется, эти числа действительны для всей Вселенной, как основной закон ее структуры. В мою запись не попал атом водорода,-очевидно, я начал записывать передачу не с самого начала. Первые числа, которые я записал, были: 2-4. Это, разумеется, была характеристика гелия (порядковый атомный номер — 2, массовое число-4); далее шел литий (3-7), бериллий (4-9) и так далее. Я поспевал записывать таблицу вплоть до характеристики полония (84-210). Немудрено, что дальше запись сделалась уже непосильной: ведь для урана, например, пришлось бы зафиксировать комбинацию 92-238. Итак, даже если в моих записях имелись пропуски, сомнений быть не могло.

Потрясенный открытием, я достал из шкафа учебник химии с соответствующими таблицами и сравнил.

Атомный вес изотопа определяется количеством тяжелых частиц (протонов и нейтронов), составляющих атомное ядро, и выражается у нас в десятичной системе. Существа, от которых шли сигналы, придерживались округленных ради простоты массовых чисел. Как показал простейший подсчет, их числа почти не обнаруживали отклонений от принятых у нас. Это вроде бы подтверждало правильность нашей земной гипотезы, возникшей из анализа вещества метеоритов, а именно что соотношение количеетва различных элементов примерно одинаково не только во всей нашей солнечной системе, но и во всей Галактике. Как назывались эти элементы на языках тех существ, мне, разумеется, было неведомо, но для точных наук это не играет никакой роли.

В восторженном настроении, почти в трансе, размышлял я о своем открытии. Затем, немного успокоившись, принялся снова исследовать записи. Теперь, когда ключ к ним был найден, все представлялось уже не путаным и темным, а, наоборот, казалось залогом новыхоткрытий, от которых захватывало дух. Меня завела бы слишком далеко попытка повторить все эти мысли здесь, на листках блокнота, принадлежащих психиатрической больнице. Расшифровка принятых сигналов имеется в моих конфискованных тетрадях, от двадцать первой до двадцать пятой включительно. Здесь я ограничусь лишь самым существенным.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});