Песнь одиноких китов на частоте 52 Гц - Матида Соноко

руку. – Она такое творит! Я ведь говорила: надо в полицию заявить!

Бабка почти кричала. Потом, оглядев Пятьдесят Два, она ласково спросила:

– Ит-тян, ты как, заговорил? Тихо уж так волновалась, все время плакала, пока тебя искала.

Я поспешно подскочила к пожилой женщине и спросила ее:

– Простите, пожалуйста. Вы не могли бы рассказать нам, что произошло? Я сейчас присматриваю за мальчиком вместо матери. Только совсем не знаю, что и как, а он нас привел сюда…

Бабка посмотрела на Пятьдесят Два. Он утвердительно кивнул, и она глубоко, всем телом, вздохнула. А потом сказала мне:

– Пойдем ко мне. Это здесь, рядом. И ты, Ит-тян. Налью вам домашнего сливового сока, который ты любишь.

Я, переглянувшись с Михару, кивнула. Может быть, все получится. Возможно, нам удастся отвести Пятьдесят Два к людям, которые его любят.

Однако я быстро поняла, что рано обрадовалась.

– Умерла?

– Ее сбил водитель, заснувший за рулем. Погибла мгновенно.

Тетя Пятьдесят Два – Тихо – в прошлом году стала жертвой ДТП. За год до этого от болезни умерла ее мать, Макико, и девушка в одиночку жила в этом доме.

– А отец Ит-тяна – старший брат Тихо, Такэхико – никчемный человек. Обрюхатил старшеклассницу, притащил домой – мол, женюсь, но не работал, только по бабам бегал. Был бы жив его отец, может, усовестил бы, да умер рано. В общем, когда Ит-тяну было два годика, Такэхико перестал появляться дома. Слышали мы, что он перебрался к какой-то бабенке в Окасу. Тогда Макико с невесткой поехали туда за ним, а он их грубо выгнал. Вернулись избитые, с распухшими лицами.

Все это бабка – ее звали Фудзиэ – рассказала нам с суровым видом. Котоми, ожидая загулявшего мужа, осталась у Суэнаги и воспитывала сына. Сначала она со свекровью и золовкой жила дружно, работала неполный день кассиршей в супермаркете, внося свою долю в семейный бюджет.

Наверное, первое время Котоми старалась. Нельзя сказать, что она не прилагала усилий ради мужа и сына. Да только после того, как муж предал ее, после того, как ей пришлось вынести жестокие побои, ее словно подменили.

– Бросила работу, стала шляться по злачным местам. Личико у нее было миленькое, так что ее там привечали. Потихоньку и она перестала появляться дома. Иногда ее привозил на машине какой-нибудь мужик, и она гордо оставляла деньги, мол, на ребенка. Макико и Тихо изо всех сил растили Ит-тяна – на ребенке-то вины никакой нет, да и я сама часто за ним присматривала.

Фудзиэ жила в деревянном многоквартирном доме по соседству от семьи Суэнага. Видимо, она была вдова – в углу крохотной комнаты стоял маленький буддийский алтарь. Пятьдесят Два сидел рядом с алтарем и вертел в руках стакан со сливовым соком. Глядя на него, та сощурила глаза.

– Мальчонка поздно начал разговаривать, долго молчал. Макико волновалась, водила его по врачам. Ему шел уже четвертый год, когда он наконец сказал «ба-ба». Ох, как все обрадовались. А этой не понравилось – дескать, почему не сказал «мама». А с чего бы, если ее никогда дома не бывает? Разозлилась она… и прижгла Ит-тяну язычок сигаретой.

Михару тоненько взвизгнула, а я от ужаса не смогла никак отреагировать. Одними глазами посмотрела на Пятьдесят Два, который высыпал из стакана лед себе в рот и крутил льдинки языком.

– Макико в больнице соврала, что оставила в пепельнице непогашенную сигарету, а Ит-тян сунул ее в рот. И зачем соврала? Я говорила, что нужно идти в полицию, а она давай рыдать – нельзя из родительницы преступницу делать. Но с тех пор Ит-тян замолчал. Все из-за этой! Это она отобрала у него важные слова!

Фудзиэ, видимо, расчувствовалась, и из ее утонувших в морщинах глаз потекли слезы. Отмахнувшись от Михару, которая протягивала ей платок, она вытерла слезы салфеткой из коробки, стоявшей на столе.

– Эта, видать, тоже сообразила, что наделала делов, – умотала куда-то. Макико и Тихо растили Ит-тяна вдвоем, но бабушка в позапрошлом году умерла от рака. Тихо работала, содержала всех, говорила, что справится и одна, а эта вдруг увезла Ит-тяна. Наверное, хотела заполучить денежки, которые, хоть и немного, оставила Ит-тяну Макико, или за пособием детским охотилась. Тихо говорила, что та не сможет растить мальчика, просила оставить его, но мамашка приехала с мужиком, где нам было с ними справиться.

Тихо после того старательно искала, куда увезли Пятьдесят Два, да погибла потом в аварии.

Фудзиэ вытащила из комода фотографию и показала нам. Это была фотография счастливой семьи. Утонченная пожилая женщина и молодая девушка двадцати с чем-то лет, а с ними – хохочущий во весь рот Пятьдесят Два, помладше, чем сейчас. Они обнимались перед красным колесом обозрения и выглядели очень дружно, так что и я сама невольно заулыбалась.

– А это где? – спросила у Фудзиэ, подумав, что где-то видела это колесо.

Она ответила:

– Это вон там, в парке Тя-тя-таун.

Значит, тогда Пятьдесят Два с грустью смотрел на колесо, потому что вспоминал счастливые дни, которые уже не вернуть. Я еще раз посмотрела на по-детски невинное, смеющееся лицо, которое совершенно нельзя было себе представить у нынешнего Пятьдесят Два.

– Глянь на обороте.

Я послушно перевернула фотографию. Там аккуратным женским почерком были записаны номер телефона, имя и фамилия – Тихо Суэнага – и иероглиф «любовь».

– Тихо раздавала это фото разным людям, просила позвонить ей, если его увидят. Не шибко в этом разбираюсь, но она даже в каком-то там интернете спрашивала.

Фудзиэ сказала, что, когда Тихо погибла, в ее сумке нашли множество этих фотографий, где она была снята вместе с Пятьдесят Два. По аккуратным, ровным цифрам я представила себе, как Тихо писала это, будто загадывала желание, чтобы весточка дошла до пропавшего мальчика.

– Эх, приехал бы он пораньше, как бы Тихо обрадовалась…

Пожилая женщина снова заплакала, громко всхлипывая. Пятьдесят Два тихонько сидел, слушая ее рыдания.

Когда мальчик написал, что хочет увидеться с тетей, он плакал так, что все его тело дрожало. А теперь он пытается молча осознать ее смерть. Это худенькое тело охвачено невообразимым горем. Мне стало страшно – вдруг его просто разорвет, и он умрет?

– Извините, а вот этот иероглиф – это не его имя? – решила я уточнить, указывая на иероглиф «любовь» рядом с именем Тихо.

Вытирая слезы, Фудзиэ ответила:

– Итоси. Пишется «любовь», а читается «Итоси»[18]. Какая ирония. Разве могут эти родители говорить о любви?

– Дураки, – тихонько пробормотала Михару. – Классические дураки, считающие ребенка своим имуществом.

Я разозлилась