«Мы одной крови». Десант из будущего - Юрий Валин

К черту! Тут война. Даже две. Может, и со своими схлестнуться придется. Маринка не поверит. Упрямая. Коммунистка. В смысле, комсомолка, конечно, но действительно идейная. Интересно, успел сам Попутный комсомольский значок на груди поносить? У отца такой, маленький, с профилем полузабытым, в ящике письменного стола болтается. Сколько лет прошло? Лучше не считать.

…Тихо у костра. Силы орать кончились. И огонь почти угас. Затухла вера старшинская или еще рванет, но уж самой последней «лимонкой», в клочки гостей непрошеных разнося?

Песок под сапогами чуть шуршит — поднимается наверх фигура с финским автоматом на плече. Женька в первый момент человека за Торчка принял — что-то носами прохорей косолапо загребает. Нет, майор, конечно.

— Как обстановка, Земляков?

— Тихо. У вас как?

— Да что нормально, не сказал бы. Думают. Крушение мировоззрения с разрывом всех шаблонов и анусов, откровенно невеселая штука.

— Понятно.

— А мне не очень, — Попутный вздохнул. — Я бы не поверил. Просто из вредности и врожденного чувства противоречия. Черт его знает, или они правда проще и честнее были, или мы вырождаемся. Экая я гадина сегодня. Бесспорно достоин материального поощрения и наградного термоса с именной гравировкой. Ладно, Евгений, снимай с поста нашего сержанта-доходягу и производите отбой. Я погуляю, на лес посмотрю…

— Но…

— Выполняй, Земляков. Мне еще и тебе мозги вправлять недоставало. Три часа на отдых, и выдвигаемся. План компании потом объясню. У меня язык уже не ворочается.

— Понял. А они… ну, Шведова, «наган» уже спрятала?

— Ссыкун ты все-таки, Женя. Тебя-то она в последнюю очередь шлепнет. Иди спокойно. Идеологии лучше не касайся — эта пакость и так нам чуть мозг не разорвала. А так общайся. Тебе ж эта Маринка, насквозь обмариненная, симпатична. В нелирическом смысле этого слова, естесно. Вот и не напрягайся. Ежели убьет, так все равно стрельнет тебя не очень больно.

— Ну да.

Женька сходил к сержанту, взяли из машины паек, спустились к костру. Здесь сидели в тишине, смотрели на угли. Коваленко, наконец, натянул галифе, но до сапог, видать, руки так не дошли. Косился старлей на старшину — у девчонки лицо злое, даже скулы по-монгольски выперли. Кобура расстегнута… Не, лучше не смотреть…

Женька вскрыл банку, Трофимов набрал еще сучьев — оживил костер. Шведова шевельнулась, выгребла из углей комочки тонкой фольги:

— Не горит, дрянь такая.

— Упаковка надежная. Технологичная, — промямлил Женька.

— Гондоны, они и есть гондоны, — жестоко сказала старшина. — А ты вообще заткнись, лейтенант. Я тебя за своего приняла.

— Вы кушать-то будете? — робко спросил Леха, нарезая хлеб.

Жевали в молчании. Женька навалил на горбушку горку американской свинины — для начальства. Шведова проигнорировала. В котелке забулькал кипяток. Заварили. Молчание угнетало, просто спасу никакого нет.

— Марин, я там шоколадку нес, — рискнул Женька. — Вообще-то тебе.

— Дурак. С какой стати-то?

— Просили, — деликатно пояснил курьер.

Шведова покосилась на старлея:

— Да вы вообще дураки. Наивные как дети. В головах хоть что-то осталось, кроме денег и пошлости?

— Я ротой командовал, — угрюмо сказал Коваленко. — А шоколад — от чистого сердца. Он полезный.

— Вот Лешке и отдайте. Ему для крови нужно.

Сержант забормотал, что он не ребенок сладкое есть. Женька вынул из многострадальной сумки помятую плитку.

— Отож конфета, — удивился все молчавший Торчок. — Фунта два, не иначе.

— Поломалась чуть-чуть, — сказал Женька. — Я там прыгал-ползал…

— Под бомбежку заехали, что ли? — безразлично спросила Шведова.

— Под «фаусты», — сердито сказал Женька. — Ты, Марин, как хочешь эту фигню трактуй, но поголовно трусами мы не стали.

Пожала плечами.

Женька шуршал фольгой: пахнуло вкусно — свежий. Вот что переправлять нужно. Шоколаду, ему что семьдесят лет вперед, что сто назад… Парадокс. Правда, толком не проверенный.

— Буржуйский? — Неугомонная Шведова морщилась.

— Ты еще скажи, мы за него и продались, — скрипнул зубами старший лейтенант.

