Пролог - Николай Яковлевич Олейник

недовольным видом отвернулся к окну, в комнате наступила тишина. Сцена, разыгравшаяся только что, была для всех троих неожиданностью.

— Может быть, действительно нет смысла отправляться всем сразу, — отозвался Иванчин-Писарев. — Пусть поедет кто-нибудь один, узнает обо всем и напишет или протелеграфирует.

— О чем узнавать? — резко обернулся Сергей. — Сколько убитых, раненых, взятых в плен? Сколько семей невинно пострадало? Ведь война началась, она идет. Народу нужна помощь... Он ждет... Вы как хотите, а я поеду.

В тот же день Сергей написал Лаврову. Ему нужны адреса товарищей, с которыми он смог бы связаться сразу по прибытии в Белград, вообще ему необходимо посоветоваться. Ответ не задержался. Лавров охотно сообщил адреса, но, к большому удивлению, рекомендовал не торопиться, поскольку, мол, ходят слухи, что борьба сербов далека от революционной. «Как же так? — недоумевал Кравчинский. — Здесь какая-то путаница, кто-то, вероятно, дезинформирует». Он связался с Лавровым снова, настаивал на целесообразности поездки и горячечно к ней готовился, изучал историю пребывания турок на Балканах, интересовался бытом и обычаями народов, поднявшихся на борьбу. Вместе с тем он внимательно следит за газетами и... кажется, еще больше теряется: с одной стороны, его захватывает мужество повстанцев, и он готов немедленно влиться в их ряды, с другой — есть сведения, что в рядах инсургентов неразбериха, что будто бы речь идет не об освобождении, не о борьбе за независимость, а о какой-то провокации.

Противоречивость, неясность ситуации все же не останавливает Кравчинского, он заканчивает приготовления, рассылает товарищам письма, призывает следовать за ним. В один из таких дней Сергей встретился с Михаилом Сажиным, известным под фамилией Арман Росс. О Сажине Кравчинский слышал еще на родине, мечтал с ним познакомиться. Его привлекали в этом человеке бесстрашие и постоянная готовность к самопожертвованию. И еще романтический ореол, каким была овеяна его жизнь. Сын мелкого купца из местечка Сажино, Вятской губернии, Михаил за активное участие в революционных беспорядках был уволен из Петербургского технологического института, выслан в Вологодскую губернию, откуда летом 1869 года бежал в Америку. Вскоре он появляется в Швейцарии, знакомится с Бакуниным и становится его пламенным последователем. Легендарную страницу биографии Сажина составляет его участие в Парижской коммуне. Среди эмигрантов о нем говорили как о герое, имя его ставили рядом с Домбровским.

Арман Росс прибыл в Париж, чтобы разузнать о настроениях своих соотечественников-эмигрантов, сагитировать их на участие в восстании. Кравчинский с его непоседливостью целиком воспринимал доводы Росса в пользу участия в борьбе, и они договорились ехать сразу же, немедленно, но в последнюю минуту Сергей вспомнил, что ему необходимо навестить жену Волховского, которая пребывает на лечении в Северной Италии. Сошлись на том, что он сделает это по дороге, после чего они встретятся с Россом в центре Герцеговины, в Загребе.

Волховская чувствовала себя плохо, оставить ее без помощи Сергей не решился. Несколько дней провел он у постели больной. Понимал, что на встречу с Россом уже опоздал, что тот не ждет его в Загребе, поэтому поехал прямо в Белград. Рекомендательные письма, присланные Лавровым, помогали Кравчинскому быстро завязать контакты с местными деятелями из Комитета повстанцев. Он сразу же оказывается в самом центре событий, становится как бы посредником между сербами и готовыми принять участие в их борьбе русскими эмигрантами. Однако вызывать их сюда, как условились, Кравчинский не торопится. Изучив обстановку на месте, он убеждается, что здесь в самом деле много неясностей, не все так, как он предполагал. Между повстанцами нет единства, отряды действуют разрозненно, возглавляют их нередко случайные лица... К тому же не хватает оружия, снаряжения, боеприпасов... «Ехать сюда нет смысла, — с горечью пишет Сергей друзьям. — Восстание затухает». Оно действительно угасало. Это видели все. Начавшись более-менее дружными выступлениями малочисленных, но боеспособных отрядов, восстание расползлось меж горными ущельями, рассеялось на мелкие группки, которые чем дальше, тем быстрее выходили из-под контроля Комитета, занимались чем угодно, даже грабежом. Кое-где, дезориентированные недальновидными вожаками, инсургенты поднимали австрийские знамена, монархические знамена. Таким образом, Лавров имел основание, предостерегая их, советовать не ввязываться в эту кампанию... Но нет и еще раз нет! Даже такое участие даст определенную пользу. Даже на ошибках этого выступления они многому могут научиться — и прежде всего организации масс, расстановке сил в бою, выработке единой тактики... Наконец, сама атмосфера, сам дух восстания зажгут сердца других, позовут их к борьбе там, дома, в отечестве...

Кравчинский ежедневно бывает в Комитете повстанцев, встречается с руководителями и рядовыми бойцами, все более сближается с ними. Идея освобождения славян увлекает Сергея настолько, что он подумывает о том, чтобы после войны поселиться в Сербии или Герцеговине, основать здесь журнал и заняться дальнейшей пропагандой социализма. Чего не удалось сделать в Швейцарии, он сделает здесь. У него есть опыт, он привлечет своих ближайших друзей, и журнал будет иметь успех. Его мысль нравится и белградским товарищам, они готовы предоставить ему всяческую помощь. Вот только закончится война. Однако война продолжается, требует новых усилий, новых контингентов. В Белграде десятки раненых, ежедневно по железной дороге и пароходами по Дунаю к месту боев отправляются отряды добровольцев; телеграф приносит разные — утешительные и прискорбные — вести...

Убедив товарищей не ехать сюда, Кравчинский решает выпить свою чашу до дна. Он знакомится с генералом-сербом Любибратичем, об отваге и авторитете которого слышал много, просится в его армию. Любибратичу понравились пламенность и самопожертвование политического эмигранта, его вообще восхищает отвага русских революционеров. К тому же образованных, теоретически подготовленных военных ему не хватает. Отставного офицера Сергея Кравчинского назначают главнокомандующим артиллерией. Правда, это звучит очень громко — вся артиллерия состоит из нескольких пушек, все же она есть, ее голос придает повстанцам мужество и отвагу, ее удары вынуждают врага останавливаться.

В начале августа Кравчинский в действующей армии. Теперь он может не только наблюдать события, но быть их непосредственным участником, видеть все, так сказать, с близкой дистанции. Прошел месяц войны, месяц неимоверных усилий горцев, а положение почти не изменилось. Фронты, если можно так назвать позиции отдельных больших и менее крупных отрядов, остались почти на прежних местах. Заинтересованные правительства, которые, казалось, должны были искать какое-то общее решение, упорствовали в своих прежних домогательствах... Что же принесло это вооруженное выступление народу? Неужели только разруху, грабежи и еще большую жестокость завоевателей? Вопрос мучит Кравчинского, и чтобы найти на него правильный ответ, он окунается в самую гущу событий. Да, условия, в которых борются