Путь в рай (СИ) - Дори Джон

Отсюда он думал выбраться всё тем же путём — через караулку и казармы. И уже сделал шаг к лестнице (Сарисс за ним), как уловил отдалённый шум.

----------------------------------------

Примечание:

*Баллы – мальчик

Глава 34. Капля мёда

Шум доносился из проёма, где заканчивалась лестница, ведущая наверх. Кто-то спускался, судя по всему — не один.

Амад замер. Шансов выбраться и так мало, а тут ещё эти ходоки! Кто? По какому случаю? Не к Сариссу ли?

Звякало железо, грузно ступали обутые ноги, слабо постукивая каблуками, шумное дыхание, покашливание, невнятные голоса…

Много, слишком много. Кольчуги. Ему не справиться.

Он оглянулся, встретил взгляд Сарисса — непонятно, улыбается, что ли?

Куда отступить? Обратно в камеру? Устроить засаду?

Нет, поздно. Засов задвинут, замок защёлкнут.

Коридор с запертыми дверями сворачивает за угол, но там не отсидеться. Их, конечно, найдут. И всё же — туда!

Они успели добежать до угла и свернули прежде, чем их увидели.

По коридору разнёсся зов:

— Саулло!

Но надзиратель, даже если бы хотел, ответить не мог, валяясь в запертой камере с пробитой головой.

Ждать дольше нельзя. Надо идти.

Из плана, тщательно изученного накануне, Амад помнил, что этот короткий отрезок ведёт к Крестовой Башне. Месту страшному, царящему над всем городом, но сейчас… Сейчас другого выхода не было.

Амад молча показал на ступени, маячившие у железной двери в башню, мягко подтолкнул Сарисса, тот послушно двинулся вперёд, Амад за ним — прикрывающим.

Она была заперта. Кто б сомневался — хмыкнул Амад, оценивая громаду двери и тяжесть замка.

Он перебрал ключи. Плох тот дадаш, который не откроет любую дверь даже без ключа. На этот случай имелась отмычка, но Амад решил воспользоваться связкой Саулло. Не может быть, чтобы ни один не подошёл! Который? Вот два, не похожих на остальные. Оба большие, корявые, в пятнах ржавчины. Редко пользуемые. Он вспомнил, что в городе ему говорили — казни на Крестовой Башне давно уж стали редки. Хорошо. Значит, один из этих двух. Вот этот… Нет, не он. Осторожно, не сломать!

В камеру Сарисса, видно, открыли дверь, увидели труп — крик, шум, топот!

Не сейчас! Ещё секунду!

Попробуем этот… Так, осторожно… Нет, не может быть! Должен быть этот! Амад задержал дыхание, с нежностью, но твёрдо провернул…

Замок со скрипом щёлкнул.

Дужка подалась, ослабла, но застопорилась. Ах ты, маленький предатель, иди уж до конца! Дёрнул посильнее, железный крюк вывалился из гнезда.

Теперь засов.

Тянули вместе. Толстая полоса железа еле подавалась, но наконец с визгом громыхнула по скобам.

— Вот они! — раздался азартный вопль сзади.

Ничего! У них есть ещё пара секунд!

Медленно повернулась тяжёлая створка.

Они успели затянуть её, захлопнуть с той стороны перед самым носом ретивого аскера. Хорошо, тот не догадался сунуть в щель копьё.

А что колотит — не страшно. Скоро тут будет целая толпа таких колотильщиков.

Амад осмотрел засов, скобы. Когда-то это всё было надёжным. Но сейчас… Как долго проржавевшее от сырости железо выдержит боевой натиск?

Ну… какое-то время у них есть. Секунды жизни ощутимо растянулись в минуты.

Не обращая больше внимания на удары по двери, они двинулись по широким ступеням винтовой лестницы. Наверх. Другого хода не было.

Шли осторожно, но вокруг было тихо, не считая беспорядочных гулких ударов внизу.

Здесь было пусто, пыльно. Никаких помещений, только бесконечный винт всё сужающихся ступеней.

Сверху сочился тусклый — похоже, дневной — свет.

Несколько раз они останавливались отдышаться. У Сарисса рёбра ходуном ходили, но нужно было идти. Скоро они пошли гуськом — так сузилась лестница. На последнем витке открылись узкие окна, сквозь которые было видно только пустое вечереющее небо, да выл ветер, страшный на такой высоте. В этом свисте и вое почудилась Амаду смертная песня пустыни. Другая, но всё же…

Амад старался не думать ни о чём. О чём ни подумай, всё к единому сводится. Не выбраться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но он упрямо стремился наверх: вдруг да шанс? Вдруг?