— О происхождении конкретного продукта ничего сказать не могу. Сунули впопыхах, без обертки, — мирно пояснил Женька. — Но в данном случае предлагаю считать шоколадку интернациональной. Да и вообще, что мы, трофейного не жрали? Этот продукт в любом случае получше фрицевского…

Шоколад действительно был неплохой. Алексею скормили удвоенную порцию, хоть парень и отнекивался. Но и старшина попробовала. Собственно, в будущем не все так погано, как иногда кажется…

* * *

Кажется, и не спала. Нет, спала, но час тот промелькнул как секунда. Разбитые «Хелеус» ничего не показывали. Майор поднял всех без ора, но непреклонно. Сдерживается, гад. Смягчает…

Провокатор он, конечно. По всему видно. Мерзкий тип. Умный и насквозь мерзкий. И ненавидеть его следовало бы сильнее, чем фашистов. Но сильнее, чем Гансов и ихнего Гитлера, ненавидеть просто невозможно. Ладно, нужно разобраться. Время еще будет. В чем майор прав — дело до конца доводить нужно. Самолет все-таки не ЭТИ сбили. Незачем им было за Сергеем Вячеславовичем охотиться…

Здесь логика давала сбой. Просто невозможно даже на миг представить, что подполковник Варварин был не тем, кем он был. Советский человек! И попробуйте иное гавкнуть! От него урона немцам побольше, чем от целого танкового полка было. Понятно, санинструктору много знать не положено, но все равно… Разве мог он предателем числиться?

Сука, е… сволочь, ты, майор. Запутал, дерьмом все облил…

Марина закинула в кузов вещмешок. «Диверсантка» уже тарахтела, Лешка выковыривал осколки отсутствующего лобового стекла — вечно они в кабине откуда-то появлялись. Топтался рядом с бортом здоровяк старший лейтенант. Должно быть, подсадить хотел. Тварь. Может, он и вообще штабс-лейтенант какой-то?

Шведова вспрыгнула на колесо, стремительно перебралась через борт. Черт с ним, что юбка задралась — только бы не прикасался, урод иномирный. Ряшку нажрал… Все-таки белогвардейцы они или нет?

Остальные уже загрузились. Майор хозяйственно расстилал телогрейки — захапал обе, вздремнуть собирается. Торчок подмигивал — у кабины трясет меньше, место уже занял. Собственно, Женька тоже туда нацелился. Вот кто он-то такой? Неужели тоже чужой? Но как же в это поверить? Рожа интеллигентная, опять окуляры нацепил, пилотка как из задницы. Москвич, он и есть москвич. Но ТАМ ведь совсем другие должны быть…

— Ты чего, брезгуешь, что ли? — хмуро спросил москвич-переводчик. — Садись посередке, мягче будет. Или мне к борту отсесть?

Марина села на лапник между лейтенантом — то ли своим, то ли чужим, — и надежным Торчком. Павло Захарович скреб щеку, уже щетинистую — по всему видно, принять то, что майор наплел, было нелегко и видавшему виды ефрейтору. Что ж делать-то теперь?

Майор, с удобством устроившийся на лапнике и телогрейках, приоткрыл один глаз:

— Вы беседуйте, не стесняйтесь. Я сплю крепко. Только уж лучше на отвлеченные темы дискутируйте. А то я пугаюсь, когда над головой из «нагана» шмаляют.

— Спите, Виктор Иванович, какие уж тут разговоры на ходу? — сказал Земляков, устраивая понадежнее винтовку.

В кузов заглянул старший лейтенант:

— Устроились? Можем двигаться?

— Так давно пора, — заметил Попутный, зевая.

Хлопнула дверь, из кабины донеслось:

— Он сказал «поехали!» и взмахнул рукой. Жми, Леха…

* * *

Когда старшина заревела, Женька вообще ничего не понял. Девчонка не плакала, а натурально ревела. Говорят «в три ручья», так тут все четыре. Потому как и из носа… И эти всхлипы задыхающиеся… Кошмар какой. Уткнулась в плечо Торчку и аж колотит ее…

Женька вытащил флягу, но совать воду было нелепо — подавится определенно. Вцепилась в юбку свою — кулак аж белый. Попутный глянул, решил спать дальше.

Не всхлипывала, стонала-задыхалась. Негромко, но прямо хоть вытаскивай «лахти» да стреляйся. Торчок что-то бормотал, гладил девчонку по плечу.

— Может, остановимся? — пробормотал Женька, кривясь.

— Та пройдет сейчас. Наш Варварин тож так говаривал. Про «поехали» да про руку махнувшую… — беспомощно пояснил ефрейтор.

Шведова крепко сунула ему кулаком в живот, всхлипнула особо яростно…

Проскочили хутор, выехали к шоссе, ждали, когда регулировщик разрешит в колонну втиснуться, а Шведова все плакала. Обессилела, правда, хлюпала по-простому. Пила из фляжки, зубами звякала, снова хлюпала. Лицо вновь распухло, взрослым, бабьим стало.

— Марин, он не нарочно. Я про Коваленко. У нас так часто говорят, — сказал Женька, вертя в руках старшинскую пилотку. — Фраза просто знаменитая. Ее наш первый космонавт скажет. Ну, когда в космос полетит.