Они подняли тяжёлую крышку люка и выбрались наружу.

Шанса не было.

На крохотной площадке, открытой на все стороны и всем ветрам, возвышался короткий кургузый каменный крест. В него были вделаны оковы — такие же, как в камере Сарисса. Место казней. Чудовищный ветер. Головокружительная высота. Горизонт во всю ширь, гляди — неохватно!

Но для жизни только два шага в каждую сторону.

И пропасть. Бездна.

Амад хотел было за что-нибудь схватиться, но кроме креста, вырубленного цельно с плитой пола, — ничего не было.

Он присел у этого креста, стиснул зубы, стараясь не смотреть, потому что тогда клубок страха давил горло диким спазмом.

Он страшно боялся упасть.

Просто страшно.

Его била крупная дрожь. Он мгновенно вспотел липким холодным потом. Ветер рвал одежду, высушивал тело, делая его ещё более неуклюжим, ледяным.

Что-то стучало мелко, дробно, отчётливо, и он не сразу понял, что это стучат его зубы.

Он сжался ещё больше. До боли в застывших мышцах. Не в силах больше видеть собственные посиневшие пальцы, скрюченные, вцепившиеся в камень, он закрыл глаза.

Кажется, стало чуть легче. Но обманчиво мягкий зев воздушной бездны не исчезал. Она ждёт.

Надо открыть глаза. Надо посмотреть, как там Сарисс.

Но.

Ужас высасывает все силы, все мысли, визжит внутри неостановимо, заставляет корчиться, цепляться за шершавый камень. Ужас необъятен, как этот камень, и ничего невозможно спасти! Сейчас сорвёт ветром…

«Сарисс», — простонал он себе.

Открыть глаза!

Надо посмотреть на него.

Хлещет ветер. Режет лицо, сечёт волосами.

Амад со стоном открывает глаза, отрывает лицо от камня и с ужасом видит Сарисса.

Он стоит на краю. За его плечами, как зелёный плащ, — море, до горизонта. И солнце, слепящее, ярое, ветреное.

«Сезон ураганов. Здесь — не сезон дождей, они тут круглый год. Здесь ураганы», — вспоминает Амад.

Ужас высоты чуть отпускает. Его сменяет страх за друга. Что он делает? Он потерял рассудок? Он, Амад, кончит жизнь на поднебесном пятачке, наедине с бедным своим безумцем?

Конечно, они успели на море. Долго шли по берегу, вбирая удивительный непесчаный простор. Хлябь. Зыбь.

Она играет, заливая ноги шипучей волной, она обещает свободу — только войди. И они доверчиво входят. Конечно, плавать ни один из них не умеет, и вода сама по себе, как бы ни была солона, не держит тощих тел. Не успев потерять дно, они отступают с глубины к берегу, заодно выясняя чудесную способность волны поддерживать и мягко подносить, так что и идти-то не надо. Волна подбивает их обратно, и лишь слегка напоминает: могу и утянуть. Но утягивает совсем чуть-чуть.

Море ласково. День светел. Это лучшее, что возможно…

Они сонно колышутся в прибрежье, как медузы, промытые морем, прозрачные и безвольные. Но придерживают пальцами песчаный берег. Они уже слышали про отливы.

Может и унести.

И вот сейчас Сарисс стоит на краю пропасти и колышется — резче, чем под напором волны, резче и беспорядочней. Потому что ветер.

Он раскинул руки, он балансирует, но ведь воздух — не вода, он расступится, не оставляя шансов.

Амад зажимает себе рот, давит рвущийся вопль, грызёт пальцы. Нельзя кричать! Нельзя спугнуть!

Глаза Сарисса закрыты, на губах улыбка.

Безумен.

Сошёл с ума.

Амад высчитывает, как подобраться к нему, как схватить на этом краю, как не дать упасть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Баланс тела Сарисса невероятный. Кажется, что человек так не может. Да что там человек — и птицу бы сбило и унесло-закружило.

Амад со стоном, преодолевая себя, поднимается на дрожащие ноги. К горлу подкатывает горький ком, желудочный сок пополам с желчью выплёскиваются на плиту, на крест.